Лимузин остановился; улыбающийся, кланяющийся швейцар открыл обе дверцы со стороны тротуара, и из них появились пять священников: один с переднего сиденья, четверо – из просторной задней секции. Эти последние тут же влились в полуденную толпу прохожих на тротуаре: двое вперед, двое назад, при этом один из них проскользнул мимо Мари, задев ее черной накидкой, его лицо было так близко, что она могла видеть сверкавшую греховность глаз человека, который не имел отношения к религии… И тут ассоциация с эмблемой, религиозным гербом, снова вернулась!

Годы назад, когда Дэвид – когда Джейсон – находился под пристальным наблюдением Панова, Мо велел ему зарисовывать любые образы, которые он вспоминал. Время от времени появлялся этот ужасный круг с вытянутым распятием… неизменно разорванный в клочья или истыканный острием карандаша. Шакал!

Неожиданно ее взгляд замер на фигуре, пересекавшей улицу Риволи. Это был высокий мужчина в темной одежде – в темном свитере и брюках, – и он хромал, маневрируя среди машин. Рукой он прикрывал лицо от мороси, которая скоро должна была превратиться в дождь. Прихрамывание было ложным! Нога выпрямилась только на мгновение, и движение плеча было характерным жестом, так хорошо ей знакомым. Это был Дэвид!

Другой, не более чем в восьми футах от нее, тоже увидел то, что увидела она. У рта мужчины тут же оказался миниатюрная рация. Мари рванулась вперед, выставив ногти, словно когти тигрицы, и набросилась на киллера в одежде священника.

– Дэвид! – прокричала она, раздирая в кровь лицо человека Шакала.

На улице Риволи прогремели выстрелы. Толпа запаниковала, многие побежали в отель, другие побежали прочь от крытого подъезда, все кричали, визжали, искали защиты от смертоносного безумства, неожиданно возникшего на цивилизованной улице. В яростной борьбе с человеком, который хотел убить ее мужа, бравая канадская девушка выхватила автоматический пистолет из его пояса и выстрелила ему в голову; кровь и куски кости полетели в воздухе.

– Джейсон! – крикнула она снова, когда киллер упал, тут же сообразив, что стоит одна рядом с трупом – и теперь она была мишенью! Тут же близость смерти сменилась неожиданной возможностью жизни. Старый аристократический француз, узнавший ее в вестибюле, проломился через передний вход, стреляя из пистолета по черному лимузину. На мгновение он замер, чтобы сменить цель, и разнес ноги «священника», целившегося в него.

– Эй, друг! – прокричал Бернардин.

– Здесь! – отозвался Борн. – Где она?

– А votre droite! Aupres de [101]… – Из-за двойных стеклянных дверей вырвался выстрел. Падая, ветеран Бюро выкрикнул: – Les Capucines, mon ami. Les Capucines! – и Бернардин уткнулся в тротуар; второй выстрел оборвал его жизнь.

Мари была так парализована ужасом, что не могла пошевелиться. Все смешалось, ураган ледяных частиц врезался в ее лицо с такой силой, что она не могла ни думать, ни искать смысл. Потеряв контроль, она упала на колени, потом рухнула на улице, крича:

– Мои дети… о боже, мои дети!

– Наши дети, – проронил Джейсон Борн, чей голос не был похож на голос Дэвида Вебба. – Мы убираемся отсюда, понимаешь?

– Да… да! – Мари неловко, болезненно подогнула под себя ноги и поднялась с помощью мужа, которого она и знала, и не знала. – Дэвид?

– Конечно, Дэвид. Пойдем!

– Ты меня пугаешь…

– Я сам себя пугаю. Идем! Бернардин дал нам выход. Беги за мной; держись за мою руку!

Они побежали по улице Риволи, свернули на восток на бульвар Сен-Мишель и бежали, пока присутствие парижских прохожих в их nonchalance de jour [102] не дало им понять, что они уже в безопасности от ужасов «Мориса». Они остановились в переулке и держали друг друга.

– Зачем ты это сделал? – спросила Мари, обняв ладонями его лицо. – Зачем ты убежал от нас?

– Потому что мне лучше без вас, и ты это знаешь.

