Убийца.

Детоубийца.

Начал с обмана и продолжил — им же.

Сможешь вернуться и рассказать ему, что случилось семь месяцев назад?

Нет? О, естественно, нет. Куда тебе.

…что вы хотите, чтобы я вам рассказала? Что нового я могу рассказать? Я всего лишь пекарь, я…

Мы понимали кирстаневцев, правда, мы им сочувствовали, но Вирдан ведь тоже был пожран Разрывом. Был только-только восстановлен, а вы же знаете, как восстанавливают Архонты. Стены-то стоят, но что толку с голых стен? Мебели — половина, если повезёт. Об остальном и говорить нечего. Мы понимали керкитцев, но что нам было делать? Нам нечем было их кормить. Некуда было девать. Что нам было делать?

Вы знаете, что было дальше.

Нас выгоняли из домов. Мне повезло: пекарня перестала быть моей, но мне позволили в ней работать и жить. Нам почти не давали еды, но голод был не самым страшным.

Не все они были злыми, некоторые даже пытались нам помочь, но большинство… Они словно ненавидели нас. Я не понимаю, почему и как… Как можно так ненавидеть.

Нас… осталось мало после Разрыва. И становилось меньше. И…

Я… мне повезло: я не молода и некрасива, а вот Келли, моя помощница… Ей, когда нас освободили, пришлось идти к целителю, чтобы… избавиться… и она так и не… она боится мужчин, почти не выходит из дома, она…

Я не могу. Не могу об этом говорить.

Благословен будь его величество Хорст Бреннг, избранный народом — дважды.

И прокляты Архонты — за их бездействие.

Нолан Карвителли «Жизнь в захваченном Вирдане: воспоминания очевидцев»; издано впервые в 603-ем году от Исхода Создателей

(Мама часто говорила: «Истина одна, но слов, в которые можно её облечь и обернуть, существуют миллионы», — и кому, как не ей, посвятившей свою жизнь описанию правды с помощью лжи, было понимать, насколько легко можно углубить примитивное и романтизировать — обыденное.

Когда у Иветты спрашивали: «Чем занимается твой отец?» — она отвечала: «Мой папа строит корабли». Хотя он никогда не занимался — именно этим.

В целом верфи не являются особо прибыльными предприятиями: в мире, где любая пучина обходится одним шагом в портал, нужны, наверное — с практической точки зрения — разве что рыболовные лодки. Однако Ирелия была страной озёр, окружённой тремя морями — так стоит ли удивляться тому, что ирелийцы сначала захотели ходить по воде со всеми возможными удобствами, затем выдумали шхуны, бригантины и каравеллы, а затем превратили кораблестроение в отдельное уважаемое искусство, а самих себя — в его основных поставщиков.

Амато Герарди был ирелийцем: его сердце восторженно откликалось на рокот волн и шелест парусов, но отдано было — монетам и числам.

На верфи «Аббари Туло» он был сначала счетоводом, потом — старшим счетоводом, затем — управляющим и наконец стал одним из управляющих главных.

Он никогда не «строил корабли» в буквальном смысле. Однако благодаря ему и его коллегам люди, действительно строящие корабли, занимались этим без проблем и препятствий, и потому Иветта не чувствовала себя лгуньей, одевая его занятие в свободу и бирюзу .

Она врала гораздо сильнее, когда говорила: «Моя мама переводит книги с ирелийского на язык Создателей и наоборот» — ведь всё было совсем по-другому. Совершенно иначе: не Вэнна Герарди переводила, а Вэнну Герарди — переводили, причём далеко не только на язык Создателей.

Родители исчезали из дома постоянно — по очереди и по кажущимся разными причинам: папа уходил «по работе», мама улетала «на поиски вдохновения», и лишь в четырнадцать Иветта узнала, что означали эти словосочетания по сути одно и то же.

Они всегда — сокрушающе неизменно — отличались по длительности и её определённости.

