Они просто прошли сквозь.

Почти пять десятков лет напряжённой, непрекращающейся работы: сила и воля лучших учёных, сотни выверенных жестов и выраженных намерений защитить, оградить, сохранить, уберечь; и они просто. Прошли. Сквозь. Купол.

По крайней мере, если верить перепуганному Энни.

(Распахнутые глаза, дрожащие руки, срывающийся голос: «…они… они взлетели… они поднялись с земли, Ив, без всего… и Купола для них словно бы не было… не через порталы, их можно было бы закрыть, возможно, магистры бы успели… а так закрыли — они, не магистры» — «Бр-р-р, о чём ты? Какие “они”, какое “взлетели”? Тебя Лета опять накурила, что ли?»).

Если бы. Если бы дело было в Лете и её любимом каредском кальяне.

«Их» Иветта увидела, как только вышла на Главную. Несколько десятков людей, стоящих перед Университетом: каждый — в сером и каждый — седой.

(Тёмно-серый — цвет Приближённых Печали: глубокая тень, предгрозовое небо и пепел сгоревшего дома. Светло-серый, практически белый — цвет Приближённых Отчаяния: туман над болотом, выцветшие радужки слепых глаз и прах, оставшийся после погребального костра. Их нелегко спутать, — к тому же Главная всегда ярко освещена — на Каденвер пришла — именно Печаль, не принять одно за другое даже на расстоянии и со спины, ошибки здесь нет, нет, нет…).

Она рванулась в сторону сразу же, как смогла сдвинуть ноги: вправо, в переулок Ар’Векта, из которого можно выйти на улицу Иолана, а дальше — мимо «Ветра и всполохов» к улице Ниэллы…

(И Энни пытался схватить её за руку, бормотал в спину: «Ив, куда ты, стой», — и у неё не было времени обернуться и ответить: «А что толку стоять?»).

Им всем следовало бежать, вот только не сбежишь с небесного острова. Не денешься никуда с «воплощения идеи обособленности и независимости», когда все порталы закрыты, а Купол — непроницаем изнутри.

(Впрочем, все ли?.. Она ведь проверила только один, тот, который стоит в переулке Тихого Сна… Конечно. Нелепый вопрос, напрасное сомнение, слепая и вредная надежда: разумеется, все. Условия и исключения лишь усложняют осуществления намерения — так зачем прибегать к ним там, где они не нужны?).

«Символ красоты и сложности магии», «демонстрация непредвзятости», «гарантия безопасности»; и что делать — теперь?!

Что остаётся, кроме как мчаться к Университету — сердцу острова, самой его основе; тому, ради чего и поднималась в небо отделённая и перевёрнутая вершина горы? И Иветта мчалась: в проклятом халате и не до конца застёгнутых сапогах; мимо размазывающихся окон, расплывающихся фонарей и растерянных людей, спрашивающих друг у друга: «Зачем они пришли?», «Как это случилось?», «Что происходит?» — и как же хорошо, что на крик не было ни дыхания, ни сил.

«Любой Приближённый могущественен как целая сотня обычных магов и защищён высшим законом. Несколько десятков Приближённых заявились на остров в час ночи, закрыли порталы, изолировали связующие проводники и переместились к Университету. Как вы думаете — что происходит?! Сами-то о чём говорили всего две декады назад?»

(— Признаться, мы были очень удивлены, — задумчиво проговорил Хранитель Краусс. — В последний раз Воля Архонтов сообщалась… ох, Создатели благодетельные… сто семьдесят четыре года назад. В связи с Дал-Вершадским инцидентом. Сейчас же никаких предпосылок для неё, насколько мне известно, нет.

— И вы… отказали им.

Это не было вопросом: об отказе Совета знали все. Обсуждали его — все, и осуждали — довольно многие. Не без причины, но Хранитель лишь рассмеялся:

— Ох уж эти газетчики! Вечно они всё преувеличивают, особенно в заголовках: то один-единственный Разрыв превращается в катастрофу уровня четырёхсотого года, то Совет Хранителей отвергает Волю Архонтов.

