Борн должен попасть внутрь; он должен его остановить, взять его! Крупкин беспокоился о жизнях «нескольких десятков мужчин и женщин» – он не знал, что в действительности там было несколько сотен! Карлос воспользуется всей огневой мощью, которую смог раздобыть, включая гранаты, чтобы создать массовую истерию, чтобы получить возможность сбежать. Жизни ничего не стоили; если понадобится, он будет убивать и дальше, ради спасения себя. Забыв об осторожности, Дельта побежал к двери, крепко держа «АК-47» в руке, сняв с предохранителя, держа указательный палец на курке. Он ухватился за ручку и покрутил ее – она не поворачивалась. Он выпустил очередь из автомата в листовой металл вокруг замка, потом вторую в противоположную раму, и как только он протянул руку к дымящейся ручке, мир вокруг него вдруг полностью переменился!

Из ряда машин неожиданно вырвался тяжелый грузовик, направляясь прямо к нему, яростно газуя. Одновременно с этим несколько очередей из автоматического оружия вспороли деревянную дверь справа от него. Он бросился влево и покатился по земле, пыль забилась ему в глаза.

И тут это случилось! Мощный взрыв разнес дверь вместе с большим участком стены, и сквозь черный дым и опадающие обломки Джейсон увидел ковыляющую к полукругу автомобилей фигуру. Его убийца наконец-то уходил. Но сам он был жив! И причина тому была очевидна: Шакал допустил ошибку. Не в устройстве западни – она была изумительной; Карлос знал, что его враг был с Крупкиным и КГБ, и потому он вышел наружу и поджидал его. Его ошибка заключалась в размещении взрывчатки. Он прикрепил бомбу или бомбы к двигателю грузовика сверху, а не снизу. Высвобождающаяся энергия бомбы идет по пути наименьшего сопротивления; относительно тонкая крышка капота гораздо податливее, чем двигатель под ней. Бомба просто взорвалась вверх, а не вниз и в стороны, посылая смертельные осколки вдоль земли.

Некогда! Борн с трудом поднялся на ноги и пошел, спотыкаясь, к комитетскому седану, боясь худшего. Он посмотрел через пробитые окна. Его внимание неожиданно привлекла поднявшаяся из-под переднего сиденья рука. Он распахнул дверь и увидел Крупкина, скорчившегося под приборной панелью ниже сиденья, его правое плечо наполовину разорвано, кровоточащая плоть видна через рваную ткань пиджака.

– Мы ранены, – слабым голосом, но спокойно сообщил офицер КГБ. – Алексей несколько серьезнее, чем я, так что помоги ему в первую очередь, пожалуйста.

– Толпа выходит из здания…

– Вот! – перебил Крупкин, с болью доставая из кармана свое удостоверение в пластиковой обложке. – Найди командующего здесь идиота и доставь его сюда. Нам нужен врач. Для Алексея, глупец. Торопись!

В лазарете арсенала рядом на кушетках лежали двое раненых. Борн стоял у стены, наблюдая, но не понимая происходящего. Три врача были доставлены на вертолете с крыши Народной больницы на проспекте Серова – два хирурга и анестезиолог. Последний, однако, оказался не нужен. Серьезного хирургического вмешательства не требовалось; местной анестезии было достаточно, чтобы промыть раны, наложить швы и ввести антибиотики. Инородные объекты, как объяснил главный врач, прошли навылет тела.

– Я так понимаю, вы имеете в виду пули, – сказал Крупкин возмущенно.

– Он имеет в виду пули, – подтвердил Алекс хриплым голосом по-русски. Бывший сотрудник ЦРУ не мог двигать головой, потому что его горло было перевязано. Широкие липкие ленты спускались вниз к его ключице и верхней части правого плеча.

– Спасибо, – поблагодарил хирург. – Вы родились в рубашке, особенно вы, наш американский пациент, для которого нам придется вести конфиденциальные медицинские записи. Кстати, сообщите нашим людям имя и адрес вашего врача в Соединенных Штатах. Вам еще несколько недель будет нужен правильный уход.

– В данный момент мой врач находится в больнице в Париже.

– Простите?

