Должным образом подготовиться к нападению новоторжцы не успели. Вместе со своим князем они сели в осаду, которая продолжалась пять недель¹⁰. «И изнемогли в городе, потому что не было им корма (припасов. — А. К.)», — сетует новгородский книжник. Дошло до того, что горожане начали есть конину, что было противно обычаю и прямо воспрещалось церковными правилами. Ярополк находился среди тех, кто оборонял город с крепостных стен (как видим, он действительно исцелился после владимирской расправы). Там, на стене, его и ранили («устрелиша»), что окончательно подорвало решимость жителей оборонять город. «И беда им была великая», — продолжает автор Новгородской летописи. Не стерпев голода, новоторжцы сдались, выдав своего князя Всеволоду. Участь их, однако, оказалась незавидной. Ярополка князь заковал в железо и увёл во Владимир — но точно так же он увёл и жителей города «с жёнами и с детьми», а сам город сжёг.

Теперь уже Новгороду предстояло искать мир с владимирским князем. Можно сказать, что Всеволод расквитался и со Святославом: сожжённый Торжок должен был стать платой за сожжённый несколькими месяцами раньше Дмитров. К тому же в руках у Всеволода по-прежнему находился Святославов сын. Всё это и стало фоном, на котором два князя начали переговоры и наконец-то заключили друг с другом мир.

По условиям мира, Святослав Всеволодович уступал своему недавнему противнику Новгород, а Всеволод отпускал к отцу князя Глеба Святославича. Кроме того, Всеволод соглашался признать себя «младше» Святослава. К осени (или «на зиму», по выражению новгородского летописца) первые два условия были выполнены. Новгородцы «показали путь» князю Владимиру Святославичу, и тот отправился к отцу «в Русь»; за новым князем было снаряжено посольство во Владимир, к Всеволоду. В свою очередь, Всеволод Юрьевич выпустил Глеба Святославича «из оков» — и «прия великую любовь» с его отцом Святославом Всеволодовичем. Отпущены из Владимира были и новоторжцы, вернувшиеся в свой город. Тогда же получил свободу и Ярополк Ростиславич — очевидно, это было ещё одним условием заключённого договора.

Подтверждением «великой любви» двух князей вновь должен был стать династический брак. У жены Всеволода Марии подросли две сестры, и Всеволод нашёл возможность устроить судьбы обеих, заодно решив и собственные насущные задачи. Одна из его своячениц стала женой князя Ярослава Владимировича, сына Владимира Мстиславича («Матешича»), Двоюродный брат смоленских Ростиславичей Ярослав держался особняком и среди своих родных братьев, и среди других Мономашичей. Когда-то его отец нашёл поддержку у Андрея Боголюбского, и вот теперь Ярослав Владимирович прибег к покровительству Всеволода. Его-то Всеволод и поставил княжить в Новгород. Примечательно, что в новгородских источниках князь этот значится как «свояк Всеволож».

Впоследствии Ярослав ещё дважды — и опять-таки с помощью Всеволода Юрьевича — будет занимать новгородский стол. В историю Великого Новгорода он войдёт прежде всего как строитель великолепного храма Спаса на Нередице. Но вот снискать любовь подданных у него не получится: каждый раз ему придётся покидать город не по своей воле. В первый раз он будет «выведен» из Новгорода спустя два года после вокняжения по настоятельным просьбам самих жителей — «зане много творяху пакостий волости Новгородской».

Вторая свояченица Всеволода — напомню, отнюдь не княжна, но дочь боярина — была предназначена младшему сыну Святослава Всеволодовича Мстиславу. (Именно она — единственная среди дочерей Шварна — поименована в летописи Ясыней.) Договорённость о браке была достигнута в конце того же 1181 года, о чём в летописи была сделана соответствующая запись, однако сам брак (может быть, из-за молодости невесты?) был заключён позднее — в 1183 году. Тогда в Киеве устроили грандиозные торжества: женились сразу двое сыновей великого князя Киевского Святослава Всеволодовича, причём оба брака носили ярко выраженный политический характер: недавно вернувшийся из владимирского плена Глеб Святославич брал в жёны дочь соправителя отца, великого князя Рюрика Ростиславича, а Мстислав — «Ясыню из Владимира Суздальского, Всеволодову свесть (свояченицу. — А. К.)»; и «бысть же брак велик»¹¹.

