- Как можно, бля, так ничего не делать целыми днями? А?

- Отдыхать, - с этими словами Кайфолом довольно указывает в сторону кухни. -

Те ебаные бутылки, стоявшие там уже столько месяцев, как думаешь, кто их взял и выбросил?

- Что-что ты сделал?

Нет, ну это мудак меня натурально убивает!

Я сжимаю кулаки от гнева, но они ничего не замечают. Затем снимаю куртку. Зажигаю трубку, вдыхаю это ебаное дерьмо в свои легкие так глубоко, что у меня кружится голова, и вдруг я чувствую себя значительно лучше. Мне даже похуй на то, что Кайфолом сейчас пиздит по телефону с кем-то из самой Шотландии, я даже не думаю о счете, который мне пришлют за неделю.

- Да, я хорошо ем, мама, даже за двоих. Нет, никто не забеременел. никаких бамбино. - Он зажимает трубку ладонью и шепчет нам: - Господи, блядь, Иисус! Ох, эти итальянские мамы ...

Я прохожу через всю комнату, чтобы повесить куртку на место. Затем сажусь, хватаюсь за голову и пытаюсь напрячь извилины. Слышать не могу этой ужасной музни, которую они поставили. Кажется, какой-то альбом «Пог». Я кричу им, чтобы они сделали тише.

- Это «Red Roses for Ме», Никси, я специально ради песни «Морские волки» ее включил, потому что мы теперь тоже моряки! - возражает Марк и в очередной раз показывает мне сингл этих их северных исполнителей.

Я делаю вид, что мне очень весело, и Марк снова передает мне трубку; я снова глубоко затягиваюсь. Легкие, а затем и вся моя голова наполняются этим дерьмом. Я откидываюсь на спинку кресла, наслаждаясь ощущением того, как моим конечностям растекается тепло, а в голове становится так пусто, что я забываю обо всем.

- Мне вообще похуй, - говорю я Рентсу. - Зачем вообще нужна эта музыка? Пустая трата времени, ты просто начинаешь верить, что дела у тебя не так плохи, как тебе казалось в начале. Это все равно, что аспирина выпить, когда болеешь лейкемией.

- Но это клево, - продолжает он, хотя я его уже не слушаю, теперь мне еще больше похуй, если это вообще возможно.

Здесь вообще уже больше никто никого не слушает. И это их постоянное «клево», к чему они тычут его к каждому предложения? Почему я никогда не слышал, чтобы шотландцы на телевидении так говорили? Я задумываюсь над этим и чувствую, как моим телом распространяется героин, вдруг успокаивая меня. Щенок ссыт в углу, я начинаю смеяться. Марк качает головой и говорит:- Слушай, а уж у тебя здесь мебель, Никси.

- Все мое - твое, - отвечаю я, именно это и имея в виду; но чем они мне отблагодарили за все это время?

- Не говори только Кайфолому, а то все окажется на барахолке на Бервик-стрит так быстро, что ты даже слово «героин» произнести не успеешь, - смеется Марк, но сразу же осознает, что только что сказал. - Нет-нет, я не из таких, но за Кайфоломом смотри.

Кайфолом кладет трубку:

- Схожу в парикмахерскую, надо приссести себя в порядок, - кажется, он пародирует того крутого парня, которого я видел на Новый год, Господи, какой же он был сумасшедший! Кайфолом проводит рукой по волосам и говорит: - Гребанные обязанности верховой езды ночью. Это совсем не будет скромным.

Бедный старый Фрэнк, пожалуй, сейчас икает, как безумный, в своей Шотландии, потому что они все время смеются над ним. Да, он не из тех, с кого можно покритиковать в лицо.

- На это нужно много времени, - говорит Рент. - И я не о сексе, я о том, чтобы ты снова стал красавчиком.

Кайфолом показывает ему V пальцами и идет по своим делам.

- Ты не против, если я позвоню одному другу из Эдинбурга? Я оставлю тебе деньги за переговоры, - просит Рентон с обычной своей одурманенной улыбкой , подперев рукой подбородок.

- Звони уже, бля, - позволяю я, потому что мне сейчас действительно наплевать на все.

- Хорошо, - улыбается он, демонстрируя свои желтые зубы. - Только еще разок покурю ... коричневого ... всегда напоминает мне спелую дыню по цвету.

