– Да, сука, да! – крикнул один из головорезов, плюнул на палец и засунул его в задний проход. Ужасная боль пронзила Штэллу. Она никогда подобного не испытывала, и могла бы сейчас радоваться одиноким посиделкам в таверне и слушать: “Дорогая, позволь угостить тебя пьянящим ароматом бархатного вина, а потом я укутаю твоё идеальное тело мягким одеялком из фиолетовых роз, и мы будем пронизаны нежностью друг к другу целую ночь”, “Малышка, меня зовут Рубилони, я герой Солнца и страж Файенрута. Приглашаю на танец любви. Буду самым верным на свете. По крайней мере, сегодня”, “Мадама, у тебя хорошенькая грудь, и я вот подумал, я тоже ничего, и ещё я имею монеты, мне они легко даются как заработок… Понял, я пошёл”, “Что пьёшь, красивая? Давай, следующая за мой счёт?”, “Детка-красотуля, ходем отседаго. У меня здеся хата есть, пойла навалом, стоит у меня долго”, “Изысканное существо страны грёз, пойдём прогуляемся по вечернему Файенруту. В парке цветёт голубая лилия, и когда лунный свет пронизывает её лепестки, она блестит. Но не так блестит, как нежность твоих глаз, а куда тусклее”. И таких комплиментов ей было мало. Штэлла хотела приключений на свою попу. Но не обдумала она, что попа не безгранична, и приключения могут оказаться куда проникновеннее по своей сути, чем попа того вынесет. И она готова уже на что угодно, лишь бы этот гад вытащил из её зада свой упругий палец, и она снова оказалась в своём уютном домике с запахами ванили, выжимками из ягод и пряными маслами. И гад вытащил палец, понюхал его и облизал. Ему что-то не понравилось, он стукнул её кулаком в ухо и захохотал. Писк в голове заглушил мерзкий смех, Штэлла расслабилась и начала медленно сползать на землю, шурша своей гладкой румяной щекой по шероховатой холодной стене.

– Ты что наделал, козлище?! – разгневался головорез, ожидающий очереди, и пихнул товарища в плечо.

– Не люблю, когда брыкаются. Пустя полёжает, угомонится. У ней попка такая мягенькая, тугенькая, что от этой отвратительной мягкости мне схочалось ей всадить с кулака. Но не в ухо, в твёрдый затылок. Просто кулак соскользнул. И попал в, мать его, мягенькое отвратительное ухо. Фу! Нельзя быть такой мягкой. Нужно иметь меру. Представь-ка, чтоба все такое мягкое тельчице имели. Мамки тогды от родов посканчивались бы к херцам. У мамок всё там твёрдое.

– Придурошная ты падла, Стэйнрок. Во-первых, мамки не через жопу рожают. Хотя в твоём случае всё возможно. Во-вторых, соблюдай очередь! Вдруг ты её навсегда угомонил? Я труп трахать не стану, – он злобно зарычал. – Если она издохла, я тебя трахну!

– А я говорил, что вам пора уже друг друга оприходовать, – насмешливо заметил удовлетворённый насильник. – А ты, Стэйнрок, точно падла законченная. Откуда ты знаешь какое там у мамок? Ты разве свою мамку тарабанил?

– А ты развя нет? Все мамок тарабанят, чтоба научиться. Да и ты мою мамку видал? Кто с ней лёжать-то станет, окромя меня? Теперя ты станешь, я ей отрекомендую. И ты тожа, штоба не выёрживался больше на меня за битьё мягкой бабы.

– Тогда иди вона мамку трахай, а девка наша!

Бряцание доспехов прервало бурную дискуссию. “Ссынь!” – выбрался меч из ножен. Рубилони стоял на фоне голубого ореола Луны, над ним нависали несколько крупных звёзд, и одна огромная прямо над макушкой, как светло-синяя корона. Ветерок развевал его красные волосы, казавшиеся в темноте бордовыми, как запёкшаяся кровь.

– А ну пустили деву! – гордо воскликнул Рубилони.

– Ты кто таков, железяка?! – сказал удовлетворённый насильник, встал с корточек и снял топорик с пояса. Не признал в потёмках золотой доспех. Двое других изъяли мечи из своих тряпичных чехлов.

– Рубилони я – герой Солнца! Приказываю вам бросить оружие и мирно сдаться! – Он надел шлем, опустил забрало, крутанул мечом. Острейшее лезвие завизжало, рассекая воздух, когда он крутанул ещё раз.

– А что такой смелый-то, в одиночку на трёх замахиваться? – спросил головорез, присмотрелся, одумался и попятился назад, осознавая, что это действительно герой Солнца.

