К тому времени насчитывалось лишь полтора десятилетия, как Россия начала осваивать далёкий остров, на который помимо нашей страны, претендовали Япония и Китай. Для закрепления Сахалина требовалось срочно создавать не только редкие военные заставы, но и постоянные поселения. Однако в силу гигантских пространств и труднодоступности Дальнего Востока к 1869 году на остров с континента смогли переселить лишь два десятка крестьянских семей. И тогда в столичном Петербурге решили использовать свежий пример Австралии, которую с начала XIX века успешно осваивала Британия, массово направляя туда каторжников и ссыльных.
Однако первые каторжники на Сахалине появились задолго до особого царского распоряжения. Как писал сам Чехов: «Существует мнение, что мысль избрать это место для ссыльной колонии пришла впервые самим каторжным: будто бы некий Иван Лапшин, осуждённый за отцеубийство и отбывавший каторгу в г. Николаевске-на-Амуре, попросил у местных властей позволения переселиться на Сахалин, и в сентябре 1858 г. был доставлен сюда…»
До 1869 года на Сахалине оказалось не более сотни ссыльных, за следующее десятилетие на остров с материка смогли переправить еще около полутора тысяч заключённых. Им пришлось строить первые дома, первые дороги, но в основном каторжники были заняты на добыче угля, который здесь открыла ещё экспедиция Невельского, одного из пионеров освоения Сахалина и устья Амура. До конца XIX века на российском Дальнем Востоке не имелось иных угольных разработок, кроме сахалинских – а ведь уголь тогда был основой энергетики и главным топливом для флота.
Царская казна платила заключенным 2 копейки за каждую добытую тонну угля, что было очень выгодно – другим источником чёрного горючего камня поблизости была только Япония, откуда уголь импортировали по 20 рублей за тонну. Но при всей перспективности сахалинских разработок и необходимости спешного освоения острова «этапировать» сюда заключенных через всю Сибирь было очень сложно и дорого. До создания Транссибирской железной дороги оставались еще более 30 лет, и в первое десятилетие сахалинской каторги доставка сюда из европейской части России одного каторжника занимала полтора года и обходилась казне в целое состояние.
Массовые этапы на Сахалин начались лишь 140 лет назад, в 1879 году – каторжников на дальневосточный остров стали возить пароходами из Одессы через Суэцкий канал и два океана, Индийский и Тихий, мимо берегов Египта, Индии, Китая и Японии. Такой путь занимал два месяца, был в четыре раза дешевле пешего через всю Сибирь, но оказался страшно тяжёл и мучителен для заключённых – долгие недели во время плавания в тропических широтах они проводили в наглухо закрытых раскалённых трюмах, где температур поднималась до 50 градусов. Смертность на таких «этапах» порою доходила до десятой части заключённых…
Антон Чехов не побывал на каторжных пароходах и не оставил их описания. Но шедшие на Сахалин «плавучие тюрьмы» не остались совсем уж вне русской литературы – отец писателя Даниила Хармса революционер-народоволец Иван Ювачев, получив 15 лет каторги, в 1886 году плыл на дальневосточный остров в пышущем жаром чреве такого парохода, а затем много лет лечился от сыпи и язв, полученных в тюремном трюме. Бывший военный моряк, Ювачев имел опыт морских плаваний, но об океанском этапе на Сахалин позднее написал с ужасом: «В каторге не так трудно, как на пароходе…»
«Каторжные встречаются на каждом шагу…»
Чехов добирался на Сахалин по суше, через весь континент – почти три месяца безостановочного пути на поезде, на конной повозке и на пароходе по Забайкалью и Амуру. Вольному путешественнику не пришлось испытать тяжести тюремных этапов, наоборот, писатель мог насладиться красотами Сибири и Дальнего Востока. «Забайкалье великолепно. Это смесь Швейцарии, Дона и Финляндии», – писал Чехов друзьям.
На каторжный остров литератор прибыл 23 июля 1890 года. В Александровском посту (ныне город Александровск-Сахалинский) столичную знаменитость встретило большое начальство – начальник острова и всей каторги генерал Кононович и сам губернатор Приморского края барон Корф. Чехов, однако, интересовался не начальством, а жизнью и бытом простых обитателей Сахалина, большинство из которых в то время составляли каторжане и ссыльные.
