***

Тянулись дни; заходили целители, Дориан, Лета, Клавдий, Энни и снова Дориан — Иветта улыбалась, шутила и заверяла всех, что конечно, ну конечно же, всё у неё в полном порядке.

Она старательно выполняла упражнения для кистей рук и пальцев, всё легче и быстрее ходила по образованному кроватями треугольнику, делала наклоны вперёд и в сторону и даже — зачем-то — пыталась отжиматься.

Она перечитала «Слушая старые стены», сборники поэзии Хекка, Мейера и Дэлани и — и смех, и горечь — пару романов Демьена де Дерелли.

(Не стоило их трогать, не нужно было лишний раз окунаться в то, о чём и так не забыть.).

Её тело подчинялось приказам разума всё охотнее, скорее и точнее.

Ей не становилось лучше.

Что поделать, ну не была она создана для всего вот этого вот.

Она любила Этьена, правда, со всеми его творческими порывами и полётами, но надо же как-то разделять стихи и обычное общение. А он как вдохновится, так начиналось: «руки, мол, твои — ветви дерев, над морями седыми воздетые», «мысли твои — горные реки, скорость их — беспрецедентна» — и ясно, конечно, что он о высоком, но «ветви дерев» вообще-то кривые, а «горные реки» — холодные, и сколько людей в них сгинуло; сомнительными какими-то, короче, получались комплименты.

Хочешь, чтобы тебя понимали? Ну так говори по-человечески. И лицо попроще делать тоже не помешает — как известно, мысли читать даже Создатели не умели, а их творениям в этом плане вообще тяжко. Как можем, так друг друга и понимаем, и вот не стоит усложнять и без того запутанный процесс.

Демьен де Дерелли «Спор холодности с горячностью»; издано впервые в 1234-ом году от Исхода Создателей

Целители дали ей позволение уйти лишь на пятый день — из-за своей глупости она потеряла целую декаду и продолжать собиралась ровно в том же духе, потому что, как известно, если человек — идиот, то не поможет и весь Оплот.

(Оплот, который никто о помощи не просил: никто не звал сюда его представителей, никто их видеть здесь не хотел и рад им не был, и им придётся с этим смириться; как остальным придётся смириться — с их присутствием, однако смирение не означает ни принятия, ни признания, ни прощения, и она не была обязана…).

Приближённого Иветта увидела прямо перед выходом из Университета. И застыла в первую очередь — вот же нелепость! — от неожиданности.

(«Какая неожиданность, дура? Да, по Каденверу теперь как по своему дому расхаживают Приближённые, что, ты всё проспала? А, точно — действительно проспала и пропустила».).

Высокий, одноцветный, прямой как палка, он шёл уверенно и торопливо — и прямо ей навстречу, и не обойти его, и не отойти, потому что ноги не слушаются, и сейчас он сожмёт её руку до синяков (если повезёт — только до синяков), и потащит в кабинет Хранителя, в который она не хотела заходить в принципе, но особенно — прямо сейчас, и не останется никакого выбора, а это ведь — хуже всего, и…

Приближённый, небрежно кивнув, быстро прошёл мимо.

Иветта, опёршись спиной о стену, медленно выдохнула, чересчур отчётливо осознавая, насколько же путано мыслит и жалко — выглядит. Что возвращало её к исходному намерению.

Разумеется, она помнила, что её «хотят видеть», однако в таком состоянии — кое-как одетая, наспех причёсанная, пахнущая больницей и перемолотая усталостью — ни перед кем представать и отчитываться не собиралась.

Этельберт Хэйс (не Хранитель, не учитель и даже не гость) прождал десять дней — подождёт ещё пару-тройку часов.

(Если уж расплачиваться, так пусть хоть будет за что.).

Чай не сухая ветвь, распростёртая над морем — не переломится.

