Поэтому жрецы и предпочитают использовать руны для телепорта, а также специально построенную площадку, позволяющую им без особых проблем покидать пределы замка. Пшено, соленья и мясо, также доставляются в магистериум через специальный горный проход, где с помощью огромных железных подъемников, их поднимают вверх, а уже потом складывают в мешки и бочки и развозят в подвалы склада.

— С…Свейн? — знакомый голос вдруг послышался из-за спины, то был длинноногий юноша, что стоял неподалеку, будто прячась в тени огромных мраморных колон.

— Трость? Я как раз хотел…

Но тот, качнувшись, чуть отошел назад.

— Что с тобой? Ты словно призрака увидел, — юноша понимал, что выглядит он неважно после двух проведенных в бреду ночей, но вот чтобы его боялись…

— Я думал, я был уверен… — Йон вдруг подбежал к своему другу и до хруста сжал его в своих крепких объятиях.

— Эй, полегче, прошу! Я еще не до конца пришел в норму.

Тот, немного пристыженный, все же отпустил его и уставился в пол.

— Прости, что я тогда злился на тебя, я действительно…

— Что? — Свейн поправил свои взлохмаченные волосы. — О чем ты вообще?

— О том случае, — казалось бы, Трость собирается и вовсе заплакать. — То, что произошло в зале для слушаний, когда я прошел мимо, и…

— Забудь, это было давно. — и правда, с того момента прошла уже не одна неделя, Свейн перестал думать об этом как только вернулся на склад. — Ты можешь мне рассказать, что здесь происходит?

— Здесь? — его глаза с ужасом расширились. — А ты не знаешь?!

— Не знаю. А единственный человек, который мне может сейчас помочь, стоит и задает совершенно глупые вопросы.

— Я… Ты обо мне?

Тяжело вздохнув, Свейн покосился на опущенную решетку. Ему совершенно не хотелось вести разговор именно здесь, стоя посреди всех этих стражников.

— Я так понимаю, без какого-либо разрешения, замок магистериума теперь не покинуть? — спросил он у своего взволнованного приятеля.

— Д-да, сейчас с этим сложно. Но говорят, что это временные меры.

— Кто говорит? — юноша немного нахмурился. — Это Совет так решил? Иерихат?

Йонас покраснел прямо до кончиков своих лопоухих ушей.

— Высшего Совета больше нет, Свейн.

И снова перед глазами вдруг стало темно. На всякий случай Трость подхватил его на руки, и, оперев на свое костлявое плечо, провел поближе к стене.

— Все случилось вчера ночью, когда…

— Не сейчас, Йон. Мне нужно сесть.

Кровь пульсировала у него в голове, не давая Свейну как следует обо всем подумать. Он также заметил, что проходящие мимо жрецы, ускоряют свой шаг, как только замечают длинноногого юношу в компании будущего графа. А может, ему это только кажется сейчас?

— Значит… Это все же случилось?

Йонас осторожно кивнул, поглядывая на свои обгрызенные ногти.

— Где сейчас они?

— Они? — удивленно повторил тот.

— Да, мой учитель. И другие члены Совета. Где они? — Свейн сжал в кармане оставленное Киганом письмо.

Казалось бы, Трость и сам готов потерять сознание, до того он вдруг побледнел. Путаясь в словах, и несколько раз извинившись, он, наконец, сказал.

— Алая Дева, то есть принцесса Валлария, прилюдно объявила их изменниками королевства. Все девять членов Совета отправлены в темницы, где будут дожидаться справедливого приговора, — Йон вздрогнул, будто бы его облили холодной водой. — А Иерихат… Там, если подняться выше…

— Что там? Йонас, говори!

Но вместо того, чтобы ответить, Трость поднял свой дрожащий палец вверх. Там, где шесть мраморных столбов сходились воедино, подвешенный на железных цепях, висел какой-то странный предмет. Свейн не сразу понял, что у этого самого «предмета» были руки, ноги и голова, до того он казался нереальным. И чем больше юноша смотрел на висящее в воздухе тело, тем больше он приходил в ужас.

«Это уже шестая за сегодня. Я видел, как она грызлась с другой за кусок моего плесневого хлеба. Но если крысы не отравятся, то может не отравлюсь, и я?»

