В условиях тропической жары и духоты отдельной проблемой было снабжение сотен зеков питьевой водой. Её делали выпариванием соли из морской воды, бочка с нею полагалась на каждый отдельный трюм. Революционер Госткевич так вспоминал трюмное питьё: «В Индийском океане качка была настолько сильна, что волны достигали верха палубы, а потому все трюмы были наглухо закрыты. В то же время стояла нестерпимая жара, томила жажда. Однако, воды для питья почти не было. Правда стояла бочка с пресной водой, но она была наглухо закрыта, и лишь вверху был приделан металлический сосок, так что желавший пить должен был подойти к бочке и, нагнувшись к соску, втягивать в себя влагу. Попробовал и я напиться, но там оказалась такая отвратительная теплая жижица, что даже теперь, спустя почти 40 лет, становится противно и омерзительно при воспоминании».

«В каторге не так трудно, как на пароходе…»

Через 13 лет сахалинских «этапов», когда на каторжный остров уже перевезли многие тысячи человек, царское правительство наконец озаботилось постройкой парохода, изначально сконструированного под тюрьму, а не переделанного из обычного торгового корабля. В 1892 году в Англии за 74 тысячи фунтов стерлингов заказали специальное тюремное судно, получившее имя «Ярославль».

Этот корабль был рассчитан на перевозку 800 зеков, 68 человек конвоя и 110 человек команды. В трюмах «Ярославля» помещалось семь окружённых решетками отсеков, каждый на сотню с лишним заключенных.

Надо признать, что пароход проектировался не без гуманизма – в нем сделали больше труб вентиляции, чтобы хоть как-то снизить температуру раскалённых трюмов в тропиках, и специальные туалеты для зеков, с автоматическим смывом забортной водой. Но и этот «гуманный» пароход был снабжён патрубками для подачи раскалённого пара в трюмы с каторжниками в случае их массового бунта.

Высота потолка в трюмах для каторжников составляла 2,5 м. Как и на прежних плавучих тюрьмах зеки размещались на деревянных двухъярусных нарах. Каждому человеку полагались нары длиной 180 см и шириной 60 см. Днём нары могли опускаться, чтобы дать хоть какое-то пространство для передвижения.

Решетки, полностью окружавшие все семь отсеков в трюмах, располагались в метре от бортов парохода. Это не только надёжно отделяло зеков от открытых в тропиках иллюминаторов, но и способствовало большему притоку воздуха в трюм. Ведь ранее, на прежних плавучих тюрьмах более комфортные места у иллюминаторов зеки занимали силой, либо даже покупали за деньги. Поэтому в условиях тропической жары и трюмной духоты иллюминаторы было доступны немногим счастливчикам. Новая плавучая тюрьма под именем «Ярославль» была лишена этого недостатка – теперь внутренние решетки уравнивали всех.

Но даже новый пароход с улучшенной вентиляцией не спасал каторжников в трюмах от тропической жары, когда судно шло через Суэцкий канал и по водам Индийского океана. Доктора тюремного ведомства оставили записки с ежедневными замерами температуры и влажности воздуха в трюмах с каторжниками – в зависимости от погоды температура обычно колебалась между 30º и 40º, усугубляясь стабильно высокой влажностью, от 85 %.

Арестанты на палубе

Страшная жара и духота – основной мотив всех дошедших до нас воспоминаний о плавучем «этапе» на Сахалин. Бывший студент петербургской Военно-медицинской академии Борис Еллинский, получивший за революционную деятельность 20 лет каторги, плыл на Сахалин в 1894 году и так позднее описал быт раскалённого трюма: «Люди пораздевались донага. Пот лил со всех ручьями, как в бане. Грудь сжимало и в глазах мутило. Казалось, что голова сейчас лопнет от боли. У многих все тело покрылось нарывами, из которых сочился гной. Это – так называемая тропическая сыпь. Появились смертные случаи от тепловых ударов… Как только с кем-либо случался обморок, кричали часовому; он давал свисток; являлись два санитара и уносили беднягу на палубу. Большинство не возвращались уже оттуда. После я узнал, что почти все они умерли и их спустили в море зашитыми в холст с тяжелым колосником в ногах… Дней двадцать подряд продолжалась эта пытка вперемежку с жестокими штормами».

