Судьба Киева оказалась ужасной. Описывая происходящее, летописец вспоминал и о прежних разорениях Киева — вероятно, имея в виду события 1169 и 1174 годов, — но то, что случилось в январские дни 1203 года, не шло, по его мнению, ни в какое сравнение даже с этими бедствиями. Хотя в описании киевской трагедии он пользуется теми же выражениями, что и в рассказе о взятии Киева ратью одиннадцати князей в 1169 году:
«...И сотворилось великое зло в Русской земле, какого же зла не было от Крещения над Киевом: напасти были и взятия, [но| не такие, как ныне зло это случилось. Не только одно Подолье взяли и пожгли, но и Гору взяли, и митрополью Святую Софию разграбили, и Десятинную Святую Богородицу разграбили, и монастыри все, и иконы ободрали, а иные забрали, и кресты честные, и сосуды священные, и книги, и порты (драгоценные одеяния, покрывала. — А. К.) блаженных первых князей, которые те повесили в церквах святых на память себе, — то всё забрали себе в полон... Чернецов и черниц старых перебили, и попов старых, и слепых, и хромых, и горбатых, и трудоватых (больных. — А. К.) — тех всех перебили, а что до других чернецов и черниц, и попов, и попадей, и киян, и дочерей их, и сыновей их, — тех всех повели иноплеменники в вежи к себе...»
Ингварь Ярославич сумел бежать из Киева, а вот старший из князей «Владимиричей», Мстислав, попал в плен — правда, не к половцам, а к черниговской дружине: его захватил не кто иной, как князь Ростислав Ярославич, зять Всеволода Большое Гнездо, и увёл к себе в Сновск.
Уцелели лишь купцы-иноземцы «всякого языка», оказавшиеся в Киеве по торговым делам: они сумели выкупить жизни ценой половины своих товаров: «и сохранили им жизнь, а товар с ними розделили на полы (то есть пополам. — А. К.)».
Напоследок город — или, вернее, то, что от него осталось, — был сожжён.
Вот так князь Рюрик Ростиславич отомстил киевлянам, предавшим его годом ранее в руки Романа, и так отметил день своих именин, 1 января (в этот день праздновалась память святителя Василия Великого, чьё имя он носил в крещении). И это тот самый князь Рюрик, которого всего несколькими годами раньше прославлял в своём торжественном Слове выдубицкий игумен Моисей — и не за что иное, как за труды по украшению града Киева, за «любовь несытну» к церковному и прочему «зданию»! Теперь и эти Рюриковы строения, и дворцы и храмы, возведённые его предшественниками, были преданы огню и разграблению. Что ж, и такое случается в истории! Ненависть и злоба к ближнему до неузнаваемости меняют человека всего за несколько лет.
Рюрик не остался в разорённом им Киеве, но ушёл в свой Вручий. В Черниговскую землю вернулись князья Ольговичи; половцы, обременённые громадной добычей и бесчисленным полоном, потянулись в свои вежи. Киев остался пустым, без князя, и лишь постепенно уцелевшие жители стали возвращаться на пепелище...
Спустя полтора месяца, 16 февраля, Роман Мстиславич подступил к Вручему. Но Рюрик Ростиславич успел к тому времени сослаться со Всеволодом Юрьевичем. Как оказалось, и для Всеволода, и для Романа важнее всего было отвратить Рюрика от союза с Ольговичами и половцами. Рюрик целовал в том крест не только Всеволоду, но и его сыновьям: прежде всего старшему Константину, чьё имя выделено в летописи особо. И этого оказалось достаточно, чтобы предотвратить новую войну. Известие о крестоцеловании Всеволоду заставило Романа примириться со своим врагом: «И рече Роман к Рюрику:
— Ты уже еси крест целовал. Пошли ты мужа своего ко свату своему, а я шлю своего мужа ко отцу и господину великому князю Всеволоду. И ты ся моли, и я ся молю, абы ти дал Киев опять».
