– Помнишь тинамэ и американца, который был моложе, чем сейчас, и оказал тогда тебе небольшую услугу?

– А, тинаму, птичка с маленькими крыльями и жестокими когтями! Да, это было отличное время, мы были молоды. А поскольку несколько постаревшему американцу пожаловали статус святого, то я его никогда не забывал.

– И не забудь сейчас, ты мне нужен.

– Это ты, Александр?

– Да, и у меня проблема с Бюро.

– Считай, что она уже решена.

Проблема действительно решилась, но вот погоду изменить было нельзя. Шторм, налетевший на центральные Подветренные острова два дня назад, был только прелюдией к тропическому ливню и ветру, пришедшим со стороны Гренадин; а за ними следовал еще один шторм. На островах начинался сезон ураганов, поэтому такая погода никого не удивляла, она просто была задерживающим фактором. Под конец, когда до разрешения на взлет оставалось очень немного времени, в крайнем правом двигателе была обнаружена неисправность; никто не роптал, пока неполадку искали, обнаружили и устранили. Однако на это потребовалось еще три часа.

За исключением мучивших Джейсона мыслей, полет прошел для него без происшествий; к размышлениям о том, что его ожидает – Париж, Аржентоль, cafe с провокационным названием «Le Coeur du Soldat» («Сердце солдата»), – примешивалось чувство вины. Это чувство было особенно острым во время короткого перелета с Монтсеррата на Мартинику, когда они пролетали над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что под ним на расстоянии всего в несколько тысяч футов находится Мари с детьми, готовясь лететь обратно на остров Транквилити, к мужу и отцу, которого там уже не окажется. Его малолетняя дочь Элисон, конечно же, ничего не поймет, но Джеми поймет; его огромные глаза станут еще больше и затуманятся, когда пойдут разговоры о рыбалке и купании… а Мари – господи, даже подумать страшно! Это невыносимо!

Она решит, что он ее предал, сбежал ради жестокого поединка с врагом из прошлого в еще одну свою чужую жизнь, которая больше не была их жизнью. Она будет думать так же, как старый Фонтейн, пытавшийся убедить его увезти семью за тысячи миль от рыщущего Шакала, но они оба не могли его понять. Стареющий Карлос может и умереть, но на своем смертном одре он оставит наследство, завещание, в котором будет значиться смертный приговор Джейсону Борну – Дэвиду Веббу и его семье. Я прав, Мари! Попытайся меня понять. Я должен найти его, должен убить его! Мы не можем жить в персональной тюрьме всю жизнь!

– Мсье Симон? – растягивая гласные звуки, спросил рослый, элегантно одетый пожилой француз с короткой седой бородой.

– Так точно, – ответил Борн, пожимая протянутую ему руку в каком-то узком пустынном коридоре в недрах аэропорта Орли.

– Меня зовут Бернардин, Франсуа Бернардин, я старый сослуживец нашего общего друга Святого Алекса.

– Алекс говорил о вас, – сказал Джейсон, слегка улыбнувшись. – Имени, он, конечно, не называл, но сказал, что вы можете упомянуть о его причастности к лику святых. Так я должен был убедиться, что вы действительно его сослуживец.

– Как он? До нас тут доходили слухи. – Бернардин пожал плечами. – Обычные сплетни. Ранен в бесполезной вьетнамской войне, спился, уволен, опозорен, возвращен обратно как герой Управления – столько противоречивых известий.

– Большая часть верна, и он сам не стесняется это признать. Сейчас он калека, больше не пьет, и он действительно был героем. Поверьте мне.

– Понятно. Опять истории, слухи, не знаешь, чему и верить. Фантастические сведения из Пекина, Гонконга – про связь с человеком по имени Джейсон Борн.

– Я их тоже слышал.

– Ах да, конечно… Вот теперь еще Париж. Наше святейшество сообщил, что вам будет необходимо жилье, одежда, купленная en scene, как он выразился, французская до мозга костей.