***

Иветта шла по Дороге Восточного Ветра — широкой, светлой, тянущейся от края острова к парадному входу в Университет и потому названной жителями Главной — к дому, который не был её домом, но был — её. На время и на определённых условиях, но всё же являлся своего рода островом на острове: безопасным убежищем, тихой гаванью, местом, где имеются и ощущаются права не пустить и попросить уйти. На Оренвайе студентке ни за какие деньги не позволили бы снять целый дом просто потому, что не было там столько свободного места — Каденвер же был очень молод и потому сравнительно пуст…

Он был лёгкой добычей. Самой лёгкой из пяти существующих Университетов Магии.

(Заявились ли Приближённые к остальным? И если да, то каково было решение других Хранителей? Попробовал ли дать отпор Незерисан? Ишхасил? Дар-Лана? Оренвайа — сиятельная, старейшая и сильнейшая из всех?..).

Неделимый. Да ведь жителей на Каденвере не наберётся — и пяти тысяч. А Приближённых здесь теперь… Сколько? Шестьдесят? Семьдесят? Численно — в разы меньше, вот только арифметика здесь неприменима.

Пять тысяч против даже шестидесяти — очень мало, когда речь идёт о Приближённых. Пять тысяч против одного — ничто, если этот один — Архонт, на основании закона пришедший мстить за вред, причинённый избранному, которого он своей волей возвысил и силой мира — вознаградил.

(В пятьсот тринадцатом году от Исхода Создателей в лекенском городке Альсе разъярённая толпа растерзала семерых Приближённых Уверенности, не успевших закрыть Разрыв вовремя: не сумевших спасти всех. Говорят, они даже не сопротивлялись — наверное, у них просто не осталось силы после битвы с Всепоглощающим Ничто.

Альс уничтожил отнюдь не Разрыв.).

Каденвер — маленькие уютные дома пастельных цветов, украшенные цветами и иллюзиями: обнимают стены плавные светящиеся линии, порождающие имитации густых облаков, морозных узоров, панцирей улиток и крыльев птиц; бегают по оконным стёклам силуэты ланей с невозможно длинными и пышными хвостами, гепардов, у которых по шкуре вместо пятен рассыпаны бушующие волны и семиконечные звёзды, и лошадей с высокими ветвистыми рогами, на которых растут кленовые листья; ползают по треугольным крышам призрачные радужные питоны, словно бы выстланные агатами белчеры и белые полозы, оставляющие за собой искрящееся подражание хлопьям снега; и всё это — лишь малая часть созидающих намерений показать могущество человеческого воображения.

Каденвер — узкие улицы и дороги, вымощенные подобиями изумрудного кирпича, красного дерева, будто бы посыпанного жемчужной крошкой тёмного базальта и дымчатого гранита, пронизанного нитями искусственного льда; многочисленные и очень разные фонари: столпы их всегда невысокие, но где-то они — изящные, складывающиеся из тонких якобы бронзовых линий, изгибающихся, извивающихся и переплетающихся между собой, где-то — наоборот, намеренно простые, кажущиеся надёжными и основательными, а где-то они представляют смешение вычурности и безыскусности в различных пропорциях, сеющее хаос в чувствах и разнородность в мыслях; и, конечно, фонтаны, памятники, скульптуры, сады…

Каденвер, на треть — пустырь. Идеально ровная каменная поверхность, образующая внешнее кольцо небесного острова, который по форме является идеальным же кругом — ещё одно напоминание о том, что созданы величественные Университеты Магии волей и силой людей, ведь не порождает природа выверенных до миллиметра идеалов.

Каденвер, и сейчас пустырь — только на треть. Иветта знала об этом и раньше, она ведь видела его — одновременно остров и город — из окна своей палаты; но теперь ощущала это неописуемое, невероятное, невозможное благословение сумасшедше остро.

Она всё равно, вопреки знанию и рассудку, ожидала, выйдя из Университета, увидеть пепелище. Пустошь. Руины. Но Каденвер стоял — прекрасный, как и прежде, вот только…

Как бы малочисленно ни было его население, на Дороге Восточного Ветра — Главной! — всегда кто-нибудь, да встречался; сейчас же она была совершенно безлюдна. Хотя вроде бы Приближённые не тронули никого, кроме входивших в ближний круг Хранителя Краусса; вроде бы они не приказывали покидать дома только в случае крайней необходимости — наверное, всем просто было страшно выходить.