Рубилони поднял с земли камешек и метнул в морду насильника, попал в глаз, спровоцировав агрессию, которой и добивался. Насильник бросился первый в безумном пьяном угаре, проигнорировав свой потухший от камня зрительный орган. Рубилони с лёгкостью увернулся от топора, взмахнул мечом и снял скальп с нападающего – волосатая шапка слетела с темечка и ляпнулась на землю. Герой отбил металлической перчаткой тупое лезвие меча Стэйнрока, рубанул и отсёк ему руку по самое плечо. Меч упал первым, за ним рука. Толчок ногой в пах усадил на колени третьего бойца. Рубилони откинул голову назад и мощным рывком, со сгибом колен, засандалил ему забралом шлема, раздробив гнусную харю головореза в кашу. В овсяную кашу с клубникой. Скорее, даже, в клубнику с овсяной кашей, ибо лицо то на лицо было совсем уж не похоже. Кровавое месиво улыбнулось и брякнулось на пол, повалив за собой мёртвое тело. Безрукий орал и дрыгался на земле как дева, отползающая от насильников. Насильник без скальпа зрел в небо холодными глазами, пытаясь договориться с мучительными прикосновениями приближающейся смерти.

Штэлла попыталась встать, но схватка с природой привела к падению на задницу, и она захрипела от страшной боли. Рубилони бесстрастно докончил паразитов, пронзив каждому череп. Снял шлем, положил рядом и подскочил к Штэлле, что дышала очень плохо.

– С тобой всё нормально? – вежливо спросил герой, подав ей руку. – Я отведу тебя в город.

– Возьми меня на руки, – попросила она и потянулась к нему. – Мне очень больно.

Рубилони принялся поднимать её, но его прервала смерть в лице восставшего из мёртвых Дирхари. Лезвие золотого меча пошло по шее, лишив героя головы. Красновласый клубок упал и откатился в сторону. Одноглазый отпихнул обезглавленное тело, стал на колени, закатил глаз, схватился за голову и закряхтел. Штэлла отползла назад, пытаясь найти свою разорванную одежду.

– Прости меня, – подползая к ней, молвил Дирхари. Он вобрал в себя всю энергию, накопившуюся за жуткие минуты отдыха. В нём будто проснулось нечто, вроде совести. – Вот, бери монеты, – он сорвал с себя мешок, снял ножны и вложил в них окровавленный золотой меч. – И меч возьми.

– Не нужно было убивать героя, – в бешеной тряске сказала Штэлла, пытаясь надеть на себя хоть что-то.

– Нужно. Они бы тебя казнили, или ещё чего похуже… – он закашлялся, в голове снова сильно зазвенело, закололо, провело по мозгу лезвием смерти. Дирхари глубоко вдохнул и собрался. Начал бубнить хриплым предсмертным голосом: – Ты можешь выбрать… В город сильно рискованно… Проскользни незаметно или дай на лапу стражу… Всех денег не бери! Возьми столько, сколько влезет в карманы, потому что стражники осмотрят мешок… А до деревни далеко… Зато можно взять все монеты… Берегись разбойников! Мешок можно волочить по земле… Положи в него головы, сверху, на монеты… Чуть что говори, мол головорезов тащишь на казнь… То есть… Головорезов тащишь, чтоб сдать… Найди старосту и попробуй договориться… Уверен, у тебя получится… И ещё… Знаешь? – встав с колен, сказал он и подкинул золотой меч к Штэлле. – С красавицами вроде тебя мужчины всегда страстно занимаются любовью. Я просто пылал от страсти, – молвил он, посмотрел вверх, на чёрное небо, на большие звёзды. Заснул, закрыл глаз, плашмя упал на спину, раскинув руки по сторонам, и ударился головой о небольшой камешек. Глухой щелчок объяснил Штэлле, что Дирхари больше не встанет.

Она раздела своего романтичного головореза, пусто смотрящего куда-то вдаль своим ледяным мёртвым глазом. Облачилась в его одежду, встала, прошипела от боли в заду. Плюнула на боль. Закрепила на поясе золотой меч и взгромоздила мешок с монетами на спину. Осмотрела окрестности Файенрута с редкими горящими факелами и масляными лампами, что разрывали мрак, образовывая на земле оранжево-золотистые лужицы света. Задумалась.

Она вспомнила слова Дирхари. Глянула в сторону подъёма к воротам Файенрута, метнулась глазами к тропе, ведущей в деревню. У ворот стражники, а тропа уходит во тьму, в бескрайний мрак. Её напугала перспектива идти по пустынной ночной тропе, быть освещённой лишь Луною и скоплением звёзд. В город податься – оставить монеты, и дома её больше нет. Искать ночлег ей не хотелось. Всплески настроений разжигали в мозгу жажду упасть и не вставать, или взять да нырнуть во мрак, кинуться в него как в чёрную пропасть безысходности и погрязнуть в его хватких пальцах. А можно вернуться в город, в безопасность, к чужому очагу, но уютному, но сытому. Может, и к очагу безумца, может, к очагу героя, неважно, лишь бы тепло и спокойствие, ванна с водой и чистая одежда – новая, не пропитанная кровью. Горячий очаг с незнакомцем или кромешная тьма наедине с собой. Свет или тьма.