На острове писатель прожил три месяца и два дня – в непрерывных разъездах и трудах. Фактически Чехов своими силами провёл первую перепись и первый соцопрос сахалинского населения, в наши дни в архивах и различных музеях хранятся 7446 «карточек»-анкет, заполненных его рукой. За три месяца Чехов лично увидел порядка 10 тысяч сахалинцев, половину населения острова той эпохи. Каждый четвёртый на Сахалине тогда был каторжником – вместе с ссыльными и членами их семей невольные обитатели составляли более 70 % сахалинского населения.
Такое количество заключённых наложило особенный отпечаток на весь быт острова. Как писал сам Чехов: «Каторжные встречаются на каждом шагу толпами и в одиночку. Они во дворе и в доме, потому что они кучера, сторожа, повара, кухарки и няньки. Такая близость в первое время с непривычки смущает и приводит в недоумение. Идёшь мимо какой-нибудь постройки, тут каторжные с топорами, пилами и молотками. А ну, думаешь, размахнется и трахнет! Или придешь к знакомому и, не заставши дома, сядешь писать ему записку, а сзади в это время стоит и ждет его слуга – каторжный с ножом, которым он только что чистил в кухне картофель. Или, бывало, рано утром, часа в четыре, просыпаешься от какого-то шороха, смотришь – к постели на цыпочках, чуть дыша, крадется каторжный. Что такое? Зачем? “Сапожки почистить, ваше высокоблагородие”. Скоро я пригляделся и привык. Привыкают все, даже женщины и дети. Здешние дамы бывают совершенно спокойны, когда отпускают своих детей гулять с няньками бессрочнокаторжными…»
По подсчётам Чехова примерно 40 % сахалинских каторжан составляли осуждённые за самые тяжкие преступления со сроками от 12 лет до пожизненного. Отбывшие свой каторжный срок ещё целых 10 лет не могли покинуть Сахалин – царский закон определял их в «поселенцы». Покинув каторжные бараки, они вынуждены были долго жить здесь и добывать пропитание своим трудом, невольно осваивая всё ещё полудикий остров, откуда было практически невозможно бежать. Не зря в те времена среди каторжан и ссыльных ходила такие присказки о Сахалине – «Кругом вода, а в середине беда» или «Кругом море, а в середине горе»…
Заполненные рукой Чехова анкеты-«карточки»
Хотя на Сахалине были и политические заключённые и невинно осуждённые, но большую часть составляли именно преступники. К ним великий писатель относился с человеческим сочувствием, но без ложного гуманизма – видел за страдающими людьми и их тяжкие грехи. «Один седой старик лет 60–65, по фамилии Терехов, сидящий в тёмном карцере, произвел на меня впечатление настоящего злодея. Накануне моего приезда он был наказан плетьми и, когда у нас зашла речь об этом, показал мне свои ягодицы, сине-багровые от кровоподтеков. По рассказам арестантов, этот старик убил на своем веку 60 человек…» – характерна запись в книге Чехова.
Наблюдательный писатель сохранил для нас и очень колоритные, порой трагикомические разговоры среди сахалинских каторжников. Так сокамерники осуждали одного товарища, за то, что тот ограбил церковь. Грабитель попытался отшучиваться: «Ну и что ж, Богу деньги не нужны!» Как пишет Чехов, заметив, что арестанты не смеются и что эта шутка произвела на сокамерников неприятное впечатление, каторжник с явным упрёком бросил товарищам по несчастью: «Зато я людей не убивал…»
«Каждый из них закован в ручные и ножные кандалы…»
Изучение каторжного острова писатель начал с тюремных бараков: «Гремит висячий замок, громадный, неуклюжий, точно купленный у антиквария, и мы входим в небольшую камеру, где помещается человек 20, недавно возвращенных из побега. Оборванные, немытые, в кандалах, в безобразной обуви, перепутанной тряпками и веревками; одна половина головы разлохмачена, другая, бритая, уже начинает зарастать. Все они отощали и словно облезли, но глядят бодро. Постелей нет, спят на голых нарах. В углу стоит параша…»
