— Как приедем, закажу себе огромного жаренного гуся! — бормотала Греттель, с упоением поедая последнюю подгоревшую картофелину.

— Было бы на что, — усмехнулся шхун ей в ответ.

— Продадим коней.

— Но ты же обещала вернуть их? — Фела все же решила поесть, да и вообще, к вечеру она начала вести себя более расковано.

— Пф-ф, я отвалила ему столько денег, что на целый табун хватит.

— А могла бы купить жареного гуся, — не унимался Варон, пытаясь всячески подзадорить свою спутницу.

— Тогда уж лучше живых! Сколько нужно гусей, чтобы они смогли везти карету с двумя милыми девушками наряду с красноглазым демоном?

— То, что ты хорошо управляешься с лошадьми, еще не значит, что и птицы слушались бы тебя с такой же снисходительностью. Особенно, если б они узнали о твоем намерении съесть их, — улыбнувшись, проговорил тот.

— Какой же ты скучный, Варон!

Кажется, даже Фела немного улыбнулась. Греттель надеялась, что когда-нибудь все это и вовсе покажется девушке дурным сном. Правда вот она по себе знала, что такое совсем не просто забыть. И что еще более вероятно, так это то, что все плохие воспоминания будут преследовать их прямо до конца жизни.

Ночлег они разбили вдалеке от дороги, спрятавшись в тени высоких деревьев и крутых скал. Варон решил, что так будет намного безопаснее, и никто не стал противоречить ему. Костер они потушили почти сразу же, как закончили есть, его дым может привлечь кого-нибудь, а юноша этого также не желал. Только вот ночь выдалась довольно холодной, что даже теплые угли не давали достаточно жара, чтобы согреться. Девушки уснули, крепко прижавшись друг к другу, в то время как сам Варон облокотился на толстый ствол дерева, решив тем самым вести караул. Йак все еще может ходить где-то неподалеку.

Шхун смотрел на звездное небо, чувствуя себя совершенно ничтожным и бесполезным в этом огромном, недружелюбно настроенном мире. Почему он вообще появился на свет? Был ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Что думали его родители в тот момент, когда подарили ему жизнь? Чувствовали ли они радость, или же наоборот их сердце сковала печаль? Возможно, если бы Варон родился намного раньше, то все было бы по-другому. Он спокойно бы рос в кругу своей семьи, может быть вместе с братьями или сестрами, с такими же белыми как снег волосами и красными глазами. Но они бы даже не думали стесняться этого, как-то скрывать… Люди на улицах относились бы к ним, как и ко всем остальным, Варон пошел бы в школу, потом устроился бы куда-нибудь подмастерьем, старался бы так много, что в конце концов и сам бы стал мастером своего дела. А там, на каком-нибудь празднике, посвященному цветущей весне, он бы встретил ее…

Варон мельком взглянул на Греттель, мирно сопевшей в объятиях своей новой знакомой. Ее маленькая фигурка едва ли была заметна в этих листьях и сухой траве. Кем была эта девушка перед тем, как попасть в публичный дом? Шхун ее об этом не спрашивал, да она и сама не была любительницей поболтать о своем прошлом. Но вряд ли в ее жизни было что-то хорошее, раз все привело именно к таким последствиям, как сейчас. Шататься по дорогам с эльвратом, пребывать в постоянной опасности и страхе. Совсем не такая жизнь должна быть у молодой девушки. Варон понимал это, как никто другой.

И все же проблема была не в том, что он шхун, как и ни в том, что он родился в неподходящее для его народа время. В мире хватает страданий и без этого, доказательством тому является Греттель или же эта бедняжка Фела, на вид ей еще нет и двадцати, а она уже пережила подобное. Наверное, Варон стал чересчур уж сентиментальным, раньше он не позволял себе думать ни о чем таком. Его главной целью было выжить любой ценой.

Но вот сейчас, способен ли он сделать решительный шаг, если рядом с ним Греттель? Ведь он бросил свой нож и лук, как только Тибольд начал угрожать жизни девушке. Это было так глупо. Если бы не Фела, то кто знает, чем могло бы все это закончиться. В конце концов, не полез бы шхун на разбойника с голыми руками.