«По работе» отвечало за примерно похожие и чётко обозначенные интервалы «от такого-то числа такого-то месяца до такого-то числа такого-то месяца»; и второе «такое-то число», конечно, иногда неожиданно увеличивалось, но редко прыгало чересчур высоко. «На поиски вдохновения» могло начаться в три часа ночи и закончиться хоть через сутки, хоть через декаду, хоть через четверть года — и не было в зыбучем песке времени никаких просветов и ориентиров, кроме писем «У вас всё в порядке? У меня всё хорошо, здесь чудесно, люблю, обнимаю крепко-крепко, скоро вернусь».

Иветта Герарди, дочь мастера слов и мастера чисел, дело второго немного приукрашивала по собственному желанию, а о деле первой напропалую врала — по родительской просьбе.

Сама Иветта Герарди являлась всего лишь скучной студенткой факультета общих магических положений Университета Каденвера.

Серой посредственностью, не унаследовавшей ни творческой интуиции матери, ни аналитического ума отца.).

***

Она сказала каждому, отдельно и отчётливо, что нет, нет-нет-нет-нет, не нужно — даже, пожалуй, нельзя — приносить бутылки, это не попойка, это… серьёзный учебный вечер. Полностью серьёзный и абсолютный трезвый — хозяйка выражает сожаление, но таков её решительный указ.

Выпить можно будет позже — как-нибудь потом.

(Когда она оправится от своего последнего личного раза: от безрассудного, безнадёжного и безобразного нажиралова в одиночестве, которое, разумеется, ничего не разрешило и ничем не помогло.).

Дориан Кёрген — вечный весельчак, немного поэт и, на свою беду, портальщик. Летиция ади Сурин-Лаоха, «Лета-из-Кареды» с отнюдь не каредским именем — воплощение здравомыслия, в некотором роде художница и влюблённый в своё дело реставратор. Клавдий Левин, «Церемониймейстер» — исследователь жизни в целом и чужих культур в первую очередь, вдохновенный танцор и хладнокровный алхимик.

И Иветта Герарди — серая посредственность, псевдоювелир и общница-четвёрочница, у которой было много знакомых, но очень мало — друзей.

Впрочем, а разве в жизни бывает иначе?

С друзьями одновременно и легче, и тяжелее, чем с другими: говорить откровенно с ними не боишься и (почти) не стесняешься, но тем совестнее признаваться в обмане — сообщать, что собрала их ты не чтобы мирно читать учебники, а потому что недавно перечитала беспощадную «Жизнь в захваченном Вирдане», и «Трагедию Лимертаила», и «Потерю Хар-Лиота».

Тем неприятнее портить настроение — и тошнотворным напоминанием об ужасах прошлого; и очевидными мыслями, что Каденвер может стать ещё одним в череде, ведь дороги обезумевших от отчаяния и обнаглевших от вседозволенности крайне схожи; и горьким признанием, что четверым студентам не удастся отбиться от Приближённых или вытащить из Оплота осуждённых магистров, но одна малость всё же — в их власти.

Тем неудобнее напоминать, что ты баснословно богата: сама ты, конечно, за всю жизнь не заработала ни лаццы, однако твои родители ещё задолго до твоего рождения нажили возможность вообще не задумываться о деньгах и доверяли тебе всецело — без оглядки и каких-либо вопросов.

И оставалось только сообразить, чем именно стоило в разумных количествах запастись впрок. Что, не привлекая внимания, необходимо было закупить и спрятать, чтобы худший расклад пусть ненадолго и на чуть-чуть, но стал бы — светлее.

(Хоть для кого-то — и да, это эгоистично, но всех всё равно не спасти.).

(И себя тоже, на самом-то деле, сберечь не выйдет, однако можно попытаться сделать… хотя бы что-то.).

Сама Иветта додумалась до самого простого: долгохранящиеся продукты — крупы, копчёности, сухофрукты, бобовые и так далее и базовые целительные зелья — здравствуй, Клавдий.

Дориан остался верен себе: весело заявил, что ни в коем случае нельзя забывать о лекарстве для разума и сердца, сиречь алкоголе, которого сейчас, между прочим, очень не хватает — и ладно, хорошо, в этом действительно имелся определённый резон.

Лета прервала своё долгое и сосредоточенное молчание неодобрительным фырканьем и заметила, что по-настоящему нельзя забывать о соли, сахаре и шоколаде — да благословлена будет её упрямая рассудительность.