Этот общий выбор был скреплён клятвой, данной на образе Пресвятой Богородицы — то есть на чудотворной иконе Владимирской Божией Матери.

При этом симпатии самого летописца были на стороне других претендентов на княжеский стол, младших братьев Андрея — Михаила и Всеволода Юрьевичей. Это неудивительно, ибо трудился он уже после их окончательной победы и утверждения старшего из них на владимирском княжеском столе. А потому летописец и сопроводил свой рассказ укорами в адрес собравшихся во Владимире «мужей», которые забыли своё прежнее обещание, данное Юрию Долгорукому (вот когда наконец-то о нём вспомнили и вот когда оно обрело актуальность и юридическую силу!):

«...А крестного целованья забыли: целовали к Юрию князю на меньших детях — на Михалке и на брате его, и преступили крестное целование, посадили Андрея, а меньших выгнали; ни здесь, по Андрее, [не] вспомнили, но послушали Дедильца и Бориса, рязанских послов. И утвердившись Святою Богородицею, послали ко Глебу: “Тебе свои шурья (использовано двойственное число. — А. К ), а наши князья; и вот, утвердившись между собой, послали к тебе послов своих; приставишь к ним своих послов — пусть идут за князьями нашими в Русь”».

Глеб, понятное дело, «рад был, что на него честь возлагают, а шурьёв его хотят». Рязанские послы присоединились к владимирским, суздальским и ростовским, и все вместе отправились в Чернигов: просить на княжение Мстислава и Ярополка Ростиславичей⁹.

А что же сами князья? Вести из Владимира, несомненно, доходили до них, и о том, что творилось на владимирском вече, они — может быть, и с опозданием — узнавали. И Мстислав, и Ярополк, конечно же, согласны были занять владимирский стол, бывший для них пускай и не «отчиной», но «дединой» — наследием их деда Юрия Долгорукого. Обосновать этот выбор для самих себя, признать его справедливым и единственно верным — а обратный, то есть переход княжества в руки их дядьёв Михалка и Всеволода Юрьевичей, напротив, неверным и несправедливым, — было делом не хитрым: у каждого, как известно, своя правда. Так видимое единство дядьёв и племянников при первом же внешнем воздействии на него дало трещину и грозило взорваться с оглушительной силой.

Но до тех пор, пока Ростиславичи оставались в Чернигове, им приходилось считаться и со своими дядьями Юрьевичами, и — что ещё важнее — со своим покровителем, черниговским князем Святославом Всеволодовичем.

Когда послы из Владимира явились в Чернигов, рассказывает летописец, они напрямую обратились к Ростиславичам:

— Отец ваш добр был, коли княжил у нас (так в Лаврентьевской летописи; в Ипатьевской: «коли у нас был». — А. К.), а поедите (двойственное число. — А. К.) к нам княжить, а иных не хотим!

Приведён в летописи и ответ Мстислава и Ярополка:

— Помоги Бог дружине, что не забывают любви отца нашего!¹⁰

Однако, несмотря на прямую угрозу, содержавшуюся в словах послов («...А иных не хотим!»), Ростиславичи не решились открыто принимать их предложение. Ибо «был тут Михалко Юрьевич с ними, у Святослава князя, [в| Чернигове...», объясняет летописец. (В Ипатьевской летописи, отразившей текст, подвергшийся более поздней обработке, к имени Михалка Юрьевича прибавлено и имя Всеволода: «...были тут Михалко и Всеволод Юрьевичи с ними...»).

Святослава Всеволодовича нередко считают дедом по матери князей Ростиславичей, хотя сведения об этом содержатся только в «Истории Российской» В. Н. Татищева, а Татищев явно путался в родственных связях членов семьи Юрия Долгорукого (называя Мстислава и Ярополка сыновьями то Мстислава, то Ростислава Юрьевича). Но так или иначе, а именно черниговский князь выступил гарантом заключённого между князьями договора.