Варон невольно поморщился от боли в плече, он определенно стал слишком слаб, как физически, так и духовно, если бы он попал таким на арену, он совершенно бы точно погиб бы в самом первом бою.

Шхун хорошо помнил свой первый выход на арену против таких же юнцов, только с других лагерей. Победителей должно было остаться ровно пять из всех пятнадцати человек. Они стояли друг напротив друга, крепко сжимая оружие в руках и оценивая своих противников: сильные должны были объединиться против слабых, те же, в свою очередь, надеялись таковыми никому не показаться. Варона тогда никто не принял в расчет, по крайней мере до того, как его клинок резво сразил четверых воинов. Бруст в тот день пребывал в абсолютном восторге.

— Я как знал, что надо выставлять тебя на арену! Правда вот в твои годы тебе еще никак не стать победителем, но денег на таких боях я подниму немало. Ну а ты, тебе будет плюсом заручится именем на твои будущие бои. И тогда через год или два, тебя будут встречать на арене, словно победителя!

Варон и сам был тогда горд, он оказался единственным в лагере Бруста, кого отправили сражаться еще до возрастного барьера. Такие воины не могли занять почетные призовые места, но имели возможность заручиться покровительством в будущем. Если, конечно же, выживут. Поэтому, когда шхун прибыл на арену в пятнадцать, он уже точно знал, что его бои чего-то да стоят. Не будет никаких глупых исторических сражений в неудобных костюмах, его также не выпустят против первогодок или воинов, у кого, предположим, не хватает руки или смелости браться за более серьезные битвы. Его имя будет знать каждый сидящий в своих бархатных креслах зритель, на его победу будут делать огромные ставки, а его кандидатуру в качестве воина, будут рассматривать такие люди, о которых шхуну даже знать не положено.

Да, все было именно так. И должно было так и закончится, но… Тот случай с ледяным медведем или последующий, с сыном Эрдгара Тифа. Тогда на арене появился кто-то, и этот кто-то не желал, чтобы красноглазый наемник покинул бои победителем. Кому же Варон мог в тот раз так сильно насолить?

Где-то пролетела звезда. Юноша проследил за ней глазами, пока она не скрылась в вышине холмистых гор. В детстве они с Марло частенько наблюдали за звездами, когда все остальные уже спали. Они выходили из своего барака и ложились на его прохладную крышу. Это приходилось делать крайне осторожно, чтобы не разбудить надсмотрщиков или самого Бруста. Гулять ночью по территории лагеря было запрещено, но Варон не боялся чьих-либо запретов, и Марло, повинуясь невольному порыву, начинал следовать его примеру.

В одну из таких спокойных ночей, Марло признался, что ему иногда бывает страшно, что он беспокоится о том, смогут ли они когда-нибудь выйти за пределы лагеря свободными людьми, или же эта жизнь все, на что они могут с Вароном рассчитывать.

— Не знаю как ты, но я здесь задерживаться не собираюсь, — пробурчал шхун, устало подперев под голову руку.

— Я тоже. Но, понимаешь, — глаза Марло всегда блестели, когда он был так взволнован. — Даже если мы выиграем арену, то, что тогда? Нас купит какой-нибудь граф и снова отправит сражаться? Или мы станем наемниками, как того желает Бруст? А я совсем не такой жизни хочу.

— Смотри, чтобы тебя никто не услышал.

— А что? За свою жизнь я готов драться! Правда вот, не за такую, которая видится мне в ближайшем будущем, — ненадолго юноша замолчал, а после с любопытством взглянул на своего друга. — А вот ты? Чего ты хочешь, Варон?

Варон… Это так странно слышать, чтобы к тебе обращались по имени.

— Я хочу стать победителем арены.

— И все? — не унимался тот.

— И все.

Легкий порыв ветра растрепал его серебристые волосы. Ночью они всегда походили на цвет самих звезд. И от чего люди так боятся этого?

— Могу понять, — наконец, вздохнул тот и прилег рядом. — Ты в этом лагере лет с пяти, ты и жизни-то, наверное, не помнишь. А она очень интересная и…прекрасная. Там, за этими каменными кольями и за железными решетками, простирается огромный мир. Полный приключений и разных чудес. Жрецы с их рунными камнями, морские великаны, драконы, живущие в вершинах самых высоких гор. Мне мама рассказывала много всяких историй.