– Да, не очень обширный, но разнообразный гардероб, – подтвердил Джейсон. – Я знаю, куда пойти, что купить, и у меня достаточно денег.

– Тогда остается вопрос жилья. Какой отель предпочитаете? «Ля Тремоли»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?

– Что-нибудь поменьше и подешевле.

– Значит, с деньгами все-таки проблемы?

– Никаких. Только с внешностью. Вот что я вам скажу: я знаю Монмартр и сам подыщу себе что-нибудь. Что мне понадобится, так это машина – зарегистрированная на другое имя, желательно несуществующее.

– Что означает погибшего владельца. Все уже готово; стоит в подземном гараже на бульваре Капуцинов, недалеко от площади Вандом. – Бернардин вытащил из кармана связку ключей и отдал Джейсону. – Старый «Пежо», секция «Е». В Париже таких тысячи, а регистрационный номер написан на брелоке.

– Алекс сообщил вам, что у меня очень секретное задание?

– Это было и так понятно. Думаю, наш святой перекопал все кладбища в поисках полезных имен, когда работал здесь.

– Я тоже научился этому от него.

– Мы все многому научились у этого выдающегося ума, лучшего в нашей профессии, и все равно такого скромного, такого… je ne sais quoi [44]… такого «почему бы не попробовать», правда?

– Да, именно «почему бы не попробовать».

– Должен, однако, сказать, – заметил Бернардин со смехом, – что однажды он выбрал имя, вероятно, с надгробной плиты, которое просто привело «Surete» [45] в fou – в бешенство. Оказалось, что это прозвище серийного маньяка, убивавшего своих жертв топором; власти охотились за ним много месяцев.

– Действительно, забавно, – усмехнулся Борн.

– Да, очень. Потом он рассказал мне, что приметил это имя в Рамбулье – там на окраине есть кладбище.

Рамбулье! Кладбище, на котором Алекс пытался убить его тринадцать лет назад. На лице Борна не осталось и тени улыбки, когда он пристально посмотрел на друга Алекса из Второго бюро.

– Ведь вам известно, кто я, не правда ли? – тихо спросил он.

– Да, – ответил Бернардин. – Было несложно догадаться, учитывая все эти слухи и домыслы, приходящие с Дальнего Востока. Да и потом, ваша европейская деятельность проходила именно в Париже, мистер Борн.

– Еще кто-нибудь знает об этом?

– Mon Dieu, non![46] И никто не узнает. Должен объяснить, я обязан жизнью Александру Конклину, этому скромному святому les operations noires – тайных операций, по-вашему.

– Это лишнее, я неплохо говорю по-французски… или Алекс не сообщил вам об этом?

– Бог ты мой, вы мне не доверяете. – Агент Второго бюро поднял брови. – Учтите, молодой человек – именно молодой человек, мне уже почти семьдесят, – если я забываю какие-то слова, а потом исправляюсь – это потому, что я стараюсь быть вежливым, а не пытаюсь что-то от вас скрыть.

– D’accord. Je regrette [47]. Честно.

– Bien. Алекс моложе меня на несколько лет, но мне все равно интересно, как он с этим справляется. С возрастом, я имею в виду.

– Так же, как вы. Плохо.

– Был такой английский поэт – точнее, он был родом из Уэльса, – который написал: «Не уходи покорно в ночь». Вы помните эти строки?

– Да. Его звали Дилан Томас, и он умер, не дожив до сорока. Еще он говорил, что нужно до последнего сражаться, словно тысяча чертей. Не сдавайтесь.

– И не собираюсь.

Бернардин снова залез в карман и вытащил визитку.

– Вот адрес моей конторы – я всего лишь консультант, как вы понимаете, – а на обороте я написал номер домашнего телефона; у меня особенный, просто уникальный аппарат. Позвоните мне, и получите все, что потребуется. Помните, я ваш единственный друг в Париже. Больше никто не знает о том, что вы здесь.

– Могу я задать вам один вопрос?

– Mais certainement [48].

– Как вам удается делать все это для меня, когда вас давным-давно отправили на покой?