Интересно, есть ли на острове хоть один человек, который глуп настолько, что ничьего страха не понимает и сам — не боится? Кроме Приближённых, конечно — кроме… незваных, зловещих, проклятых них.

Иветта открыла было рот, собираясь сказать, что всё разделяет, сочувствует, очень ей жаль, что подобное всех их настигло…

(Тьфу. Каредская манера речи была не только своеобразной, но ещё и весьма заразительной.).

…но Лета её опередила.

— Ш-ш-ш! Всё, я со скулой закончила и приступаю к щеке — не говори, помешаешь движением, смажется всё. Лучше послушай историю, очень любимую мной: о Приближённом, Владычице и их прекрасной судьбе.

Удержаться от улыбки стоило большого труда, однако Иветта справилась и с предвкушением приготовилась всячески внимать.

Она всегда бесконечно любила слушать чужие истории.

(Мир попрощался с Создателями, но ещё не увидел Разрывы — счастливо и бестревожно дышали те, кто ходил по земле вместо нас. Впрочем, она под чужими ногами была той же самой; как были теми же небо, и свет, и закат, и восход.

Трижды была одинаковой воля народа Кареды: Сáхи ади́ Эн-Луи́на сияла бессменно, и вот в третий срок прибыл к ней странный мужчина со странным вопросом «Можно ли путнику с вами, Владычица, поговорить ни о чём?». Был он высоким и бледным, тот не молодой чужестранец, вежливым гостем, но не лебезящим льстецом; «Хо́та Гери́л моё имя, — сказал он, — и я Приближённый Стыда, но молю, не пугайтесь: к вам привело меня лишь любопытство. Безвредное. Только оно».

Сахи ади Эн-Луина, Владычица пламени трижды, тоже была любопытна… а также, конечно, умна : молча решила, что гостя столь важного лучше держать под присмотром — вслух же ответила: «Я буду рада посравнивать наши слова».

Мир удивителен: сколько б ни выпало снега, оттепель смоет его без усилий, как тонкий налёт; птицы рвут тучи, цветы прорастают сквозь пепел — люди находят сокровища там, где не мыслят найти. Время струилось; всё дольше и ближе общались друг с другом Владычица и Приближённый — в их разговорах сплетались в единое сказки и сны; книги, растения, звёзды, Оплоты, возможно грядущее, и безвозвратно ушедшее, и разделённая боль.

Все понимали, к чему всё идёт — ну а как не понять-то, если на Халирсадинах великих читается общий мотив? Хота Герил, репликатор металлов, остался в Кареде — Сахи ади Эн-Луина всегда была рада ему: разум её покорила учёная мудрость, сердце её — состраданье без плат и границ.

И лишь одно омрачало счастливую жизнь наконец-то сошедшихся в мире: всякая власть — это и преимущество, и беспощадная цепь; для Приближённых открыты науки, искусства, Оплоты, но не политика и не участие в ней. Хота Герил жил в Кареде, но не был её гражданином, и полюбил ту, что правила этой страной — только и дело, и силу свои он любил ни на каплю не меньше и уважал чрезвычайно Архонта Стыда.

Честно он всё рассказал своему повелителю и попросил о прощении, ежели что преступил — покачав головой, тот преспокойно ответил: «Вины я не вижу ; но, драгоценный мой друг, продолжай разделять. Нет на любовь никакого запрета, я чувствам твоим не хозяин — волен ты жить, с кем захочешь и на чьей угодно земле … в качестве гостя. Не больше. Поэтому помни: любишь ты женщину, а не её ремесло».

Хота Герил возвратился в Кареду и всё рассказал также честно трижды Владычице знойных пустынь и добрейшего сердца его — та лишь пожала плечами : «Не вижу проблемы. Для управленья страной у меня есть Совет».

Первый советник, Агáдда ади́ Рил-Эхáни, мудрец и хитрейший политик; тоже был связан с Владычицей узами сходства умов и созвучья сердец. Хота Герил уважал его, снежного Лиса Кареды — тысячеликий обманщик снимал свои маски лишь с ним… И со своею возлюбленной, трижды народом воспетой — дважды затмившей и небо, и свет для мужчин.