Затем подзывает к себе собаку:

- Чек ... Иди сюда, мальчик ... клевое имя для собаки. Господи, я же договорился встретиться со Стиви в Вест-Энде, бля, я - баклан ... Нормальный парень, свой в доску. Надо встретиться ... Только еще разок ширнусь...

И тут я понимаю, что тоже хочу еще, даже больше - я чувствую себя, как утомленный голодом российский деревенщина во французской кондитерской, потому что с понедельника мы приступим к работе.

Опять светает. Так всегда бывает. Лиззи помнила его еще со школы, он играл в футбол. Всегда казался неплохим парнем, к тому же выглядел очень хорошо. А она была честолюбивой художницей, продолжала получать образование с шестнадцати лет, посещала различные дополнительные занятия. Еще с детства ее окутывала завеса стремления, которая всегда разделяла их.

Вернувшись в колледж после Нового года, Лиззи сразу попала в очень неловкую ситуацию. Когда она несла портфолио в комнату своего наставника, случайно услышала, как Клифф Геммонд разговаривает с каким-то другим преподавателем. Она уже собиралась постучать в открытую дверь, но вдруг замерла на месте, услышав свое имя, и начала слушать, как они раскладывают ее жизни по полочкам:

- Выглядит девочка просто шикарно, но у нее нет никаких признаков таланта. Думаю, ее родные сделали ей медвежью услугу, когда поддержали ее и заставили поверить в то, что у нее есть хорошие навыки в рисовании и какие-то идеи, но, честно кажется, в ней нет ничего ... - говорил Геммонд тем самым усталым тоном, каким он всегда при ней упрекал других и который она никогда не надеялась услышать по отношению к самой себе.

Вдруг хрустальный пол, который Лиззи сама построила для себя в своем воображении,начал трескаться под ногами, и она полетела в бездну. Кровь стучала в ушах, ее тело охватило странное оцепенение. Она завязала волосы в хвостик. Затем глубоко вздохнула, сама не зная, сможет ли она теперь собраться с духом и пересечь этот коридор. Она оставила портфолио прямо на полу у его кабинета и побежала вниз по лестнице, стремясь оказаться за пределами колледжа как можно скорее. Было холодно, но Лиззи совсем этого не замечала, сидя на скамейке в парке и разглядывая грязь на своих сияющих кожаных туфлях. Затем она откинула голову назад и стала любоваться луной, которая нетерпеливо ждала тот момент, когда примет оранжевый свет солнца, которое пользовалось своими последними часами в сегодняшнем уже почти ночном небе. Как ей теперь можно считать себя художником? Это все было проклятое тщеславие и потворство ее прихотям!

Она почти не замечала футбольной игры, какую проводили всего за несколько ярдов от нее. Но он заметил ее, такую задумчивую и расстроенную, и едва дотерпел до того момента, когда судья просвистел о завершении игры, потом быстренько переоделся и побежал к ней. Томми Лоренс почувствовал, что это - его шанс, сама судьба повернулась к нему лицом; поверхностный душ совершенно отвергал возможность пригласить ее куда-нибудь выпить, поэтому он просто побежал к ее одинокой фигуре. Затем он присел рядом с ней, весь такой особенный со своим честным и хорошим лицом и копной мокрых русых волос.

Лиззи даже не стала отрицать, когда он сказал, что она выглядит расстроенной. Они купили кофе, он просто выслушал ее. Он заметил, что она даже не сердится - просто рассказывает свою историю с какой-то отрешенностью, впрочем, возможно, так у нее проявлялся шок. Томми инстинктивно знал, что ему надо заставить Лиззи почувствовать гнев и естественную гордость.

- Это просто видение одного человека, - объяснял он ей. - Вообще странная история, уверен, ты просто ему нравишься.

И действительно, она начала понимать, почему так случилось. Это все Клифф Геммонд, это исключительно его вина. Он не раз и не два приглашал ее выпить или просто посидеть вместе за чашкой кофе. У него была соответствующая репутация. Эта идея действительно имела смысл. Она всегда отказывала этом эгоистическом хлыщу, этому старому извращенцу, а сейчас он отплатил ей - очень жалко и горько для нее.