Каждый являлся доверенным Архонта, каждый находился под его защитой; и было их, здесь и сейчас, больше, чем студентов Университета Каденвера — прячущихся за колоннами, напуганных, не смеющих и никогда не посмеющих подойти.
(Сколько продолжают беззаботно спать? Сколько вообще слышали, что на Каденвер пришли Приближённые Печали? И ведь не только студенты живут на Каденвере и не только магистры; так где же люди, что они сейчас делают?..
Хоть кто-нибудь знает, что нужно делать? Можно сделать? Следует сказать?).
Никто не подойдёт к Приближённым, а вот к Иветте подойти могли: могли начать задавать вопросы, просить объяснений или просто выговариваться; и не было у него сейчас желания отвечать и утешать.
Саму бы кто утешил.
Она отодвинулась от колонны назад и чуть вправо и, закрыв глаза (постыдная слабость: не пристало бакалавранту Университета Магии спотыкаться о реальность, не приличествует отказываться от зрения лишь потому, что так проще; но сейчас на должное и правильное было глубоко наплевать), начала воображать. Представлять себя — как можно чётче, различимее и однозначней — заключённой в прозрачный, но материальный купол…
…ночь; пепельная колонна — впереди и пепельный фасад Университета — позади; пепельный — светло-серый — серый — тёмно-серый — цвет Прибли…
Проклятье! Это уже даже не слабость, это позор настолько непомерный, что и слова для него не существует.
Вдох. Выдох. Ещё раз. Успокоиться, сосредоточиться, овладеть собой. Овладеть. Собой.
Ночь; пепельная колонна — впереди и пепельный фасад Университета — позади; она, Иветта Герарди, в идиотском голубом халате на голое тело и чёрных сапогах; и радиус условной окружности на полу — один широкий шаг; и вырастает из неё — невидимый купол. И пусть не влетит в него ни камень, ни насекомое, ни птица; пусть не войдёт ни один человек, не пройдёт — никакая рука, не перейдёт черту даже высшая форма любопытства; пусть отступит даже ветер, пусть будет отвергнуто всё — мягко и бережно, но непреклонно; обозначено — допущено внутрь — только одно исключение: звук …
Основные правила магии просты и малочисленны. Магия доступна всем. Основанием ей служат имеющиеся у каждого человека сила, воля и воображение. Воплощается она через жест, выражающий суть намерения.
Остальное — излишества для облегчения жизни.
(Излишества, без которых ты, правда, выдохнешься за час, на изучение которых уходят долгие — очень долгие — годы и которые порождают тысячу вопросов «как», «откуда» и «почему», в лучшем случае имеющих сложный и расплывчатый ответ, а в худшем — не имеющих его вовсе).
Медленно выдохнув, Иветта вскинула правую руку на уровень груди и начала воплощение.
Намерение — созидающее: повернуть выставленную вперёд ладонь на девяносто градусов, обратив вверх (к небу), и поднять на уровень лица. Дополнительные жесты; форма — можно постановить приближение к полусфере: согнуть мизинец и безымянный палец и просто перевернуть ладонь, направить её к земле, полусфера опишется сама. Центр — воплощающий намерение, «Я»: выпрямить пальцы, повернуть ладонь к себе и сделать хватательное движение — будто резко сдираешь не дающий увидеть картину кусок брезента или, в данном положении, мешающую дышать маску. Исключение: выпрямить большой, указательный и средний пальцы; снова обратить ладонь от себя, начертить окружность и поставить в её центр точку. Звук: просто опустить руку, чтобы получился ровный отрезок, а затем сместить пальцы вправо, по петле с концом примерно в середине обозначенного ранее отрезка.
…купол, прозрачность, непреодолимость, мягкость, упругость, — ещё, пожалуй, немного тепла — звук, Иветта Герарди…
Получилось. С четырьмя вспомогательными звеньями и слабо, но всё же получилось.
Этот купол при желании пробьёт любой студент, что уж говорить о Приближённых, однако Иветта и не воплощала его всерьёз. Она создавала и создала скорее символ — просьбу «Пожалуйста, не подходите» к тем, кто готов услышать другого и уважить его желание или нежелание.
