– Меня… Мне тоже…
Она хотела что‑то сказать, искала нужные слова, но ей явно было тяжело. Необщительная и замкнутая, сейчас она, наконец, захотела рассказать о чём‑то, и Катя не стала ей мешать. Лишь молча ждала, глядя на Руми чуть влажными глазами.
– Меня изнасиловали…
Руми сказала это и содрогнулась, будто испугалась собственных слов. Долгое, очень долгое время она носила это в себе, ни с кем не обсуждая, никому не рассказывая, переживала снова и снова, страдая и подпитывая свою ненависть. Как и для Кати, эта ненависть была её топливом, углём в топке её жизни. Она разжигала внутренний огонь, ведущий Руми к мести всем и каждому, кто имел отношение к ненавистным скотам, надругавшимся над ней.
Катя молчала, Таня тоже, а Руми будто давилась словами. Уже несколько раз она выговаривала несколько слов и запиналась, не в силах продолжить. Что бы она ни собиралась рассказать – это давалось ей нелегко. Наконец, она всё же нашла в себе силы высказать мысль до конца.
– Меня тоже изнасиловали «волки». Но я забеременела.
– Вот уроды… – зло выдохнула Катя.
Возникло тягостное молчание. Оно тянулось секунд десять, но всем казалось, что гораздо дольше.
– Я бы, наверное, убила себя или ребёнка, случись это со мной, – высказалась Катя, нарушив тишину.
Таня тихо сидела в уголке, немного позади Кати и Руми. Сейчас обе то ли игнорировали её, то ли забыли, что она здесь.
– А я не смогла, – тихо ответила Руми. – Ребёнок ни в чём не виноват…
– Это да‑а, – вздохнув, протянула Катя, а затем осторожно спросила. – Что с ним стало?
Руми понадобилось около минуты, чтобы собраться и выдавить ответ на вопрос Кати, но она сделала это. Прежде чем заговорить, она несколько раз глубоко вздыхала и сглатывала, сдерживая рвущиеся слёзы.
– Он не родился. Они вернулись через полгода… Увидели меня беременную и изнасиловали снова. Толпой… Выкидыш случился прямо там, у них на глазах… Они так развеселились…
Не было ничего удивительного в том, что каждое новое слово давалось Руми всё тяжелее. Глаза уже давно блестели не от жары, а от слёз. Услышав её рассказ, Таня в углу не удержалась и всхлипнула, но и сейчас никто не обратил на неё внимания.
Катя была в ужасе. Она‑то думала, что это ей пришлось паршиво, но эта красивая девушка с холодным взглядом, сидящая рядом с ней, пережила кое‑что пострашнее, чем унижение и боль. Немудрено, что после такого она замкнулась в себе и жила только местью.
Руми издала такой звук, будто захлебнулась чем‑то. Слёзы прорвались и потекли по щекам, но сама Руми не издала больше ни звука.
– Тебе плохо? Может, хочешь выйти? – не зная, что сказать, растерянно затараторила Катя.
– Нет, – всхлипнув и помотав головой, отказалась Руми.
Но Кате остро хотелось сделать хоть что‑нибудь.
– Тогда можно тебя обнять? – спросила она, чувствуя, что сейчас тоже разрыдается.
Руми ответила лишь косым взглядом, но Кате показалось, что ответ утвердительный. Она прислонилась к Руми, обняла её и тоже заплакала, как и Таня в своём углу.
Руми пролила уже множество слёз о своём потерянном ребёнке. Она любила его, несмотря ни на что, хотела его и ждала тот день, когда он родится. Её родители погибли вскоре после катастрофы, а за ними умерла и бабушка, у которой они пересиживали эпидемию. Девочка выжила только потому, что люди в деревне очень уважали её бабушку и не бросили сироту, когда старушка скончалась. Но по‑настоящему близких людей у Руми после этого никогда не было. Когда она поняла, что беременна, то поначалу была в отчаянии и, как и сказала Катя, хотела сделать что‑то, чтобы прервать беременность. Но вскоре она изменила свою точку зрения, решив, что ребёнок станет её новой семьёй, внесёт в её жизнь хоть немного радости. А потом у неё отняли даже это.
Каким чудом она выжила после такого – одному Богу известно. После изнасилования и последовавшего за ним выкидыша из Руми вытекло так много крови, что люди в деревне сразу начали заговаривать о том, где её похоронят, причём обсуждали это прямо при ней. Но она выжила, а через две недели даже смогла самостоятельно подняться с постели. С тех пор она верила, что осталась в живых только для того, чтобы мстить. И мстила, как могла. Но теперь, когда через столько времени она, наконец, смогла рассказать кому‑то эту историю, поделиться своей болью, она почувствовала, как горечь и ненависть отступают.
Обнявшись, женщины плакали, не особо сдерживаясь. Мужчины, находившиеся за дверью, услышали плач и не могли пропустить такое мимо ушей.