Для Святослава Всеволодовича крайне невыгодно было вступать в конфликт с Михалком Юрьевичем, сильнейшим среди всех четырёх князей, — а такой конфликт был неизбежен, поддержи он Ростиславичей. Напротив, состояние неустойчивости в Суздальской земле, чреватое внутренней войной и фактическим раздроблением княжества между четырьмя князьями, вполне отвечало его интересам. Зато крайне нежелательно для Святослава было чрезмерное усиление Рязанского княжества (несмотря на то, что его дочь была замужем за сыном Глеба Романом) или, тем более, объединение двух княжеств в одних руках. В результате при посредничестве Святослава Всеволодовича и не названного по имени черниговского епископа (вероятно, Порфирия) Юрьевичи и Ростиславичи заключили договор, по которому «старейшинство» признавалось за Михалком Юрьевичем — действительно старшим из всех четырёх князей, но лишь по династическому счёту, а отнюдь не по возрасту. Однако «старейшинство» это было весьма условным:

«...И, здумавше сами (обдумав всё, договорившись между собой. — А. К.), сказали: “Либо лихо, либо добро всем нам; пойдём все четверо: Юрьевича два и Ростиславича два”... И утвердившись между собой, дали старейшинство Михалку, и целовали честный крест у епископа Черниговского из руки...»¹¹

Договор этот с самого начала выглядел шатким и неустойчивым. Доверия друг к другу князья не испытывали. А потому и в путь они выступили с крайней осторожностью, разбившись на пары, — очевидно, с тем, чтобы каждый следил за каждым, оставаясь гарантом и своего рода заложником заключённого между ними соглашения. «И пошли впереди два: Михалко Юрьевич и Ярополк Ростиславич», — свидетельствует летописец; соответственно, двое других, Всеволод Юрьевич и Мстислав Ростиславич, должны были выступить в путь позже и следовать за ними на значительном расстоянии.

Первым на их пути городом Суздальской земли была Москва. Здесь князей ждали представители городов и дружины, специально прибывшие для встречи. Присутствие рядом с Ярополком князя Михалка Юрьевича вызвало недовольство ростовских посланцев. А потому они опять-таки обратились к одному Ярополку, веля ему:

— Ты поеди семо (сюда. — А. К.).

Михалку же велели дожидаться его:

— Пожди мало на Москве.

И Ярополк предпочёл нарушить крестное целование, которое несколькими днями раньше дал в присутствии черниговского епископа. Утаившись от дяди, он уехал «к дружине» — в Переяславль. Ростовские и прочие «мужи» и дружина встретили здесь Ростиславича с ликованием: «и, увидя князя Ярополка, целовали его, и утвердились крестным целованием»¹². Новое крестное целование — которое, очевидно, Ярополк дал от себя и от брата — должно было полностью дезавуировать прежнее, данное в Чернигове.

Когда Михалко узнал о предательстве племянника, он немедленно отправился во Владимир. На поддержку жителей стольного города Андрея Боголюбского Михалко мог рассчитывать прежде всего. Что же касается Всеволода, то он, по всей вероятности, остался в Чернигове. Во всяком случае, при описании последующих событий летописец называет лишь старшего Юрьевича, не упоминая о его младшем брате¹³.

Но Михалку не повезло. Получилось так, что почти никого из собственно дружины и княжеских «мужей» во Владимире не было. Около полутора тысяч человек ещё раньше выехали из города для встречи князей — Мстислава и Ярополка Ростиславичей. Сделали они это «по повелению» ростовцев, особо оговорил летописец. Таким образом, Михалко оказался почти без войска — только со своей собственной немногочисленной дружиной. Оставшиеся жители Владимира, однако, с готовностью поддержали его в противостоянии племянникам. Как потом объясняли они сами, дело было не в какой-то особой их неприязни к князьям Ростиславичам. Владимирцы опасались именно ростовских и суздальских «мужей», ибо изначально враждовали с ними. В первой части книги мы уже говорили об этом: возвышение «младшего» Владимира в ущерб Ростову и Суздалю вызвало раздражение и ненависть жителей «старших» городов княжества; владимирцы ссылались и на прямые угрозы в свой адрес: их город обещали сжечь, лишить права иметь собственного князя, а их самих «развести», то есть увести в полон, превратить в холопов.