– И что в них? – спросил Алекс, усмехнувшись. – Государственная тайна, характеризующая всех членов Политбюро как геев?

– Думаю, ты почти угадал, – перебил Борн. – На Вавилова был московский отряд Шакала. Он наверняка показывал им, какая грязь у него есть на них либо на других.

– Последнее верно, – сказал Крупкин. – Собрание самых гадких заявлений, нацеленных на высших лиц наших главных министерств.

– У него такого мусора навалом. Это стандартная процедура для Карлоса; так он покупает себе дорогу в круги, в которые не может проникнуть иначе.

– Наверное, я не совсем понятно выразился, Джейсон, – продолжил офицер КГБ. – Говоря «гадких», я имел в виду именно это. Невероятных. Просто безумных.

– Он почти всегда держит своих людей на привязи.

– Большая часть информации – грязь из самых низкопробных бульварных газет – ничего необычного для них, конечно, – но вдобавок к этому полная бессмыслица и очевидные искажения дат, мест, должностей и даже фамилий. Например, Министерство транспорта расположено не в том месте, какое указано в соответствующем конверте, а в квартале оттуда, и определенный товарищ директор не женат на названной леди, а женат на другой – названная женщина является их дочерью и живет не в Москве, а на Кубе, уже шесть лет. И еще, человек, означенный как глава Радио Москвы и обвиняемый почти во всех возможных грехах, кроме разве что интимных отношений с собаками, умер одиннадцать месяцев назад и был известен как верный христианин, который был бы гораздо счастливее, проживи он жизнь обыкновенным священником… Эти очевидные ошибки я заметил за пару минут, не желая тратить на это много времени, но уверен, что их там еще много.

– Ты хочешь сказать, что Карлосу пудрили мозги? – сказал Конклин.

– Самым наглым образом, с точным расчетом – над этими данными посмеялись бы даже в самых доктринально строгих наших судах. Кто бы ни снабжал его этими мелодраматическими «разоблачениями», он делал их заведомо противоречивыми.

– Родченко? – предположил Борн.

– Вряд ли кто-либо другой. Григорий – я называю его «Григорий», хотя никогда не обращался к нему так, его всегда звали «генерал» – был стратегом до мозга костей, «выживателем», и вместе с тем – убежденным марксистом. Контроль был его девизом, фактически навязчивой идеей, и если бы он мог контролировать пресловутого Шакала в интересах Родины – это было бы просто счастьем для старика. Однако Шакал убил его характерными для него тремя пулями в горло. Было ли это предательством со стороны Шакала или Родченко просто чем-то выдал себя? Мы никогда не узнаем этого. – Зазвонил телефон, и рука Крупкина рванулась к трубке. – Да? – переключился он на русский и жестом велел Конклину прикрепить на место протез. – А теперь слушайте меня внимательно, товарищ. Милиция не должна предпринимать никаких действий – более того, они должны держаться вне видимости. Вызовите одну из наших машин без опознавательных знаков на замену патрульной, я понятно выражаюсь?.. Хорошо. Будем использовать частоту «Мурена».

– Прорыв? – спросил Борн, отойдя от окна, когда Дмитрий бросил трубку.

– Еще какой! – ответил Крупкин. – Его машина замечена на Немчиновской дороге и направляется в Одинцово.

– Это мне ни о чем не говорит. И что там, в Одинцоволе, или как там оно называется?

– Точно не знаю, но, думаю, ему эта местность знакома. Вспомните, он хорошо знает Москву и ее окрестности. Одинцово – промышленный пригород примерно в тридцати пяти минутах езды от города…

– Проклятие! – воскликнул Алекс, сражаясь с завязками протеза.

– Позволь, я сделаю, – сказал Джейсон не терпящим возражений тоном. Он присел рядом и быстро справился с толстыми полосками грубой ткани. – Почему Карлос не сменил машину? – продолжил он, обращаясь к Крупкину. – Нехарактерно для него.

– У него нет выбора. Он знает, что все московские таксисты – тихие пособники государства, и, кроме того, он серьезно ранен и, очевидно, безоружен – иначе стал бы еще стрелять в тебя. Он не способен сейчас угрожать водителю или украсть автомобиль… К тому же он довольно быстро добрался до Немчиновки; то, что машину вообще заметили, – чистая случайность. Эта дорога редко используется – что ему, наверное, тоже известно.

