С лицами, чёрными от угля, при дрожащем красном свете факелов, под землёю, среди чёрных стен забоя, – каторжане кажутся, действительно, какими-то чертями, и на них жутко смотреть… Пока инженер показывал мне устройство старого рудника, настал час арестантского обеда. Рабочие расползлись, как черви, по параллелям, с головокружительной быстротой, слетели на спине по штрекам, зашлёпали чуть не по колено в воде по главной штольне и ушли в тюрьму…»

Архивные документы позволяют представить каков был упомянутый Дорошевичем «арестантский обед». В сутки сахалинскому каторжнику полагалось около килограмма хлеба, 160 грамм мяса или 400 граммов рыбы. К ним добавлялось 300 грамм крупы, картофеля и капусты. В основном каторжников кормили доступной на Сахалине рыбой – согласно тюремной инструкции рыбная «пайка» полагалась 208 дней в году. По свидетельству очевидцев ведро такой «баланды» стоило 5 копеек.

Тюремный врач Николай Лобас, проработавший на Сахалине 7 лет, в начале XX века писал осторожно, но недвусмысленно: «На каждом шагу можно увидеть, что пища сахалинского арестанта не восполняет трат его организма, если ему приходится выполнять тяжелую работу, и он постепенно идет к упадку…»

За четверть века существования Сахалинской каторги привезенные «плавучими тюрьмами» через Египет заключенные добыли на острове почти 600 тысяч тонн угля. Подневольный труд здесь мог бы продолжаться и далее, но после русско-японской войны, когда южная половина острова отошла к Японии, Сахалинскую каторгу пришлось закрыть.

Каторжные дороги Приамурья

Однако и после закрытия каторги на острове Сахалин, Дальний Восток не обходился без «арестантских работ», как тогда называли труд заключённых.

Ещё в 1891 году Министерство путей сообщения Российской империи пришло к выводу, что на дальневосточных землях железнодорожное строительство невозможно без использования каторжников. В то время начиналось строительство знаменитого Транссиба, железной магистрали через весь континент от Урала до Владивостока. Но в Приморье и Приамурье с их редким населением просто не хватало рабочих рук для столь масштабных работ, к строительству трассы пришлось привлекать солдат и наёмных рабочих-иностранцев из Китая и Кореи. Дополнительно к ним решено было использовать и силы каторжников.

125 лет назад, 23 апреля 1891 года плывший из Одессы через Египет пароход с партией каторжников в количестве 600 человек вместо Сахалина был направлен во Владивосток, где подневольные «пассажиры» и приступили к строительству Уссурийской железной дороги. Эта трасса, протяжённостью почти в 1000 вёрст, должна была соединить Владивосток с Хабаровском.

Вскоре заключённые составили заметную часть железнодорожных строителей. К работам привлекались лишь те каторжане, которым оставалось отбывать наказание не более пяти лет. За трудолюбие и хорошее поведение им предоставлялись льготы: сокращение срока заключения и разрешение после освобождения жить в Приморье, а не на острове Сахалин (все «ссыльнокаторжные», как тогда именовали заключённых, отправленных на Дальний Восток, даже после отбытия каторги должны были пожизненно оставаться здесь, не имея права возвращаться в европейскую часть России).

По свидетельству дошедших до нас архивных документов, в 1895 году на строительстве Уссурийской железной дороги было занято более 13 тысяч человек, из них всего 400 человек вольных рабочих. Остальная часть работников – солдаты, нанятые китайские бедняки и каторжники. С 1893 по 1900 год здесь ежегодно трудилось 3–4 тысячи каторжан. Их рабочий день продолжался с 6:00 утра до 18:00 вечера, с двухчасовым перерывом на обед и отдых.

Питание каторжан было столь же «скромным», как и у их собратьев по несчастью на Сахалинской каторге, но в качестве поощрения им четыре раза в месяц выдавали по чарке водки. Сохранившаяся архивная статистика показывает, что питание одного заключённого, занятого на строительстве Уссурийской железной дороги, обходилось царской казне всего в 5,61 копейки…

Помимо железной дороги заключённые построили на Дальнем Востоке и первое шоссе – тогда оно называлось «Амурская колёсная дорога», а работавшие на строительстве каторжники называли её просто «Колесухой». Эта дорога, длиною в 1035 км соединяла Благовещенск с Хабаровском.

