— Но…

— Прекратите спорить, это невежливо, — отрезала она. — Сегодня после обеда вам нужно удалиться в свою комнату. Я прикажу поставить ставни на окна и запереть вашу дверь. Вы проведете там два дня до окончания опасного периода. Я буду сама приходить и приносить вам еду.

Следующие два дня были самым странным временем в жизни Мексена. Он был болен и в то же время нет. К тому же Мексен решил сэкономить драгоценный напиток и принимал его только в первую ночь.

На второй день, когда действие настойки кончилось, ему пришлось плохо. Не настолько, чтобы он себя не контролировал, но перед глазами постоянно мелькали кровавые видения. И он не мог ничего поделать с тем, что снова и снова вспоминал запах Алианы.

— Вы не пьете настойку! — возмутилась леди Лизергейн, когда принесла ему обед.

— Только сегодня. Я хочу узнать, могу ли контролировать себя, — пояснил Мексен. Леди Лизергейн внимательно посмотрела на него — воцарилось молчание.

— Похоже, что это вы можете, не так ли? — осторожно сказала она, наконец, ни на мгновение не спуская с него глаз.

— Да, леди Лизергейн. Похоже, что я могу, — через силу ответил он, сражаясь с приступом агрессии, которая с каждой секундой становилась сильнее и уже почти причиняла боль. Тяжело было вот так стоять на расстоянии вытянутой руки от человека — каждую секунду ему хотелось броситься на нее, вцепиться когтями и зубами.

Каждое мгновение Мексену приходилось сдерживать это желание, напоминая себе, что перед ним не кусок мяса, а его уважаемая попечительница.

— Не буду испытывать ваше терпение. Вечером принесу ужин, — сказала леди Лизергейн и поспешила к выходу, словно что-то заметив в его глазах.

— Благодарю, — процедил он и, еле дождавшись, когда она выйдет, закрыл дверь. А затем подумал и все же выпил две капли настойки. Ему нужна была хотя бы небольшая передышка.

За прошедшие сутки он многое передумал и чувствовал себя так, словно прыгнул в ледяное озеро после целого дня, проведенного на солнцепеке. Реальность горячки обожгла его, с головы до ног. И все перевернула внутри.

Тревожное ожидание.

Перед возвращением к бабушке ей пришлось переждать полнолуние — родители ни за что бы не отпустили ее в путь в эти дни. Алиана волновалась бы меньше, если бы Мексен внезапно не перестал отвечать на ее письма. Она посылала ему нити, уже догадываясь, что произошло, но он молчал.

Алиана старалась не думать о том, что произойдет, если Мексен сбежит и нападет на кого-нибудь и его арестуют, как это часто случалось с оборотнями в королевстве. А еще старательнее она избегала мыслей о том, почему при этом беспокоится исключительно из-за Мексена, а не за тех людей, которых он мог покусать.

Она впервые в жизни ощущала подобное. Ни один юноша прежде не казался ей таким идеальным, таким замечательным и подходящим для нее. А еще — с ней самой происходило что-то необычное. Словно она проснулась к жизни после того, как столько лет спала. Словно вся предыдущая жизнь была лишь для этого момента.

Следующий день тянулся, словно целая неделя. Завтрак с родителями, потом прогулка с мамой, сборы в дорогу — все очень долго. Едва дождавшись послеобеденного времени, оптимального для путешествий, она села в самоходную карету.

Добравшись до бабушкиного дома к ужину, Алиана доверила вещи дворецкому и поспешила в столовую. Ее сердце на миг остановилось, когда она увидела Мексена, сидящего за столом в обществе бабушки.

— Здравствуй, бабушка. Доброго вечера, Мексен, — сказала она, стараясь казаться не более, чем любезной с ним. — Приятного аппетита.

— Здравствуй, дорогая, — мягко поприветствовала леди Лизергейн. — Как ты добралась?

— Хорошо. Очень спешила, чтобы поужинать с вами.

Опустившись на свое место, Алиана подождала, пока ей подадут тарелку и взяла булочку. Мексен сидел напротив, но смотрел лишь на еду.

— Мы только начали. Как родители?