– Поехали отсюда! – крикнул Конклин, раздраженный вниманием Джейсона и собственной немощностью. Он поднялся, покачнулся, сердито отмахнулся от руки Крупкина и направился к двери. – Поговорить можно и в машине. Мы зря теряем время.

– Мурена, ответьте, – сказал Крупкин по-русски в микрофон, сидя рядом с водителем и держа руку на тюнере автомобильного радио. – Мурена, ответьте, если слышите.

– О чем он говорит, черт побери? – спросил Борн Алекса на заднем сиденье.

– Он пытается связаться с машиной КГБ, следующей за Карлосом. Все время переключается с одной сверхвысокой частоты на другую. Это код «Мурена».

– Что?

– Это такой угорь, Джейсон, – ответил Крупкин, глянув через плечо. – Из семейства муреновых, с пористыми жабрами, способный опускаться на очень большие глубины. Некоторые виды могут быть смертельно опасными.

– Благодарю за объяснение, – сказал Борн.

– Очень хорошо, – засмеялся кагэбэшник. – Но, согласитесь, это вполне подходит. Очень немногие радиоприборы могут посылать или принимать такие сигналы.

– Когда вы его у нас украли?

– О, не у вас, совсем не у вас. Честно говоря, у англичан. Как обычно, Лондон не шумит о таких вещах, однако в некоторых сферах они далеко обогнали вас с японцами. Все этот проклятый МИ-6. Они ужинают в клубах в Найтсбридже, курят свои одиозные трубки, изображают из себя невинных овечек и шлют нам перебежчиков.

– У них тоже бывают промашки, – защищался Конклин.

– Которых гораздо больше в их «откровенных» признаниях, чем в действительности, Алексей. Ты слишком долго был в стороне. Обе стороны иногда совершают крупные ошибки, но они способны справляться с общественным мнением – мы же до сих пор не научились этому. Мы скрываем наши «промашки», как ты выразился; мы слишком печемся о нашей респектабельности, которая слишком часто покидает нас. И потом, я думаю, мы исторически моложе в сравнении с ними. – Крупкин снова переключился на русский. – Мурена, отзовитесь! Я уже почти дошел до конца диапазона. Где вы, Мурена?

– Здесь, товарищ! – прозвучал из динамика металлический голос. – Есть контакт. Как слышите?

– У вас голос, словно у кастрата, но я вас слышу.

– Должно быть, это товарищ Крупкин…

– А вы думали кто – папа римский? С кем я говорю?

– Орлов.

– Хорошо! Ты знаешь, что делаешь.

– Надеюсь, ты тоже, Дмитрий.

– К чему ты это сказал?

– К твоему приказу ничего не предпринимать. Мы в двух километрах от здания – я въехал по траве на небольшой холм – и мы видим его машину. Она припаркована на стоянке, а сам подозреваемый внутри.

– Что еще за здание? Какой холм? Ты ничего не сказал.

– Арсенал на Кубинке.

При этих словах Конклин подпрыгнул в кресле.

– О боже! – воскликнул он.

– Что такое? – спросил Борн.

– Он проник в арсенал, – Алекс увидел непонимание на лице Джейсона. – Здесь это нечто гораздо большее, чем просто закрытые площадки для парадов легионеров и резервистов. Это серьезные тренировочные сооружения и оружейные склады.

– Он ехал не в Одинцово, – перебил Крупкин. – Склад находится дальше на юг, за окраиной города, лишних четыре-пять километров. Он бывал там раньше.

– Такие места должны хорошо охраняться, – сказал Борн. – Он же не может просто войти туда?

– Уже вошел, – поправил парижский офицер КГБ.

– Я имею в виду запрещенные места – такие, как помещения, набитые оружием.

– Это меня и беспокоит, – продолжил Крупкин, вертя в руке микрофон. – Поскольку он был там раньше – а это очевидно, – что он знает об этом сооружении?.. кого он там знает?

– Свяжитесь по радио с арсеналом, пусть они его остановят, задержат! – настаивал Джейсон.