– У них там всё в порядке? Может, случилось чего? – взволнованно спросил Кирилл.
– Ага, приласкали друг друга и теперь рыдают от счастья, – прыснул Кот, чем вызвал у всех взрыв хохота, а Кирилл почему‑то покраснел.
– Балбесы, – по‑доброму поругал их Иван. – Что‑то там у них приключилось, но вряд ли то, о чём ты сказал.
Вскоре женщины с заплаканными лицами и покрасневшими глазами вышли из парилки. Катя и Руми, еле прикрытые короткими полотенцами, явно не стеснялись перед мужчинами: одна из‑за приобретённого циничного отношения к ним, а другая из‑за тем же образом приобретённого безразличия. А вот Таня робела, избегала их взглядов и быстро сбежала туда, где её никто не мог видеть, чтобы переодеться. Такое поведение привлекло внимание Косаря, и он проводил девушку хищным взглядом. Катя и Руми лениво поплелись следом за ней, тоже привлекая своим видом много внимания. Всё‑таки женщины у подавляющего большинства сидящих за столом мужчин давно уже не было.
– Харэ пялиться, пошли теперь мы, – выступил с инициативой Воробьёв.
– Ого! – изумлённо воскликнул Кот. – Целый год твоего голоса не слышал. А можешь ещё что‑нибудь сказать?
Но Воробьёв уже поднялся и гулко топал по кафелю к парилке, поэтому слова Кота проигнорировал.
– Отметишь в календаре красным и будешь ждать следующего года, – предложил Коту Игорь и, смеясь, пошёл за Воробьёвым.
Вскоре сауна разделила компанию ещё больше, а ушедшие женщины так и не вернулись. Все разбились на несколько небольших групп и разговаривали обо всякой чепухе. Более менее интересная беседа возобновилась лишь вечером, когда Андрей с Аней куда‑то исчезли, а все остальные собрались в гостиной, допивая остатки самогона и закусывая его запечённой в углях картошкой.
– Слышь, украинец, я вот так и не понял – нахрена вы пошли против секты и, по сути, своих же? – спросил уже хорошо поддатый Косарь.
– Бестолковый ты, москаляка, – горько улыбнулся Иван.
– Ну так просвети меня, о великий гуру! Вы же врубались, что ваше дело безнадежное? Зачем было вести эту бессмысленную войну?
Украинец поджал губы и уставился в потолок. Народ в гостиной уже здорово опьянел и в разговор вступать не торопился. Толя Черенко похрапывал на краю дивана и норовил свалиться на пол. Кирилл сидел рядом с видом сторожевого пса и обеспокоенно поглядывал на отца, намереваясь помешать тому упасть. Елагин и Корнеев ушли спать, а Бодягу в бессознательном состоянии отнесли туда же Воробьёв с Игорем, но сразу же вернулись обратно, и теперь тоже лениво прислушивались к беседе. Шелковский, казалось, пытался задремать, Катя тоже клевала носом, а Руми пребывала в отрешённом состоянии, о чём‑то глубоко задумавшись.
Наконец, Иван созрел для ответа.
– Война, такая, как сейчас – штука глобальная. Её ведут ради какой‑то выгоды или отстаивая свои принципы. Мы же не воевали – мы сражались, а то совсем другое.
– Ладно‑ладно, о великий мудрец! Так за что сражались‑то?
– Мужчины… – начал было украинец, но осёкся и после короткой паузы продолжил, – не такие, как ты – беспринципные балбесы, а настоящие мужчины – они сражаются за свою землю и своих женщин.
Для большинства, кто прислушивался к разговору, от слов Ивана веяло менторством и скучной лекцией. Кто‑то заулыбался, кто‑то покачал головой. Иван же, хоть и видел всё это, продолжал.
– Вы смеётесь, но задайте себе этот вопрос и если мозги у вас не отсохли – вы придёте к тому же ответу. Вы все здесь из‑за этого. Как бы вы себя не обманывали, какие причины или мотивы не придумывали – рано или поздно все они потонут в крови и растеряют всякий смысл: и высокие идеалы, и громкие лозунги, и даже вера. В конце концов, решающими факторами останутся только выживание и смерть. Выживание станет единственной логикой, а смерть – единственным, что можно услышать и увидеть. И когда лучшие друзья будут кричать, умирая у вас на руках, и люди вокруг станут терять рассудок, обезумев от боли и ярости, а вся справедливость и красота окружающего мира улетят прочь вместе с оторванными руками, ногами и головами друзей или родственников – решимость защитить свою землю и женщин – вот, что заставит настоящих мужчин продолжать сражаться и умирать. Не власть, не принципы, не идеи и даже не ресурсы – женщины, чтобы продолжить род, и земля, чтобы прокормить его и построить свои дома.