Так изложен ход переговоров в Суздальской (здесь: Радзивиловской) летописи, где, конечно же, всё описывается с позиции владимирского «самодержца». Но в общем-то не так важно, действительно ли князь Роман Мстиславич проявлял заинтересованность в том, чтобы вернуть Киев Рюрику (ближайшее будущее покажет, что его ненависть к бывшему тестю лишь усилилась после киевского погрома). Важнее его признание Всеволода «отцом и господином» — подобно тому, как признавал это его предшественник на галицком столе Владимир Ярославич. Взаимная вражда южнорусских князей, взаимное истребление сил друг друга ещё ярче обозначили роль Всеволода Юрьевича как верховного арбитра в их спорах. Судьба Киева зависела теперь от него. И Всеволод вынес своё решение: «Боголюбивый и милосердый великий князь Всеволод не помянул зла Рюрикова, что есть сотворил в Русской земле, но дал ему опять Киев».
Предположительно весной или летом был заключён мир и с Ольговичами. Инициатором примирения суздальский летописец опять называет князя Романа Мстиславича:
«Прислал Роман мужа своего к великому князю ко Всеволоду, моляся о Ольговичах: дабы его приял в мир и ко кресту водил. Великий князь Всеволод послал мужа своего Михаила Борисовича и водил Ольговичей ко кресту. А Ольговичи послали мужей своих и водили великого князя Всеволода ко кресту, а Романа в Руси. И бысть мир».
Но и этот хрупкий мир оказался недолговечным. Зимой 1204 года русские князья — Рюрик Ростиславич, Роман Мстиславич, Всеволодов сын Ярослав и другие — совершили успешный поход на половцев (мы упоминали о нём в предыдущей главе). Казалось бы, итоги похода дали понять, сколь многого можно добиться, действуя совместно, а не истребляя друг друга в междоусобной войне. Но не тут-то было! В городе Треполе на Стугне собрались главные действующие лица и этого похода, и предыдущей войны: Рюрик Киевский, его сын Ростислав (приехавший сюда из Переяславля, куда он заезжал по приглашению своего шурина, юного Ярослава Всеволодовича) и Роман Галицко-Волынский. Собрались они для того, чтобы договориться друг с другом относительно своих владений: «ту было мироположение в волостех, кто како терпел за Рускую землю», по выражению летописца. То есть намерения были самыми мирными, но... «един же дьявол печален бысть, иже не хощет роду хрестьяньскому добра», — сетует летописец, привычно находя единственно возможное объяснение случившемуся: именно он, диавол, «положи смятение великое» в Русской земле.
Сколько уже было таких «смятений великих» за последние несколько лет! И вот новая трагедия — на этот раз, кажется, без пролития крови. Там же, в Треполе, в ходе ожидавшегося «мироположения», между Рюриком и Романом вспыхнула ссора. Вся накопившаяся злоба галицко-волынского князя к своему бывшему тестю, а заодно и к бывшей тёще и бывшей жене, вырвалась наружу. Роман схватил Рюрика и отправил его вместе с семейством в Киев. А там повелел насильно постричь в монахи, что в представлении людей того времени было равносильно физической смерти для мира164. Вместе с Рюриком принудительному постригу были подвергнуты его жена Анна и дочь Предслава, с которой Роман развёлся несколькими годами раньше. Сыновей же Рюрика Ростислава и Владимира (причём первого с женой и детьми!) Роман отослал в Галич — и можно было опасаться, что и их ждёт участь родителей и сестры165. А ведь речь шла о зяте князя Всеволода Юрьевича, его любимой дочери и внуках!
В древней Руси случаи насильственного пострижения князей бывали — и всегда заканчивались печально. Для Всеволода Юрьевича произошедшее, несомненно, стало потрясением. «И услышав то великий князь Всеволод, еже сотворил у Руской земли, и печален бысть велми, зане всякыи хресть[я]ныи радуется о добрем, печалуется же о злем, — объясняет суздальский летописец. — Великый же князь Всеволод сватом своим Рюриком печален бысть, и зятем своим, и детми его» (как видим, у Ростислава и Анастасии-Верхуславы появился на свет по крайней мере ещё один ребёнок, внук или внучка Всеволода Большое Гнездо).
Что было делать Всеволоду? Роман нарушил неписаные законы межкняжеских отношений — а значит, у Всеволода были все основания начать войну с ним, отомстить за свата и зятя. Но он решил по-другому и, «хрестьян деля», по выражению суздальского летописца (то есть ради сохранения жизней христианских), вступил в переговоры с Романом: «и посла мужи свои к Романови в Галичь. Роман же послуша великого князя, и зятя его пусти... и брата его (Владимира Рюриковича. — А. К.) пусти». Более того, по условиям мира, заключённого князьями, Ростислав Рюрикович, зять Всеволода, становился новым киевским князем — вместо отца.
