И не до этого же всего сейчас было; Неделимый, почему она вообще думала о какой-то мантии, когда Хранитель спокойно и с достоинством шёл к Приближённым — один.

(Почему, почему, почему, почему?..).

А навстречу ему гораздо быстрее и легче двигался Приближённый Печали.

Он был очень высок — даже выше Хранителя Краусса, впрочем, конечно, не «Иветте-шпендалетте» (спасибо Дориану за этот образчик «юморных» определений) судить. Рассмотреть его в подробностях было тяжело, — слишком далеко он находился — можно было сказать лишь, что одежда у него была такой же оригинальной, как и у всех остальных, и что он не был ни грузен, ни хрупок. Если бы он подошёл ближе, а он подойдёт ближе, он подходил — ближе…

Хранитель Краусс неожиданно застыл.

Ненадолго, всего на несколько секунд, но последующие его шаги были ещё медленнее и тяжелее, чем прежние.

(Что случилось? Нога?..).

Они сошлись сравнительно близко к Университету и начали говорить — конечно же, тихо, и Иветта ничуть, вот ни капельки не стыдилась своего горячего желания подслушать, но для изменяющего намерения у неё не хватало знаний об устройстве слуха, а на созидающее пришлось бы потратить неоправданно много силы. Силы, которая, скорее всего, ещё пригодится.

Но всё это не значило, что выхода не было: здесь наверняка имелся кто-нибудь с целительского факультета или просто хорошо разбирающийся в анатомии, и, оглядевшись, Иветта действительно увидела слева от себя торопливо жестикулирующего парня. Который, закончив цепь, покачнулся и прижал руки к ушам.

(И она рванулась было к нему, — хотя какой от неё был бы прок, она же не умеет лечить ничего серьёзнее порезов — но парень быстро выпрямился и, выставив руку вперёд, сначала успокаивающе кивнул стоящим рядом с ним, а затем выразительно помотал головой. Помощь ему вроде не требовалась, так что Иветта решила не лезть).

Ну конечно. Глупо было предполагать, что Приближённый позволит кому-нибудь подслушать себя — он ведь тоже прожестикулировал, как только подошёл к Хранителю.

Значит, выхода всё-таки не было. Им всем снова оставалось только ждать, и Иветта, вцепившись в пояс халата, начала рассматривать Приближённого.

Пытаться угадать возраст Приближённого — занятие бесполезное: этому могло быть хоть пятьдесят лет, хоть сто, хоть четыреста (но меньше пятидесяти — очень вряд ли). Он был выше Хранителя на целую голову и в целом крупнее; его нос был, пожалуй, великоват, а глаза — узковаты, но он не казался уродом. Портили его бледность, острые скулы, бело-голубые радужки и резкий подбородок. Если бы его лицо смягчало хоть что-то кроме мелких морщин на лбу и в уголках глаз: более тёмный их цвет, загар, борода, улыбка, в конце концов…

Он не казался уродом — он просто пугал.

Он ведь и одет был строже, чем многие его братья и сёстры: в тёмный плотный плащ с чуть расширяющимися у запястий рукавами и орнаментом по краям, тёмный жилет с множеством мелких пуговиц и сложным узором, тёмную рубашку, тёмные прямые штаны и остроносые туфли. Да, он был обязан придерживаться цвета Печали, но его одежда казалась тёмной даже по сравнению с одеждой тех, кто стоял — за ним; а линии вышивок были густыми, ломаными и хлёсткими.

Иветте не хотелось разговаривать с ним, хоть как-то взаимодействовать, да даже просто стоять рядом — а Хранитель стоял, и слушал, и говорил.

А затем, тяжело опёршись на трость, опустился на одно колено.

Снова начавшие шептаться студенты замолкли вновь. Тишина всё-таки стала абсолютной. Иветта закрыла глаза, но тут же заставила себя их открыть.

(«А на что мы рассчитывали? Какая здесь была альтернатива? Бессмысленные реки крови? Превращение в мёртвых жителей мёртвого острова?»).

Она ведь знала Хранителя. Не близко, разумеется, они не были друзьями, но она знала его как блестящего учёного, чуткого слушателя, по-доброму ироничного собеседника и терпеливого наставника. Этот… Приближённый ничего не знал и знать, небось, не хотел, но не был же он слепым — зачем издеваться над искалеченным человеком, зачем, когда… Ему ведь даже не будет пользы от Университета Каденвера.

