– Я сказал, достаточно, Сайрил.

– Также не могу скрывать, что не согласился на предложение таксиста завысить цифру, указанную в чеке, и раскритиковал его, как официальное лицо.

– Хватит! – прогремел Сайкс. Вены выступили на его шее. – Вы оба – идиоты высшей пробы! Подумать только – даже предположить, – что Джон Сен-Жак преступник, просто возмутительно!

– Сэр Генри, – вступил Причард-младший. – Я сам видел, что случилось в «Транквилити Инн»! Это было ужасно! Гробы на пристани, часовня разрушена, правительственные катера вокруг нашего мирного острова – выстрелы, сэр! Пройдут месяцы, прежде чем мы полностью восстановим нашу работу.

– Вот именно! – бушевал Сайкс. – И вы верите, что Джонни Сент-Джей стал бы сам уничтожать свою собственность, его собственное дело?

– Ну, и не такое бывало в криминальном мире, сэр Генри, – произнес Сайрил Сильвестер Причард со знающим видом. – За время своей службы я слышал много историй. То, что описал мой племянник, называется диверсионной тактикой, призванной создать иллюзию того, что негодяи сами стали жертвами. Мне хорошо все объяснили.

– О, объяснили, правда? – вскричал бывший бригадир британской армии. – Что ж, позвольте мне объяснить вам кое-что еще. Вас одурачил международный террорист, которого разыскивают по всему миру! Знаете ли вы, какое наказание предусмотрено за помощь и поддержку такого киллера? Я скажу прямо, на случай, если это ускользнуло от вашего внимания: учитывая вашу официальную должность – это, конечно же, расстрел или, менее милосердно, публичное повешение! А теперь, какой был тот чертов номер в Париже?

– При таких обстоятельствах, – промямлил заместитель, собирая все оставшееся достоинство, в то время как его дрожащий племянник схватил его левую руку, и трясущейся рукой потянулся за блокнотом. – Я его запишу для вас… Надо попросить к телефону черного дрозда. По-французски, сэр Генри. И сказать несколько слов, сэр Генри. По-французски, сэр Генри.

Джон Сен-Жак в сопровождении вооруженного охранника, одетого, как праздничный гость, в белые слаксы и свободный, мешковатый белый льняной пиджак, вошел в библиотеку их нового укрытия, имения на берегу Чесапикского залива. У дверей стоял другой охранник, мускулистый мужчина средних габаритов с четкими резными испанскими чертами лица; он указал на телефон на большом столе из вишневого дерева.

– Это вас, мистер Джоунс. Директор.

– Спасибо, Гектор, – сказал Джонни, замедлив шаги. – Скажи, а это «мистер Джоунс» обязательно?

– Ровно настолько, насколько обязательно «Гектор». На самом деле меня зовут Роджер… или Дэниэл. Как угодно.

– Усек.

Джонни подошел к столу и поднял трубку.

– Холланд?

– Номер, который раздобыл твой друг Сайкс, «слепой», но полезный.

– Как сказал бы мой зять, прошу тебя, говори по-английски.

– Это номер телефона в кафе на Мараисской набережной Сены. Пароль – позвать черного дрозда – un oiseau noir – и кто-то должен откликнуться. Если дрозд на месте, контакт состоялся. Если нет – надо попытаться позже.

– Чем он полезен?

– Мы попробуем, и не один раз, а внутри будет наш человек.

– Что еще происходит?

– Мне кажется, я уже достаточно рассказал.

– Черт тебя побери!

– Мари сообщит тебе последние новости.

– Мари?

– Сейчас летит к вам. Она чертовски зла, но при этом успокоенная жена и мать.

– Что ее так разозлило?

– Я заказал ей несколько долгих перелетов низким классом…

– Ради всего святого, почему? – сердито перебил брат Мари. – Нужно было послать за ней хоть целый самолет! Она значит больше, чем любой тупица в конгрессе или вашем правительстве, а ведь за ними ты посылаешь самолеты. Я не шучу, Холланд!