Киевские торжества свидетельствовали о наступившем, наконец, мире во всей Русской земле — не только в «узком» значении этого названия — Поднепровье и вообще Южной Руси, но и в «широком», включая суздальское «Залесье» и Новгородскую землю. И получается так, что главными, ключевыми фигурами, можно сказать, гарантами этого мира выступили три князя — глава черниговских Ольговичей Святослав Всеволодович, глава смоленского клана Рюрик Ростиславич и владимирский князь Всеволод Юрьевич. А это значило, что Всеволод добился полного признания со стороны других князей. Больше того. Как покажут события ближайших нескольких лет, его авторитет будет признан и за пределами Руси. Имя Всеволода — как одного из сильнейших русских князей — прозвучит и на западе, и на востоке христианского мира: к его слову будут прислушиваться и сам император Фридрих I Барбаросса, и польский князь Казимир II Справедливый, и венгерский король Бела III; о грозном правителе Владимирской Руси найдётся упоминание и в грузинских и армянских хрониках. Святослав Всеволодович — на правах великого князя Киевского и старейшего «летами» — по-прежнему будет обращаться к нему как к «сыну и брату», то есть как к «младшему» князю, но на деле Всеволод уже тогда сравняется с ним по своему политическому весу. И не случайно под 1182 годом — уже без каких-либо оговорок или исправлений — он будет поименован в Киевской летописи «Всеволодом Великим».

Именование это связано с событием печальным для семьи владимирского «самодержца». 4 июля 1182 года во Владимире скончалась его сестра Ольга. Летописец называет её «благоверной княгиней»: ещё прежде она приняла иноческий образ с именем Евфросинии в одном из владимирских монастырей. Ольга-Евфросиния была погребена в «Святой Богородице Златоверхой», то есть во владимирском Успенском соборе. Кажется, это была последняя старшая родственница Всеволода Юрьевича, последняя из тех членов княжеской семьи, кто мог по привычке разговаривать с ним как с младшим.

Родственные, семейные отношения очень много значили для князя Всеволода Юрьевича. Его ближний круг составляли в эти годы прежде всего его младшие родственники — дочери, племянники и племянницы, а также свояченицы, сёстры жены. Ставший теперь старшим в семье, Всеволод должен был проявлять о них отеческую заботу.

Он и проявлял. Его забота в отношении женской части семьи сказывалась прежде всего в том, что он подыскивал жениха каждой сколько-нибудь подросшей девице. В этом нельзя видеть одно лишь желание избавиться от неё или использовать как инструмент достижения собственных политических целей. Обязанность выдать девушку замуж была главнейшей для отца или человека, его заменяющего. Ситуация, когда «девка засядет», прямо осуждалась Церковью и княжескими уставами, не говоря уже об общественном мнении. Правда, церковные установления знали и другую ситуацию: когда «девка не въсхощет замуж», а «отец и мати силою дадут», — в таком случае могло быть и так, «что девка учинит над собою»¹², — но к княжеским бракам, устраиваемым Всеволодом, это, конечно же, отношения не имело: юные девушки, даже девочки, благодаря его стараниям получали новый, значительно более высокий социальный статус — и это не могло не льстить им. Особенно сёстрам Марии Шварновны, которые из дочерей давно почившего боярина, пусть и весьма заметного на княжеской службе, но всё-таки княжеского слуги, вынужденного переходить от князя к князю, становились сначала свояченицами владимирского «самодержца», а затем и княгинями — со всеми причитающимися их новому титулу почестями и привилегиями.

Точно также будет поступать Всеволод позднее и с собственными дочерьми.

Первой в 1186 году была выдана замуж его дочь Всеслава (вероятно, она и была его старшей дочерью) — за сына черниговского князя Ярослава Всеволодовича Ростислава; свадьбу сыграли 11 июля, «и бысть радость велика в граде Владимире»¹³. Едва ли невесте могло быть больше одиннадцати-двенадцати лет, однако для Всеволода этот возраст казался вполне подходящим для брака. Позднее и дочь, и зятя мы увидим во Владимире, где они, вероятно, жили подолгу.