Одновременно Ярослав направил своих «мужей» к Всеволоду и Давыду, обращаясь при этом прежде всего к Всеволоду и подчёркнуто именуя его «братом» и «сватом»:

— Брате и свату! Отчину нашу и хлеб наш взял еси! Если любишь с нами ряд правый (честный, подобающий договор. — А. К.) и в любви с нами быть, то мы любви не бегаем и на всей воле твоей станем. Паки ли что еси умыслил, а того не бегаем же. Да како нас Бог рассудит и Святой Спас!

Уповать на то, «како нас Бог рассудит», то есть решать дело на поле брани, Всеволоду, как всегда, не хотелось. Он стал держать совет с другими князьями и своими «мужами» — принять ли предложение Ярослава, и если принять, то какое: мира или войны. Сам Всеволод желал первого: «любя, како бы с ними умиритися». Давыд же Ростиславич категорически возражал против мира с Ярославом. Он настаивал на наступлении к Чернигову, то есть на выполнении намеченного плана, дабы, как и было условлено, соединиться с киевским князем.

— Ты же ныне ни мужа своего не послал к брату своему Рюрику, ни о приходе своём, ни о моём не поведаешь ему, — укорял Давыд Всеволода. — ...Он же ныне воюет с ними и волость свою зажёг тебя ради. А ныне без совета с ним хотим мириться! А скажу тебе, брате: этот твой мир не понравится брату моему Рюрику!

Поддержали Давыда и рязанские князья.

Всеволод, однако, слушать их не стал («не улюби думы Давыдовы, ни рязанских князей») и вступил-таки в переговоры с Ярославом Черниговским. Он выдвинул три условия, одно из которых не имело никакого отношения ни к Рюрику Ростиславичу, ни вообще к событиям этой войны, но свидетельствовало о долгой памяти самого Всеволода, не забывающего нанесённой ему обиды.

Во-первых, Ярослав должен был немедленно отпустить Всеволодова свата Мстислава Романовича. (Как мы помним, Ярослав готов был это сделать и прежде, вступая в переговоры с Рюриком.)

Во-вторых, Всеволод потребовал от черниговских князей «выгнати из земля своея» его племянника Ярополка Ростиславича — того самого, которого он почти двадцать лет назад ослепил (впрочем, ослепил ли?) во Владимире. Пребывание Ярополка во владениях черниговских князей по-прежнему претило Всеволоду, и он по-прежнему добивался его изгнания за пределы Руси. (Что, по всей видимости, и произошло — во всяком случае, следы Ярополка после 1196 года теряются из вида.)

Ну а в-третьих, Всеволод потребовал от «свата» Ярослава «отступиться» Романа Мстиславича — таково, очевидно, было одно из условий их с Рюриком предварительных договорённостей. Но если первые два требования черниговский князь выполнил незамедлительно («Мьстислава яшася ему дати, и Ярополка выгнати из земля»), то в отношении третьего заупрямился: «...а Ярослав же не люби (не захотел. — А. К.) Романа отступите, занеже бяшеть помогл на тестя своего на Рюрика». Надо полагать, что Ярослав тонко уловил настроение Всеволода и понимал, где он должен уступить, а где этого делать не обязательно и Всеволод настаивать не будет. И Всеволод действительно настаивать не стал. Удовлетворившись исполнением первых двух требований, он согласился на мир с черниговским князем и прекратил военные действия.

Всеволодовы послы отправились в лагерь черниговского князя. Всё было обговорено и решено; учёл Всеволод — как и подобает «старейшему» во «Владимировом племени» — и интересы своих союзников: «...И умолвил с ним про волость свою и про дети своя, а Киева под Рюриком не искать, а под Давыдом Смоленска не искать, и водил Ярослава ко честному кресту и всех Ольговичей». Ярослав Всеволодович, в свою очередь, прислал к Всеволоду своих «мужей», и те тоже водили ко кресту и Всеволода, и Давыда, и рязанских князей, «и тако утвердишася крестом честным», после чего «разидошася когождо во свояси».

Один из пунктов договора касался Новгорода, за которым письменно закреплялось право самому выбирать себе князя: «А Новгород выложиша (поставили. — А. К.) вси князи в свободу: где им любо, ту же собе князя поимають». Если эта фраза, приведённая в Новгородской Первой летописи, действительно присутствовала в тексте договора, то она знаменовала важнейший этап в признании князьями особого политического статуса Новгорода, существовавшего де-факто и раньше. Впрочем, Всеволод Юрьевич и в дальнейшем будет всеми силами добиваться обратного, а именно превращения Новгорода в свою «отчину» и «дедину». Но путь для этого он выберет весьма изощрённый: через добровольное, полюбовное «поимание» новгородцами того князя, на которого он сам укажет им.

