Женщина кинулась на теряющего сознание Дарвена, повалила его со стула, вгрызлась ему в нос. Он закричал, ибо не мог ничего сделать, и от стыда, и от страха, и от совести. Она откусила кусок носа, выплюнула, открыла рот, но её темечко прокололо острие меча Штэрцгвайца. Она замерла, медленно расслабляя красивое, совсем слегка морщинистое, лицо. Дарвен посмотрел в её умирающие глаза, почувствовал ужасную боль, и лицо женщины упало на его лицо. Их губы соприкоснулись.

6

Нечто продолжало наблюдать за светом в домике, выжидало и сопело, чувствовало, какое оно хитрое и изобретательное. Думало, что эти мягкие сплочённые существа прячут свою трусость под золотыми железками и остриями частоколов, за каменными стенами и пламенем огня. Что они никогда его не поймают, только наоборот – станут добычей.

Герои вынесли тела. Красноволосый высокий Рубилони начал приколачивать дедушку к стене дома, Геролас отошёл от частокола и рассматривал стены и горизонты, Берисфар активно раздавал приказы, Намаштрэйт напару с Штэрцгвайцем вытаскивали мёртвые тела, потрошили их и обезглавливали. Только Дарвен вышел из дома и сел на лавку, пытался повязать тряпкой нос. Плакал, стонал, успокаивался и снова плакал.

Когда дворик окрасился кишками, мясом и отрубленными конечностями, герои начали мазать кровью стены и рисовать на них символы, Рубилони насаживал головы умерших на палки и водружал их в землю. Обезглавленные тела приколачивали к стенам ножами, кочергой, вилами и отцовским двуручным мечом.

Нечто не понимало происходящего, и непроизвольно начало дрожать от какого-то запредельного страха, что был вне его понимания. Нечто скукожилось, заскулило, как маленький пёсик над убитым телом хозяина. Мотивы мяса в золотых коробках были настолько неясны существу из глубин, что оно почувствовало себя невероятно глупым, непонимающим столь странный и разнообразный образ поведения, непредсказуемый образ мышления, жестокий образ предательства, кой оно никогда не испытывало по отношению к себе подобным. Нечто пыталось понять – “Ради чего?”. Крутило в голове варианты, но от этого чувствовало себя только хуже. И смелость отступила, и оно перестало ощущать себя страшным и хитрым, и изобретательным, и умным. Поглупело за несколько минут. Стало нежным, мягким, и между ног всё сжалось, сморщилось, мысленно отступило назад, в материнскую утробу, где начинается мир. Твёрдые ушки повисли, налитые яростью глазки обратились в ровные шарики, напоминающие глаза ребёнка. Хвостик расслабился, коготки вошли обратно под кожу, мускулы обмякли, и нечто развернулось, жалостливо заскулило напоследок и нырнуло в озеро. Бульк!

– Слыхали? – спросил Геролас, рисуя окровавленным пальцем символ, напоминающий череп.

– Рыба, – ответил Намаштрэйт, протирая доспех, блестящий от яркой Луны.

– Давайте заканчивать уже, – объявил Берисфар. – И так противно донемогу. Но, признаюсь, я думал будет куда труднее.

– Согласен. Делов-то. Считайте, мы ничего и не делали. Это же приказ короля, а значит, это он сделал, просто нашими руками, – сказал Намаштрэйт, пытаясь хоть как-то себя успокоить. Но он понимал, что это невозможно. – И тем более они какие-то сумасшедшие. Разумные твари из озера. Что за нелепость?

– Закончил, – сказал Геролас.

– Рубилони, ты всё? – спросил Берисфар.

– Все, – ответил он и вбил палку с длинноволосой головой девушки.

– Мы м-мерзкие твари, и даже х-хуже их, – проскрипел Дарвен.

Герои знали, что это задание переходило все возможные границы, но они больше боялись за другое. Они боялись за то, что их это совершенно не волнует, как будто они не семью вырезали, а зарубили кучку змей. Пошли группой к реке, отмылись, потушили все лампы в доме, заперли дверь, закрыли ворота частокола, надели чистые блестящие доспехи и, зажигая наплечные фонари, направились обратно в город с противным чувством выполненного долга.

– Я так не могу, – прошипел Дарвен.

– Всё закончилось, всё уже позади, – пытался подбодрить Берисфар. Другие герои молчали, изредка перекидываясь вопросами, совершенно не связанными с кровавой расправой.

