– О, это замечательно, Дэвид!

– Мы с Маком оба порадовались, и я подумал, что никогда раньше не слышал, как он смеется. Это было здорово.

– Он тащил за собой свою вину – она была на его плечах. Он отправил нас обоих в Гонконг и не мог себе этого простить. Теперь ты вернулся, живой и свободный. Не уверена, смогу ли я когда-нибудь простить его, но по крайней мере я уже не брошу трубку, если он позвонит.

– Он был бы рад. Вообще-то я просил его позвонить. Сказал, что ты, может быть, даже пригласишь его как-нибудь на ужин.

– Это уже слишком.

– А мать Бенджамина? Этот парень спас мою жизнь.

– Ну, может быть, быстрый завтрак.

– Прочь от меня, женщина. Секунд через пятнадцать я выгоню Джеми и миссис Купер из нашей спальни и потребую свой супружеский долг.

– Очень заманчиво, Атилла, но, кажется, мой брат рассчитывает на нас. Две бравые особы и чрезмерно мечтательный отставной судья – это больше того, с чем способен справиться ковбой из Онтарио.

– Я их всех обожаю.

– Я тоже. Пойдем.

Карибское солнце скрылось в море; только слабые побеги оранжевого окрашивали западный горизонт. Пламя свечей в стеклянных светильниках было ровным, спокойным, чуть курясь серым дымом, распространяя своим сиянием теплый свет и приятные тени на просторном балконе виллы номер восемнадцать. Беседа тоже была теплой и приятной – выжившие наслаждались своим избавлением от кошмара.

– Я выразительно объяснил Дэнди-Рэнди, что доктрина «гениальных замыслов» нуждается в пересмотре, если времена изменили восприятие, существовавшее, когда принимались оригинальные решения, – вещал Префонтейн. – Перемены, перемены – неизбежный результат воздействия времени.

– Это слишком очевидно, я не могу представить себе, чтобы кто-либо с этим стал спорить, – сказал Алекс.

– О, Гейтс делал это постоянно, смущая судей эрудицией и ставя в тупик коллег многогранностью своих решений.

– Зеркала и дым, – добавила Мари, смеясь. – То же самое мы применяем и в экономике. Помнишь, братец, я говорила тебе об этом?

– Я не понял тогда ни слова. Как, впрочем, и сейчас.

– Никаких зеркал или дыма там, где задействована медицина, – сказал Панов. – По крайней мере не там, где лаборатории находятся под наблюдением и запрещены фармацевтические фирмы-однодневки. И регулярно проверяется законность действий.

– При этом во многом виновата нарочно неопределенная основа нашей Конституции, – продолжил бывший судья. – Словно отцы-основатели прочитали Нострадамуса, но не признались в своей фривольности, или, может быть, изучили чертежи Да Винчи, который предвидел самолеты. Они понимали, что не могут написать закон для будущего, потому что не имеют представления, каким оно будет, чего потребует общество для своих будущих свобод. И потому великолепно о многом умолчали.

– Непризнанные как таковые великолепным Рэндольфом Гейтсом, если мне не изменяет память, – сказал Конклин.

– О, он скоро изменится, – перебил Префонтейн, усмехнувшись. – Он всегда шел, куда дует ветер, и он достаточно умен, чтобы сообразить, как повернуть паруса, чтобы не идти против него.

– Мне все же интересно, что случилось с женой водителя грузовика, той, что была замужем за человеком, которого звали Бронком? – поинтересовался психиатр.

– Представь себе небольшой домик, белый частокольный забор и тому подобное, – предложил Алекс. – Так легче.

– А что за жена водителя грузовика? – спросил Сен-Жак.

– Не бери в голову, Бро, я бы не стал выяснять.

– Или с этим сукиным сыном армейским врачом, который накачал меня амиталом! – настаивал Панов.

– Он теперь заведует клиникой в Ливенуорте, – ответил Конклин. – Забыл сказать тебе… Столько всего вылетело из головы. И Крупкин. Старый экстравагантный Круппи, такой элегантный и прочее. Мы его должники, но помочь ему не можем.