– Раньше было не так, Дэвид… или Джейсон?

– Имена не имеют значения. Мы должны двигаться!

– Куда?

– Какая разница? Но мы можем двигаться, и это важно. Есть выход. Бернардин дал его нам.

– Старый француз?

– Давай не будем говорить о нем, ладно? По крайней мере некоторое время. Я и так разрываюсь.

– Хорошо, не будем говорить о нем. И все же, он упомянул капуцинов – что он имел в виду?

– Это наш выход. На бульваре Капуцинов ждет машина. Это он и пытался мне сказать. Идем!

Они мчались из Парижа на юг в неприметном «Пежо», выбрав Барбизонское шоссе, ведущее к Вилинью-Сен-Джордж. Мари сидела, прижавшись к мужу, ее ладонь лежала на его руке. Однако она с болью ощущала, что тепло, передаваемое ею, вопреки ожиданиям не возвращается ей в той же мере. Только часть напряженного человека за рулем была ее Дэвидом; остальная часть была Джейсоном Борном, и он был сейчас главным.

– Ради бога, поговори со мной! – воскликнула она.

– Я думаю… Зачем ты приехала в Париж?

– Боже правый! – взорвалась Мари. – Чтобы найти тебя, чтобы помочь тебе!

– Уверен, ты сочла это правильным… Хотя это и не так, видишь ли.

– Снова этот голос, – протестовала Мари. – Этот проклятый бездушный тон! Кем ты себя возомнил, чтобы так говорить? Богом? Просто говоря – это не так, грубо говоря – у тебя проблемы с памятью, дорогой мой.

– Только не о Париже, – возразил Джейсон. – Я помню все, что связано с Парижем. Все.

– Твой друг Бернардин так не думал! Он сказал мне, что ты бы ни за что не выбрал «Морис», если бы помнил.

– Что? – Борн кратко, резко глянул на жену.

– Подумай. Почему ты выбрал – а ты ведь выбрал – именно «Морис»?

– Не знаю… Не уверен. Это отель; я просто вспомнил его название.

– Подумай. Что произошло много лет назад в «Морисе» – прямо у входа?

– Я… Я знаю, что-то было… Ты?

– Да, любимый, я. Я остановилась там под вымышленным именем, и ты пришел, чтобы со мной встретиться, и мы дошли до газетного киоска на углу, где в один кошмарный момент оба поняли, что моя жизнь больше никогда не будет прежней – с тобой или без тебя.

– О боже, я забыл! Газеты – твоя фотография была на всех первых страницах. Ты была канадской чиновницей…

– Сбежавшей канадской экономисткой, – поправила Мари, – преследуемой властями по всей Европе за многочисленные убийства в Цюрихе, а также за кражи многих миллионов из швейцарских банков! Такие заголовки никого не оставляют в покое, правда? Их можно опровергнуть, может быть доказана их полная ложность, но всегда останется сомнение. Нет дыма без огня. Мои собственные коллеги в Оттаве – дорогие, близкие друзья, с которыми я работала годами, – боялись даже разговаривать со мной!

– Минутку! – воскликнул Борн, снова стрельнув глазами на жену Дэвида. – Эти обвинения были фальшивыми – тредстоунская уловка, чтобы выйти на меня, – ты тогда это поняла, а я – нет!

– Конечно, я поняла, потому что твои мысли витали в таких высотах, что ты не мог этого видеть. Это не имело тогда значения, потому что я своим аналитическим умом тогда уже приняла решение – умом, который готова сравнивать с твоим каждый день в неделю, мой милый профессор.

– Что?

– Следи за дорогой! Ты пропустил поворот, точно как пропустил поворот к нашей хижине всего несколько дней назад – или это было годы назад?

– Что за чертовщину ты несешь?

– Та маленькая таверна, в которой мы остановились за городом в Барбизоне. Ты вежливо попросил их разжечь огонь в столовой – хотя, кроме нас, там больше никого не было. Это был третий раз, когда я увидела сквозь маску Джейсона Борна кого-то другого, кого-то, в которого я все глубже влюблялась.

– Не делай этого.

– Я должна, Дэвид. Хотя бы ради себя. Я должна знать, что ты еще есть.