Он провёл рукой по лбу и продолжил со свойственной ему невозмутимой мягкостью:

— Иветта, мы им не отказали. Мы всего лишь временно отложили исполнение Воли и отправили его сильнейшеству Архонту Вины просьбу её пояснить. Я, признаться честно, предпочёл бы иметь дело с Архонтом Любопытства, но, к сожалению, речь идёт о законе, а не о науке.

Да, «временно отложили» передавало суть точнее, вот только звучало ничуть не лучше, чем «отказали». Воля одного Архонта — как утверждали они сами — может быть подвергнута сомнению, оспорена, оставлена без внимания или просто не услышана; однако Воля Архонтов — единогласное решение всех шестнадцати — должна соблюдаться немедленно и неукоснительно, но…

— Учитывая, чего от нас хотят, наша просьба вполне резонна. Мы, разумеется, готовы сотрудничать, просто ситуация требует… м-м-м… скажем так, некоторых уточнений. И в перспективе самим Архонтам выгодно, чтобы мы понимали их полно и правильно.

Но Хранитель, знавший об Оплотах больше и пребывавший к ним ближе, чем обычная студентка, был совершенно спокоен; и потому Иветта успокоилась тоже.).

Даже не две декады, меньше: не двадцать, а… восемнадцать дней назад? Да. Да, точно. Восемнадцать.

Что ж. Очевидно, Архонты не жаждут понимания, не дают объяснений, не принимают отказов и не объявляют войн — они просто высылают армию. Ничем иным несколько десятков Приближённых не являются.

(Посланниками высылают — не больше троих, а к Разрыву… сколько же?.. от пяти до двадцати?.. на первые вроде бы отправляли значительно больше… Плевать, не важно, это совершенно не имеет значения, ведь не появляются Разрывы в небе — только на земле.).

Как долго она бежала? По Главной от её дома до Университета примерно полчаса, если утро свежо и солнечно и торопиться некуда; и минут восемь, если хочется размять ноги и поспорить с ветром — а вот так, крюком, мимо «Ветра и всполохов», «Обретённых сказаний» и «Мира чернил», через правую половину Первого сада и, наконец, к колоннаде у входа…

Высунувшись из-за колонны, Иветта быстро огляделась и с облегчением поняла, что успела: не изменилось ровным счётом ничего.

Приближённые Печали — всё же именно Печали, совершенно точно не Отчаяния — продолжали стоять на Главной перед Университетом, и никак не получалось отогнать глупую, неуместную и абсолютно бесполезную мысль «Да как же вы умудряетесь выглядеть одновременно одинаково и по-разному?»

Если внимательно приглядеться и подумать, объединяющих черт у них было совсем немного: разный рост, разная комплекция, разные глаза, разные причёски, просто волосы у всех — полностью седые; разные предметы одежды, разные её фасоны и сочетания и даже разные оттенки — базальтовый, эбонитовый, гранитный, стальной, торфяной… — тёмно-серого цвета. Причём комбинации порой были весьма причудливыми: легкомысленные зеланские косички, строгий сюртук и сапоги выше колена; волосы длиной до груди, камзол, какой был модным среди мужчин Лекена в позапрошлом (если не поза-позапрошлом) веке, и современные каредские туфли; вычурное двухслойное платье и снова практичные высокие сапоги; короткая хлетская стрижка и плащ до земли, надетый прямо на рубашку — и всё это на словах звучало до крайности нелепо, но на соответствующих Приближённых смотрелось гармонично и как-то очень правильно.

И Иветта почувствовала, как сковывающий её смертельный ужас на мгновение сменился опьяняющим ощущением абсурда: явившаяся в ночи на Каденвер армия Приближённых Печали была похожа на компанию разношёрстных студентов больше, чем сами студенты Университета Каденвера, прибывшие в него со всех уголков Материка.

Это казалось до истерики смешным. Ровно одно удивительное, упоительное, умопомрачительное мгновение.

Какой бы своеобразной ни была одежда Приближённых, у каждого к ней — на груди, справа — был прикреплён Знак Печали: заострённый горизонтальный овал, призванный изображать глаз, и тянущаяся из центра нижней дуги тонкая цепочка, заканчивающаяся маленькой пластиной в форме слезы; всё из одинаково тусклого серебра или какого-то его подобия.