Да, Университеты Магии служили в том числе дополнительным запасом сил для своих Хранителей, вот только чтобы он стал ощутимым, требовалось время. Университет Каденвера же распахнул свои двери миру лишь десять лет назад — если Приближённый со своим базовым объёмом могущества начнёт тянуть из него энергию, хватит её… На сколько? На полторы декады? Декаду? Пару дней?

Приближённому не нужен был Университет Каденвера.

(Это всего лишь церемония, жестокий и бессмысленный ритуал. Тот, кто владеет Университетом, владеет всем островом; избранному преемнику связи передают, взяв его руки в свои, а победившему захватчику — преклонив колено.).

Приближённому не нужен был Университет Каденвера, как Архонту Страха не нужна была её…

Хранитель, преклонив колено, стоял перед Приближённым Печали, но видела Иветта совсем не его. Вспоминала она — со слепящей яркостью, ясностью и яростью — свою маму, которая (пятнадцать, Неделимый, уже целых пятнадцать лет назад) стояла прямо и гордо перед Приближёнными Страха; и не было между ними никакой разницы, потому что конец — один: Себастьяну Крауссу в любом случае пришлось бы сдать Каденвер точно так же, как Вэнне Герарди пришлось, несмотря на свое нежелание и горечь, уйти с теми, кто явился — за ней.

(И она вернулась — живой, невредимой, свободной, как и было обещано; всего через год, и что такое триста шестьдесят дней, если в среднем люди — без учёта Архонтов и Приближённых — могут ходить по землям, водам и горам Анкалы полтора столетия?

Целая вечность, когда тебе двенадцать и ты не знаешь, — не можешь знать, не смеешь рассчитывать, одинаково боишься верить и не верить — увидишь ли ты свою маму ещё хоть когда-нибудь, потому что любые обещания — это всего лишь слова.).

Она была Иветтой Герарди. Дочерью Вэнны Герарди.

Той, что когда-то могла только стоять и смотреть; и сейчас тоже, как и все проклятые остальные, просто стояла и смотрела.

Ничего не изменилось за пятнадцать лет: столько всего было увидено, услышано и усвоено, но ничего не изменилось… Или всё же?..

Приближённый, чуть наклонившись вперёд, положил свою левую руку на плечо Хранителя (зачем? чтобы с силой сжать? коленопреклонения ему недостаточно?), а правой начал жестикулировать — и Иветта знала эту цепь. Не должна была знать, но знала — странно, что Приближённый не ограничился выражением сути намерения.

«Что, даже у тебя силёнок не хватает?»

Наверное, ей следовало подумать. Хотя бы о том, что Хранитель не хотел бы, чтобы те, кого он пытался защитить, делали глупости; что Приближённых здесь — несколько десятков; что гораздо разумнее будет не вмешиваться.

Вот только она устала — за эту ночь и за пятнадцать лет, бесконечно устала — стоять и смотреть.

Иветта закрыла глаза, подняла руку на уровень груди и вообразила почти то же самое, что и видела: Приближённого и стоящего перед ним, преклонив колено, Хранителя — за спиной которого простирался Университет Каденвера…

…«Узки шпили твои, просторны галереи твои, изящны мосты твои, тянущиеся от башни к башне — в воздухе, над землёй, ведь как бы высоко ни находился твой фундамент, метишь ты ещё выше; хочешь вознести тех, кто стал частью тебя — ещё выше. И внутри, и снаружи светел ты, самый молодой из Университетов Магии, и величественен, и прекрасен, и гостеприимен — знакомый, но чужой, изученный, но не любимый».

Да, она не любила свой Университет. Да, она выбрала его из практичных соображений, а не по зову сердца. Да, она всё больше считала последние два года нелепой тратой времени. Но во всём этом была виновата только она сама, и разве любил Университет этот Приближённый — этот пришлый, который увидел его пепельные стены впервые? Который не пытался в них ни учиться, ни учить? Который легко взлетел, и никогда не был одним из тех, кто поднимали кусок горы на два километра ввысь?