Алиана с облегчением перевела взгляд на бабушку и вступила с ней в беседу, но краем глаза продолжала изучать любимого. Потемневший цвет его кожи, круги под глазами, усталый вид говорили о многом: у него действительно была горячка. Ее руки зачесались от желания обнять его, утешить, спросить, как он это пережил — но при бабушке такое было невозможно.

Поэтому Алиана продолжала есть и болтать о том, как провела время у родителей, какие необыкновенные цветы выросли в саду у матери, как отец пропадает на работе и сходят с ума младшие братья, посвящая каникулы всевозможным хулиганствам.

Мексен, не проронивший ни слова, кроме приветствия, так и не взглянул на нее ни разу, и не остался на десерт. Вежливо откланявшись, он удалился в свою комнату, и тогда Алиана осмелилась тихо спросить у бабушки:

— Это полнолуние… у него была горячка?

— Да, моя дорогая. Мексен в порядке, но еще не до конца отошел. Надеюсь, ты будешь тактична, — сказала леди Лизергейн, внимательно посмотрев на нее.

— Разумеется, буду, — кивнула Алиана, сохраняя непроницаемое выражение лица в то время, как внутри все разрывалось от боли: за ужином он явно дал понять, что она ему больше не нужна. Они больше не были заговорщиками, он вел себя скорее как чужой. Неужели это горячка все изменила?

Поздно ночью она отправила ему сообщение и вышла в сад — что бы ни случилось с Мексеном, им надо было поговорить. Продвигаясь вдоль дома как обычно в кромешной тьме, Алиана еле сдержала крик, когда он перед ней внезапно выросла черная тень.

Она выругалась, приложив руку к сердцу:

— Ради темного духа… Мексен. Ты напугал меня!

— Прости. Я не хотел, — сказал он, но таким отстраненным голосом, что ей снова стало страшно.

— Как ты? — тихо спросила Алиана, понизив голос. — Тебе было плохо?

— Я в порядке, — сказал он, глядя в сторону.

— Ты не писал, — медленно сказала она, изучая его взглядом: холодный вид, отстраненность. Он держался на расстоянии вытянутой руки и явно давал понять, что между ними все изменилось за эти две недели.

Мексен вздохнул и перевел на нее взгляд:

— Я о многом успел подумать во время горячки. Мы делаем ошибку, Алиана.

— Нет!

— Прости меня. Я оборотень, пойми. Все это неправильно.

Ощутив, как вспышка боли пронзает тело, Алиана подошла ближе:

— Но что случилось? Ты ведь всегда знал, что ты оборотень! И мне… мне правда все равно, — прошептала она, не желая сдерживать слезы, которые полились по щекам. Он не шутил — он действительно бросал ее. И это повергало в ужас.

— Я не знал, каково это, Алиана, — сказал Мексен, осторожно вытирая слезы с ее лица. — Я понятия не имел, что такое горячка. И теперь, когда я знаю, я уверен — тебе надо быть так далеко от меня, как только можно.

— Нет… нет. Мне все равно, Мексен! — торопливо сказала она. — Послушай. Я тоже много думала. Мы можем уехать. Я люблю тебя!

Она посмотрела прямо ему в глаза, уверенная, что этот аргумент он отмести не сможет. И что он тоже ее любил. Она видела это в каждом его нежном взгляде на нее, в каждой букве его ласковых писем, в каждом его деликатном касании.

— Ты меня вовсе не любишь. Да и я тебя тоже, — внезапно сказал он, взял ее руки в свои и отодвинул.

Алиане потребовалась долгая пауза, чтобы осознать: он и вправду произнес эти слова. И оттолкнул ее.

— Что? — ошарашенно спросила она, глядя на него, теперь сложившего руки перед собой, словно он стремился отгородиться как можно сильнее. — А как же… как же твои поцелуи? И все эти письма?

— Ты слишком серьезно восприняла детские поцелуи, — он пожал плечами, мгновенно превращаясь в холодного неприятного незнакомца с каменным лицом. — Возможно,ты ещё и правда слишком юна и избалована.

— Избалована?

Алиана просто не могла перестать беспомощно повторять его слова — настолько сильно они шокировали ее.

— Конечно, избалована. Ты готова бросить все лишь потому, что тебе все это легко досталось. А у меня этот шанс — единственный в жизни. Я хочу поступить в академию темных искусств, и я хочу учиться. И я вовсе не собираюсь бросать все ради забавы.