– Ничего не кончилось… Её глаза, ты понимаешь? Её глаза смотрели в мои. И они не отходят. Вот они, прямо тут, видишь? – Дарвен провёл рукой по воздуху. – Не видишь, – на выдохе добавил он. – А я вот вижу. И совершенно мне не ясно, Берисфар, почему это знак такое позволяет? Почему нам, героям Солнца, дозволено то, что для других смертельно? Что же будет дальше, если мы уже перешли “такую” границу?

– Если знак это позволил, то, значит, этого требуют высшие силы рукой короля. Знак же нам не позволил пройти на кладбище?

– Не позволил, – ответил Дарвен и пискнул через оставшуюся часть носа. Белая повязка давно стала красной, и очень пекло.

– А разве знак позволял прежде убивать головорезов просто так, вне площади для наказаний и вне самообороны?

– Нет, не позволял.

– Тогда хорош хныкать Дарвен. Мне жаль твой нос, жаль твоё эмоциональное состояние. Жаль, что мы перешли “такую” границу.

– А мне кажется, что здесь что-то неладно. Никогда бы знак такое не позволил, Берисфар. Задумайся над этим, прошу тебя как старого друга. Знай, что ты мой лучший друг, несмотря ни на что, и всегда будешь лучшим другом.

– Хватит… друг, – сказал Берисфар и увёл взгляд. – Не стесняй меня.

Он отошёл к Намаштрэйту, другие герои обсуждали разумных существ из глубин.

– Что скажешь насчёт задания вдобавок к уже сказанному? – спросил Берисфар.

– Скажу, что мне хочется взять ремень, поставить этого Гроннэ на четвереньки и выпороть как следует. За беспочвенные сомнения. Не верит он, пока не увидит, сукин деть! Да так выпороть, чтобы жопа его сраная горела, как до красноты раскалённые угли. Забрать у него его цепные плётки да погнать прочь отседаго! Алкаш-дрыстач подзаборный! – Он набрал слюну и плюнул круглым плотным шариком. – Не понимаю почему ради доказательства преступлений этой ведьмы с кладбища нужно убивать целую семью? Почему он просто нам не поверил?

– А с чего ему нам просто верить? Мы же не показали даже ему тел, и сами их не видели. У нас по сути есть только слова Саймары, но сказанные от лица короля. А так ли это? – вдруг засомневался Берисфар.

– Хороший вопрос, ведь правда, у нас нет этих тел, Саймара почему-то ещё сказала, что их убрали из-за чрезмерной обезображенности, помнишь? Но ранее никогда её не волновал обезображенный вид. Даже если есть в этом толика здравого смысла, всё равно не понятно почему Гроннэ поверит этим телам. Понятно, новых выходок ведьмы можно ждать годами. Хотя убийство ради доказательства убийства… – задумался Намаштрэйт, увёл взгляд, а затем махнул рукой. – Король приказал, вот мы и выполняем. Плевать на нюансы. Но всё равно не пойму почему он поверит этим телам, а на слово нам не поверил. Хочется наказать его за это на площади, чесслово, чтоб не сомневался больше никогда в правоте слов короля.

– Поверит! Точно! – уверенно сказал Берисфар. – Сомнений в том, что это ведьма убила горожаней нет и быть не может! Слова короля! Он же наёмник. С принципами хоть, но наёмник. Дадим больше, покажем тела, и он выполнит задание. Гарантирую. Все прочь сомнения, Намаштэ. Пойдёт, приведёт ведьму, сдаст владыке Файенрута, передаст её нам, и всё будет как и прежде. Не сей сомнений, нам уже достаточно волнений на сегодня.

– Хорошо, не стану. Но теперь уже не будет как прежде, Берисфар. Не говори, что будет как прежде. Всё, мы уже другие. Лично я после головорезов понял, что сошёл с того пути, по которому шёл прежде. Свернул ровно в обратную сторону. Понимаю, опустить забрала да покалечить, отвести в Королевство и сдать стражам. Но порешить пятерых, хоть и головорезов, а потом ещё семью под корень вырезать? И ни капли сожалений? Это что-то из ряда вон. Я, наверное, сплю, Берисфар, и хожу вот лунатиком под действием того вон кружка, – он указал пальцем на Луну, – и не ведаю что творю. Но это и не важно. Когда очнусь в кровати с утреца, представлю, что приснился кошмар, не более того. Внушу себе крепко, забуду с усердием. И прошу тебя, Берисфар, никогда не напоминай мне о сегодняшнем дне. Никогда!