В Суздальской летописи о мире между князьями сказано кратко, без особых подробностей, но акценты расставлены иначе. Имеется здесь и точная дата, позволяющая установить хронологию событий: «Ярослав же и Ольговичи не могли стати против него (Всеволода. — А. К.), поклонились ему, [и свата ему пустили]; князь же великий, дав им мир, возвратился [и вошёл] в град Владимир месяца октября в 6 день, на память святого апостола Фомы, и бысть радость велика в граде Владимире».

Следовательно, договор между Всеволодом, Давыдом и Ярославом был заключён незадолго до 6 октября 1196 года.

Не только суздальский, но и киевский летописец высоко оценил заключённый тогда мир — прежде всего потому, что он остановил дальнейшее разорение русских земель «окаянными» половцами. Но совсем не так отнёсся к произошедшему Рюрик Ростиславич. К нему Всеволод тоже направил своих «мужей», ибо условия договора казались ему вполне приемлемыми для киевского князя. («Со Ярославом есми умирился; и крест ко мне целовал, якоже им Киева под тобою не искати, ни под братом твоим Давыдом Смоленска», — похвалялся Всеволод.) Но Рюрик сильно обиделся на свата. И за то, что Всеволод не стал настаивать на разрыве союза между Ярославом Черниговским и Романом Мстиславичем, и главным образом за то, что заключил договор без его, Рюрика, участия, нарушив существовавшие между ними договорённости и не исполнив обещанного. Вновь последовал обмен посланиями; вновь киевский князь корил Всеволода: ведь это ему, Всеволоду, он отдал «волость лепшую», и «не от обилья», но отняв у братии своей и у зятя своего; ведь это с ним договаривался, что «кто мне ворог, тот и тебе ворог»; ведь это он, Всеволод, обещал «воссесть на коня», а сам тянул и лето, и зиму — а теперь вот начал войну, но разве тем мне помог? — нет, всё то делал ради своего договора с Ярославом. И даже Романа, Рюрикова зятя и обидчика, с которым Рюрик и поссорился-то только из-за него, Всеволода, «и того дал еси Ярославу рядити (устраивать. — А. К.), и с волостью своею, которую есмь ему дал»! «А мне с Ольговичи которая обида была?!» — восклицал в сердцах Рюрик, обращаясь к свату. Что, собственно, Всеволод ставит себе в заслугу? То, что Ольговичи обещали не «искать» под ним, Рюриком, Киев? Но они и не думали об этом до того, как Всеволод вмешался в южно-русские дела, потребовав себе «части» в Русской земле: «Ни они подо мною Киева искали! Но аже было тобе не добро, аз про тебе же (ради тебя. — А. К.) сними есмь не добр, и воевалъся с ними, и волость свою зажегл. Ныне же, како еси со мною умолвил, на чём еси ко мне крест целовал, того еси всего не исправил!»

Конечно же, во многом Рюрик был прав, обвиняя Всеволода. Но, как известно, в политике у каждого своя правда. Любую ситуацию можно рассматривать и с той, и с этой стороны и представлять в наиболее выгодном для себя свете. И то, что Рюрику казалось нарушением крестного целования, Всеволод Юрьевич мог воспринимать (и наверняка воспринимал) совершенно иначе.

Рюрик не ограничился одними словами. Оскорблённый, он отобрал у Всеволода переданные ему ранее города и раздал их опять «братьи своей». Перечня городов в летописи нет, но очень похоже, что речь шла о тех самых пяти городах на Днепре и Роси, которые стали причиной войны. Судя по летописи, Всеволод на это никак не отреагировал. Получается, что злополучные города нужны были ему не сами по себе, но лишь как повод для вмешательства в южнорусские дела? Может быть и так. Но Всеволода и без того должны были устраивать результаты войны. Его первенствующая роль во «Владимировом племени» и во всей Русской земле, более того — роль арбитра в межкняжеских спорах, была подтверждена и признана Ольговичами. Он закреплял за собой Южный, или Русский, Переяславль (в котором начал распоряжаться точно так же, как распоряжался у себя дома: всего несколькими месяцами позже, в конце весны или летом 1197 года, Всеволод отправит на переяславскую епископскую кафедру своего избранника, некоего Павла, и киевский митрополит будет вынужден принять его выбор). Ну и самое главное: Всеволод понимал, что ситуация на юге отнюдь не успокоилась и военные действия непременно должны будут возобновиться — к вящей его выгоде.