— Есть или не есть, это твой выбор.

— Ты думаешь я и правда притронусь к этим помоям? — Киган яростно сверкнул на стражника своими темными глазами.

— Прошло только два дня. Все еще впереди.

И самое гадкое, что этот ублюдок был прав. На пятый день Киган вылизал всю засохшую тарелку с овсяными отрубями, а также доел тухлую несоленую сельдь, что принесли ему на ужин в первый же вечер его заключения. Они специально морят его голодом, хотят, чтобы голова перестала думать. Но Киган это понимает, и без конца произносит в уме формулы, составы зелий, повторяет древние руны, даже те, которые он не использовал со времен своего ученичества. А вот теперь, он даже перешел на пересчитывание пробегающих по полу крыс…

— Вот, это я понимаю, — улыбнулся однажды стражник, ставя перед узником очередную порцию приготовленного дерьма.

Киган разбил бы ему лицо, если бы только мог дотянуться. Но он здесь, в одной из подземных камер магистериума, и все, что он может сделать это только плевать в его сторону.

— Я помню тебя, помню твое жалкое лицо, когда тебе выдали твою деревянную брошь.

— Брошь? — усмехнулся тот. — Нет больше рангов. Как нет и Совета девяти. А кто теперь выглядит действительно жалким, так это еще надо подумать.

— Думать это не про тебя, — Киган засмеялся охрипшим от постоянной сырости и холода смехом. — Такие как ты, только и делали, что позорили жрецов.

— А такие как ты, будут мучиться от жажды этой ночью, — недолго думая, стражник опустил свой грязный ботинок в ведро с пресной водой и тут же опрокинул его.

— Ты за это ответишь.

— Разве? — он сплюнул себе под ноги. — Постараюсь подумать об этом на досуге, только вот… Думать-то я не умею.

На следующий день история с ведром повторилась. Стражник специально донес до Кигана холодную, мерцающую в темноте воду, и вылил ее прямо перед порогом его узкой клетки.

— Ой! Как неудачно вышло.

Жрец, весь дрожа от злости, решил ничего ему не говорить. «Надо быть выше этого. Эта свинья не заслуживает даже моего осуждения». Но, тем не менее, всего через пару часов, Киган черпал на корточках мокрую землю, пытаясь выжать их нее хоть немного так необходимой ему влаги.

От постоянно мучавшего его чувства голода и жажды, жрец все время пытался заснуть. Он сворачивался на холодном каменном полу накрывшись тем, что раньше можно было называть изумрудной мантией. Правда теперь это больше походило на мокрую половую тряпку, но лучше уж так, чем совсем ничего. Тем не менее, видеть сны у Кигана выходило недолго. Крики и плач, доносившиеся откуда-то с соседних камер, то и дело прерывали его покой, заставляя злиться и терять свою голову.

— Да заткнись ты уже! — крикнул он однажды в темноту, но это все равно ему не помогло.

— Когда… Скажи, когда Алая Дева будет готова принять меня?

— Тебя? — усмехнувшись, стражник поставил перед решеткой тарелку, наполненную бобами и вялеными томатами. Хлеба в этот раз не было. — Не уверен, что Валлария вообще будет готова тебя выслушать.

— Но тогда зачем ей все это?! — Киган действительно полагал, что у принцессы просто есть определенные требования, которые она озвучит, как только будет готова. Но прошло уже десять дней? Тринадцать? Почему за ним все не идут? — Это ведь из-за ее отца, я прав? Чертов Люциан, чертов старик…

— Вот поэтому, ей и незачем с тобой говорить, — стражник плюнул на пол и, круто развернувшись, пошел прочь.

— Ты промахнулся! Моя бобовая миска в другой стороне! — засмеялся Киган, в ужасе понимая, что по его лицу текут слезы.

Время медленно тянулось. В этой подземной камере не было ни окон, ни какой либо другой связи с внешним миром. Единственные, кто составлял Кигану хоть какую-то компанию были крысы и угрюмый стражник, что два раза в день приносил ему тарелки, наполненные тем, что и в лучшие времена нельзя было назвать едой.