На некоторое время повисла тишина: каждый по-своему подумал о человеке, который, рискуя собой, противостоял крепкой системе, требовавшей смерти Дэвида Вебба. Сейчас Дэвид стоял у перил, глядя на потемневшее море, душой и телом несколько в стороне от остальных. На это уйдет время, он это понимал. Джейсон Борн должен исчезнуть; он должен покинуть его. Когда?

Но вдруг оказалось, что это делать еще рано, только не сейчас! Прямо из ночи на остров вновь обрушилось безумие! Тишину прорезал рев двигателей с неба, подобно резким приближающимся раскатам грома. Три военных вертолета приближались к пристани Транквилити, вспарывая пулеметными очередями береговую линию, в то время как через рифы пробивался мощный скоростной катер, направляясь к пляжу. Сен-Жак включил интерком:

– Береговая тревога! – прокричал он. – Все к оружию!

– Боже, ведь Шакал мертв! – проорал Конклин.

– А его чертовы слуги – нет! – крикнул в ответ Джейсон Борн – от Дэвида Вебба не осталось и следа, – толкая Мари на пол и доставая из-за пояса пистолет, о котором его жена не подозревала. – Они знали, что я здесь!

– Это безумие!

– Это Карлос, – ответил Джейсон, подбежав к перилам балкона. – Они принадлежат ему! Они его до конца жизни!

– Вот дерьмо! – рявкнул Алекс, яростно поворачивая колеса своей коляски, подкатился к Панову и оттолкнул его от стола и зажженных свечей.

Неожиданно оглушительный громкоговоритель с ведущего вертолета засвистел статикой, а потом заговорил:

– Вы видели, что мы сделали с пляжем, mon! Вы будете разрезаны пополам, если не заглушите двигатель!.. Вот так лучше, mon. Дрейфуйте к берегу – дрейфуйте, мотор должен быть выключен! Теперь оба выходите на палубу, наклонитесь вперед и положите руки на планшир! Немедленно!

Лучи прожекторов двух кружащих вертолетов сошлись на катере, а ведущий направился к берегу, взбив под собой песок, образовав некое подобие посадочной площадки, и приземлился. Из него выскочили четверо, целясь в катер, а жители виллы номер восемнадцать стояли у перил и изумленно смотрели на невероятное представление внизу.

– Причард! – рявкнул Сен-Жак. – Бинокль!

– Он у меня, мистер Сент-Джей, – вот, прошу вас. – Причард выбежал на балкон и протянул хозяину мощный бинокль. – Я успел протереть линзы, сэр!

– Что там? – резко спросил Борн.

– Не знаю. Двое мужчин.

– Какая-то армия! – сказал Конклин.

– Дай сюда, – приказал Джейсон и выхватил у шурина бинокль.

– В чем дело, Дэвид? – воскликнула Мари, увидев изумление на лице мужа.

– Это Крупкин, – ответил он.

Дмитрий Крупкин с бледным лицом – бородки на нем больше не было – сидел за белым металлическим столом и отказывался говорить о чем бы то ни было, пока не допьет третью рюмку бренди. Как и Панов, Конклин и Дэвид Вебб, он, очевидно, был ранен и страдал от боли, которой, как и все остальные, не придавал значения, поскольку предстоящее было несравнимо лучше, чем то, что осталось позади. Его небогатая одежда раздражала его каждый раз, когда он опускал на нее глаза, но Дмитрий только молча пожимал плечами. Это говорило о том, что скоро он вернется в свое обычное блистательное состояние. Его первые слова были обращены к престарелому Брендану Префонтейну, одетому в сложно перевязанную гуаберу поверх ярко-голубых штанов.

– Отличный наряд, – сказал он восхищенно. – Очень тропический и замечательно подходящий для здешнего климата.

– Благодарю вас.

Как только все были представлены друг другу, на русского обрушился целый поток вопросов. Он поднял обе руки, подобно папе римскому на своем балконе на площади Святого Петра, и заговорил:

– Я не стану наскучивать вам или напрасно утомлять тривиальными деталями моего побега из матушки-России. Скажу только, что поражен размерами коррупции и никогда не забуду и не прощу грязные апартаменты, в которых мне приходилось жить за непомерные деньги, что мне пришлось потратить… Однако слава богу за «Кредит Свисс» и те милые зеленые купоны, которые они выпускают.