– Ну, если со мной что-то случается, я сообщаю ему, и он посылает меня к нужному, по его мнению, врачу.

– Это не вполне «общественное медицинское обеспечение».

– Для меня – вполне. Я сообщу его имя и адрес медсестре. При благоприятном стечении обстоятельств он скоро вернется.

– Повторяю, вам очень повезло.

– Я был очень быстр, доктор, равно как и ваш товарищ. Мы увидели преступника, когда этот сукин сын побежал на нас, так что заперли двери и постоянно двигались на сиденьях, стреляя в него. Он пытался подобраться к нам ближе, чтобы убить нас, – и это ему почти удалось… Мне жаль водителя; он был смелым парнем.

Дверь лазарета резко распахнулась – точнее, была почти выбита, осчастливив их величественным присутствием комиссара КГБ из квартиры на Садовой. По-мужицки выглядящий, по-мужицки говорящий офицер Комитета в мятой военной форме.

– Вы… – сказал он врачу. – Я поговорил с вашими сотрудниками снаружи. Они говорят, вы здесь закончили.

– Еще не совсем, товарищ. Остались менее значительные вещи, такие как терапевтическое…

– Позже, – перебил комиссар. – Нам надо поговорить наедине.

– Комитет приказывает? – спросил хирург с незначительной, но очевидной насмешкой.

– Приказывает.

– Порой слишком часто.

– Что?

– Вы слышали меня, – ответил врач, направляясь к двери. Кагэбэшник пожал плечами и подождал, пока закроется дверь. Тогда он подошел к обеим кушеткам, стреляя глазами из-под нависших век то на одного, то на другого раненого, и выплюнул одно слово:

– Новгород!

– Что?

– Что?..

Эти возгласы прозвучали одновременно; даже Борн оттолкнулся от стены.

– Вы, – добавил он, переключившись на свой ограниченный английский, – понимаете, что я говорить?

– Если вы сказали то, что я думаю, что вы сказали, то, думаю, понимаю, но только название.

– Я достаточно понятно объясню. Мы опросили девять мужчин и женщин, которых он запер на складе оружия. Он убил двух охранников, которые не смогли остановить его, понимаете? Он взял автомобильные ключи у четверых мужчин, но не воспользовался ни одним.

– Но я видел, как он пошел к машинам!

– К которой? Еще три человека в Кубинке застрелены, их водительские права отсутствуют. Которая из машин?

– Ради бога, проверьте в вашем автомобильном бюро, или как там оно у вас называется!

– Это займет много времени. Даже в Москве автомобили разных марок, с разными номерными знаками – Ленинград, Смоленск, кто знает – никто не следит за нарушениями автомобильных законов.

– О чем, черт возьми, он говорит?! – вскричал Джейсон.

– Автомобильная собственность регулируется государством, – слабым голосом объяснил Крупкин. – В каждом центре есть своя регистрация, которая редко сотрудничает с другими центрами.

– Почему?

– Индивидуальное владение под разными именами – обычная практика. Это запрещено. Слишком много машин, доступных к покупке.

– И?

– Местное взяточничество – жизненный факт. Никто в Ленинграде не хочет, чтобы ему указывал какой-нибудь бюрократ из Москвы. Он говорит, что на выяснение, какую машину взял Шакал, уйдет несколько дней.

– Это безумие!

– Это сказали вы, мистер Борн, а не я. Я верный гражданин Советского Союза, прошу не забывать.

– Но какое это все имеет отношение к Новгороду – ведь именно это он сказал, не так ли?

– Новгород. Что это значит? – перевел Крупкин вопрос комиссару. Быстро, обрывисто, крестьянин-комиссар по-русски сообщил необходимые детали своему парижскому коллеге. Крупкин повернул голову и перевел на английский. – Постарайся усвоить, Джейсон, – произнес он слабеющим голосом, его дыхание становилось все более затрудненным. – Похоже, убийца увидел тебя из окна, когда ты крался за кустами. Он вернулся в оружейную, крича, как и подобает такому маньяку. Он орал своим заложникам, что ты его и что ты теперь покойник… И еще, что ему осталось сделать последнее дело.

– Новгород, – перебил Конклин шепотом, пялясь в потолок.