После успешного опыта использования заключённых при строительстве Уссурийской железной дороги, царское правительство решило делать «Амурскую колесуху» исключительно трудом каторжников. Дорожные работы начались в 1898 году и шли целое десятилетие – ежегодно на них были заняты примерно две тысячи узников.

Один из лагерей каторжников-строителей расположился на берегах реки Райчихи, впадающей в Амур. Любопытно, что именно здесь спустя 40 лет возникнет «Райчихлаг», одно из подразделений дальневосточного ГУЛАГа.

До 1905 года на строительстве работали исключительно уголовные преступники, но после событий Первой русской революции среди строителей «Амурской колесухи» появилось немало политических заключённых. Благодаря их воспоминаниям мы можем узнать, как жилось и работалось дальневосточным каторжникам век назад.

«Подобного еще не было в тюремной практике других государств…»

С марта по ноябрь каторжане жили в палатках посреди амурской тайги, а с наступлением холодов строили себе землянки. Но в отличие от советских времён, по законам царской России телесные наказания заключённых были разрешены официально. И администрация лагерей начала XX века активно пользовалась этим правом. Как вспоминал Юлий Соболь, за революционную деятельность оказавшийся на каторге и три года проработавший на строительстве Амурской дороги: «Нас бьют, когда идешь на работу, бьют, идя с работы, во время работы. Бьют и ночью, когда громко говоришь в палатке…»

Строки воспоминаний Соболя рисуют страшную картину: «На «Колесухе» «живой» жизни нет, как нет живых людей, а есть ходячие трупы, как нет вообще «людей», а есть числа, номера, манекены с ярлыками: уголовный, политик, бывший студент, бывший агроном, бывший учитель. На «Колесухе» не говорят, а шепчутся; на «Колесухе» не спят, а тяжело дремлют с готовностью в любую минуту вскочить и вытянуться в струнку; на «Колесухе» не умываются, а чешутся; на «Колесухе» не едят, а, торопливо, обжигаясь, глотают, на «Колесухе» нет ни норм, ни закона, ни правил, ни обычаев, а есть только разнузданное «хочу» любого солдата, любого надсмотрщика – американские плантации на берегу Амура, белые рабы под серыми куртками, а вместо американских лесов – амурские сопки, болота. И мошкара – мелкая, злющая, тучами облепляющая лицо, руки, ноги…»

«Мы живем в палатках, дырявых и грязных, куда легко и беспрепятственно проникает и дождь и ветер. – вспоминает каторжный быт бывший суфлёр Казанского театра оперетты Юлий Соболь, – Когда ветер злится, вся палатка ходуном идет, а мы под серым полотнищем беспомощны, как дети; спим на грубо сколоченных козлах с соломенной подстилкой. Да мы не одни – у нас и гости водятся: ужи приползают и греются. Сначала страшно, а потом привыкаешь: ничего, тварь безвредная, ведет себя пристойно, и ничего не требует…»

«В 4 часа утра нас выгоняют на работу, – рассказывает Соболь про каторжный труд, – только-только светает, когда мы вылезаем из палаток и двумя длинными шеренгами выстраиваемся вдоль палаток… Мы в рваных, грязных рубахах, многие из нас босиком… Солдаты вскидывают винтовки, мы – лопаты, и десятками выходим на дорогу, десяток за десятком шлепаем по грязи, десяток за десятком отбиваем вёрсты, а их немало: 12 верст надо пройти, чтобы добраться до участка и те же 12 верст обратно, когда погонят домой…»

Тяжкие условия труда провоцировали побеги в глухую тайгу. Юлий Соболь так вспоминает 1906 года на строительстве дороги: «В июне бежал матрос Масалков – политический; поймали его тут же, дали 25 розог и заковали, недель пять работал в кандалах, стоя по колено в воде… Парохин и Гришин на глазах конвойных бросились в лес; загремели выстрелы; на помощь прибежали остальные конвойные. Минут через 20 поймали и сквозь строй провели: конвойные зверски работали прикладами; Гришин тут же умер…»