И вся Кареда, ликуя, кричала, смеялась, ревела, когда эти трое годы спустя наконец-то скрепили Союз; Сахи ади Эн-Луина, советница и поэтесса, двум своим дивным мужьям родила сыновей: старший со временем сел рядом с нею в Совете, младший же стал Приближённым Архонта Вины.

«Вроде бы всё очевидно, расклад предсказуем и ясен», — скажет глупец и решит, не дослушав, уйти… И не узнает, что волосы младшего снежно белели как волосы Лиса — старший же двигался ровно как Хота Герил.).

— …Всё, я закончила. Ну-ка, давай, посмотри.

В зеркале Иветта, отогнав рукой дым, увидела… не совсем то, за чем приходила: у Леты всё, к сожалению, получилось слишком хорошо — цвета, конечно, были очень разными, но гармонировали превосходно, а сам узор вился ненавязчиво, глаза скорее лаская, чем бросаясь в них с намерением выцарапать.

Впрочем, неважно: безумия всегда можно добрать перьями, бусинами, заколками и кричащей одеждой — большого ума для того, чтобы выглядеть глупо, не нужно; а работа мастера — помощь друга — дорогого стоит.

Жаль, что Лета искренне и горячо обидится, если предложить ей деньги, а ничего другого у Иветты ведь не было. Пришлось обходиться неловкими словами:

— Спасибо тебе. Огромное спасибо, Лета. У тебя очень красиво получилось, правда, мне очень нравится. И история тоже замечательная — спасибо, что рассказала её.

«Вряд ли правдива — уж точно не во всём — но тем не менее…»

Послышался тяжёлый вздох — повернувшись, Иветта увидела, что и выражение лица у Леты тоже неожиданно стало печальным.

— Да, только знаешь… Мало кто хочет об этом задуматься, но… Хота Герил, он ведь был Приближённым, а значит, скорее всего… он пережил и Владычицу, и хитроумного Лиса, и даже сына — всех, кого знал и любил. Да, он был счастлив в то общее время, что им судьба даровала, но дальше-то… Дальше-то — как?

И Иветте на короткое, но ощутимое мгновение стало невыразимо стыдно, ведь… Она не то чтобы не хотела — она просто об этом не подумала. Банально не вспомнила, что Приближённые живут где-то в три раза дольше обычных людей.

Даже не осознала историю целиком, а ведь действительно — следовало бы.

***

Домой Иветта, впрочем, вернулась очень довольная собой и проходила в таком состоянии аж целых три дня: Дориан, увидев её, приложил руку ко лбу и сказал, что это одновременно прекрасно и ужасно; Клавдий со знанием дела заметил, что каредские мотивы в выбранном образе теперь — прямо-таки налицо, а Приближённые продолжили упрямо всё игнорировать.

Ей начало казаться, что им вообще совершенно наплевать на Каденвер: на всех, кто его населяет, и на всё, что на нём происходит — и это здорово, замечательно, зашибенно; ведь «наплевать» — далеко не худшее из возможных отношений…

Ей так казалось — иллюзия развеялась крайне быстро.

(«Глупая, глупая Иветта, на что ты рассчитывала?»).

К ней — за ней — пришли седьмого Нояра.

В седьмой день первой декады последнего месяца осени.

Иногда, если честно, Этьен её просто убивал.

Казалось бы, ну умнейший же человек: философ, путешественник, на четырёх языках разговаривает и даже первой, исходной, версией языка Создателей немного владеет — может три часа вдохновенно вещать о взаимосвязанности Тронов, якобы естественной надмирности Архонтов и истоках возникновения веры в Неделимого; а потом раз, и демонстрирует поразительную, какую-то откровенно дикую беспомощность в вещах максимально заурядных. Самых что ни на есть приземлённых: то яичницу — яичницу! — переперчит так, что останется только выбросить; то солёные огурцы молоком запьёт с закономерным результатом; то дырявые носки на свидание наденет, а потом, в постели, увидит, ахнет и засмущается: мол, как-то не обратил внимания, ужас-то какой, ай-яй-яй, как неловко получилось…

И не доходит до него, что даме вообще-то абсолютно плевать на несчастные носки — дама сидит в одних трусах и жаждет активных действий, а не извинений по надуманным, высосанным из пальца поводам.