Народоволец Иван Манучаров, отсидевший 10 лет в Шлиссельбургской крепости, плыл на сахалинскую каторгу в 1896 году, обстановку в трюме он описал так: «Была страшная жара и мы ходили почти голые… Тела наши покрылись сыпью, нарывавшимися мелкими прыщами. После Константинополя мы не получали хлеба, а исключительно только черные сухари… Изнурение от жары и существования впроголодь было велико».

В условиях жары, влажности, скученности и трюмной антисанитарии кожные заболевания становились бичом морского этапа на Сахалин. Отец писателя Даниила Хармса, народоволец Иван Ювачёв, получив 15 лет каторги, плыл на Сахалин в 1886 году и затем много лет лечился от кожной сыпи и язв, полученных в тюремном трюме. А ведь ранее он был военным моряком и имел опыт плавания, но о сахалинском морском «этапе» позднее вспоминал такими словами: «В каторге не так трудно, как на пароходе…»

«Верхних рвёт на нижних…»

Среди самоуправления трюмных зеков на пути к Сахалину была еще одна важная «масть» – в каждом отдельном трюме выбиралось несколько «парашников», в их задачу входила регулярная уборка полов. В условиях долгого плавания через океаны и почти постоянной морской качки, это была очень ответственная задача. Ведь большинство зеков оказывались на корабле впервые в жизни и их банально укачивало. Во время штормов и качки сотни человек днями и неделями подряд блевали в тесных трюмах.

Борис Еллинский так описывал морскую качку в тюремном трюме: «Можете представить, что там творится во время шторма, особенно ночью. Сонные люди сваливаются с нар на пол. Верхних рвет на нижних. Те ругаются самым отборным образом, но и их самих тоже рвёт…»

Поэтому ответственные за уборку блевотины «парашники» были важными членами трюмного общества зеков. Им единственным из выбранного в трюмах «самоуправления» платили заработную плату – в начале плавания каждый каторжник сдавал по 2 копейки на оплату труда «парашников».

Кстати, по правилам сахалинского «этапа» заключенным в трюм дозволялось брать с собой не более 1 рубля денег. Суммы сверх этого у них временно изымались и хранились у капитана корабля, вплоть до прибытия на Сахалин. Делалось это для того чтобы зеки не подкупали конвой и команду, а также не увлекались азартными играми. Излишне говорить, что уголовники, не смотря на все обыски, умудрялись проносить с собой немалые суммы.

В итоге на стоянках в крупных портах зеки умудрялись даже покупать алкоголь, передавая деньги и получая бутылки при помощи бамбуковых шестов, продетых сквозь решетки и иллюминаторы. Народоволец Иван Манучаров, позднее описал процесс такой покупки: «В Сингапуре публика ухитрилась сделать большую закупку всяких ромов, коньяков и вин. Не смотря на стражу цветным лодочникам удавалось подъехать к нашим иллюминаторам и, хотя заключенных отделяла от иллюминаторов железная решетка, но торговые ухитрялись на палках получать сначала деньги и затем на тех же палках подавать бутылки. Хотя, получив деньги, цветные приятели могли отъехать от парохода, но обмана не бывало».

От Одессы до Египта пароход с зеками шёл неделю. Затем полтора суток он медленно тащился по Суэцкому каналу, как вспоминал марксист-каторжник Госткевич: «При проходе через Суэцкий канал пароход шел таким тихим ходом, что даже слышны были крики ребятишек-арабов, бежавших по берегу…»

Затем пароход еще сутки стоял в порту Суэц, загружая уголь перед выходом в Красное море. На стоянках температура и духота в трюмах достигала максимума, так как пароход не плыл и движения воздуха в вентиляционных трубах не было. К этому добавлялась ещё одна напасть – пароходу требовалось загрузить десятки тонн угля, в итоге люди в раскаленных трюмах ещё и задыхались от всепроникающей угольной пыли…

«Маяк» вместо карцера