– Эти самолеты посылаю не я лично, – спокойно ответил директор. – Другие посылают. А те, что посылаю я, возбуждают слишком много вопросов и любопытства на международной почве, и это все, что я скажу об этом. Ее безопасность важнее ее комфорта.

– Остановимся на этом, honcho.

Директор помолчал, подавляя раздражение, в поиске нужных слов.

– Знаешь что? Ты не очень-то приятный тип.

– Моя сестра неплохо ладит со мной, что более чем опровергает твое мнение.

– Произошел один неприятный инцидент, который никто из нас не мог предвидеть или даже вообразить.

– О, кажется, я слышу те самые знаменитые долбаные слова от американских властей! – воскликнул Джонни. – Что вы на этот раз упустили? Грузовик американских ракет агентам аятоллы в Париже? Что случилось?

И в третий раз Питер Холланд не смог ответить сразу, в трубке было слышно его тяжелое дыхание.

– Знаешь, молодой человек, я могу запросто повесить трубку и избавить себя от твоего существования, что было бы весьма полезно для моего кровяного давления.

– Слушай, honcho, речь идет о моей сестре и парне, которому она жена, – и весьма неплохом парне, по-моему. Пять лет назад вы, ублюдки – повторяю, вы, ублюдки, – чуть было не убили их обоих в Гонконге. Я не знаю всех фактов, потому что они слишком, слишком глупы, чтобы говорить о них, но знаю достаточно, чтобы не доверить тебе даже работу официанта у себя на островах!

– Вполне честно, – откликнулся Холланд более мягко. – Хоть это и не имеет значения, меня там тогда не было.

– Это не имеет значения. Это все ваша подпольная система. Ты бы сделал то же самое.

– Зная обстоятельства, может быть. И ты тоже, может быть, поступил так же. Но это тоже не имеет значения. Это история.

– А сейчас есть сейчас, – вставил Джонни. – Что случилось в Париже, что за «неприятный инцидент»?

– По словам Конклина, на них напали на частном аэродроме в Понткарре. Они отбились. Твой зять и Алекс не ранены. Это все, что я могу тебе сказать.

– Это все, что я хотел услышать.

– Я недавно говорил с Мари. Она в Марселе и будет здесь завтра поздним утром. Я сам встречу ее, и нас отвезут к Чесапикскому заливу.

– А как Дэвид?

– Кто?

– Мой зять.

– А… да, конечно. На пути в Москву.

– Что?

Самолет «Аэрофлота» свернул с посадочной полосы московского аэропорта Шереметьево. Пилот вел самолет некоторое время по боковой полосе, затем остановился в четверти мили от терминала, и в салоне прозвучало сообщение на русском и на французском языках:

– Мы задержимся на пять-семь минут перед высадкой. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах.

И никаких объяснений. Пассажиры из Парижа, которые не были советскими гражданами, вернулись к чтению, решив, что задержка вызвана другим самолетом, который еще не успели убрать с полосы. Однако те, кто являлся гражданами, а также и те немногие, кто был знаком с обычными процедурами по прибытии в Советский Союз, понимали, в чем дело. Сейчас высаживались пассажиры из отгороженной занавеской передней части салона большого самолета Илюшина, предназначенной для особых путешественников, которых никто посторонний не должен был видеть. Если не всех, то некоторых из них. Как правило, к передней двери самолета подъезжала платформа с закрытой металлической лестницей. В нескольких сотнях футов в стороне всегда поджидал правительственный лимузин, и пока спины этих особых пассажиров были короткое время на виду, когда они шли к машинам, по салону самолета ходили стюардессы и следили, чтобы не было камер. Их никогда не было. Эти пассажиры были нужны КГБ, и по причинам, известным одному только Комитету, их не должны были заметить в Шереметьевском международном терминале. Один из таких случаев и имел место этим поздним вечером.

Алекс Конклин выбрался из закрытой лестничной платформы в сопровождении Борна, который нес два чрезмерно больших чемодана с их багажом. Из лимузина вышел Дмитрий Крупкин и поспешил к ним навстречу, в то время как лестница отъехала в сторону и снова возрос рев двигателей самолета.

– Как ваш друг доктор? – спросил советский офицер разведки, стараясь перекричать шум.