(Просить о чём-либо Приближённых очевидно бессмысленно. Пытаться от них отбиться бессмысленно тем более.).
Оставалось только одно: дожидаться Хранителя — именно здесь, потому что Хранитель по определению живёт в Университете.
(Магистры эту обязанность не разделяли, но ни для кого не было секретом, что многие из них зачастую задерживаются в Университете не просто до ночи, а до раннего утра. Для некоторых научная работа вообще по-настоящему начинается лишь после минуты смены дня из-за особенностей мышления — Университет никогда не бывает пуст, Хранителю не придётся справляться со всем этим в одиночку, и слава Неделимому, слава Неделимому…).
Тянулись минуты, каждая следующая казалась длиннее предыдущей, и неожиданно Иветта захлебнулась осознанием того, насколько обычной была эта осенняя ночь. Не застилали небо, стучась в Купол, ни пепел, ни дым; не пахло ни кровью, ни гарью, ни гнилью; не слышались ни стоны, ни крики, ни мольбы о пощаде — только тихий, монотонный, совершенно безобидный шёпот собравшихся у Университета студентов. Каденвер не падал вниз; земля его не шла трещинами и не крошилась в пыль, а воздух оставался копией того, которым дышали жители рядового человеческого города, он не превращался в разреженный воздух высоты.
Приближённые просто стояли — неподвижно и молча — и выглядели обманчиво мирно. У них, судя по всему, не было приказа карать, но тогда зачем они пришли?
Иветта смотрела на них, но толком не видела — для неё они смешивались в однородную массу точно так же, как сузились до единственного предложения мысли: «Зачем, зачем, зачем вы здесь?!».
К ней попытался подойти какой-то молодой человек, — очень и очень смутно, но всё же знакомый: вроде бы со старшего, последнего курса бакалавриата; то ли репликатор, то ли иллюзионист — но, наткнувшись на купол, отступил. Приближённые продолжали стоять, время — удлиняться, а ожидание — душить.
Ничто не менялось так долго, что Иветта пропустила точный момент, когда всё наконец изменилось. Когда исчез даже шёпот, и тишина была бы абсолютной, если бы её не нарушал мерный стук трости о мрамор.
Иветта повернула голову вправо, наткнулась взглядом на совиные перья и почувствовала идиотскую, неуместную растерянность — нечему ведь было удивляться, решительно нечему, и всё же… Она впервые за два с лишним года увидела Хранителя — в мантии Хранителя. Только сейчас поняла, что Хранитель Краусс обычно её не носил.
В этом, в принципе, не было ничего особо странного: Хранитель не был обязан щеголять в мантии Хранителя — он имел на это право, если таково было его желание; и Хранитель Краусс мог подобного желания не иметь по болезненно очевидной причине. Иветта узнала мантию лишь потому, что видела её изображение: внутренний её слой — тёмно-коричневый, с золотой вышивкой — доходил до земли, внешний — светло-песочный, тоже с золотой вышивкой и прикреплённым к левому верхнему краю «наплечником» из совиных перьев — до середины голеней. Она выглядела одновременно изящно и внушительно и весила наверняка немало: ткань казалась сравнительно плотной.
Не носил её Хранитель, скорее всего, потому же, почему шёл сейчас к Приближённым очень медленно — как ходил всегда.
Себастьян Краусс начал свою научную карьеру в двадцать четыре года и уже с тростью: никто не знает, что именно случилось с его левой ногой — все знают, что он не позволяет даже осматривать её и самым выдающимся целителям, так как, по его словам, «всё, что можно было сделать, было сделано». Те, кто её при каких-либо обстоятельствах всё же видели (таких людей просто не могло не быть), разумеется, молчали.
Даже если бы Иветте пришёл в голову вопрос «А почему вы не носите мантию Хранителя?», она никогда бы его не задала — у неё всё же имелись и мозги, и сердце. Да, честным ответом могло являться и банальное «Просто потому что не хочу» — а могло и не являться.
