— Я не могу сосчитать… Их не много — тех, кто недавно сотворяли свет; но я всё равно не могу сосчитать…

…и Университет не умел забывать: он помнил всю свою — пока что — недолгую десятилетнюю жизнь и был готов рассказать, что , когда и где , но почему-то не кто ; не умея забывать, он не умел сохранять имена, неужели наши вмешательства весомее нас самих…

…неужели поступки весомее личности, которая их порождает…

…не суть, не важно, не имеет значения: время не имеет значения, и можно — осторожно, осмотрительно, опасливо, ни в коем случае не прощаясь с настоящим — заглянуть в прошлое, вернуться…

…в Анатомический Коридор на четвёртом ярусе, каким он был декаду назад, и кто-то возжёг россыпь янтарно-нефритовых октаэдров, наверняка желая порисоваться и впечатлить…

…и для того же месяц назад в лекционной аудитории двумя ярусами выше, кружась, лавировали в воздухе пятьдесят девять — почему именно пятьдесят девять? — бирюзовых икосаэдров…

…и два месяца назад в химической лаборатории тремя ярусами ниже плавно вращалась, изгибаясь и то сжимаясь, то вытягиваясь, аметистовая петля Мобиуса; неясно, зачем, но это было чудесно — и создаться, и сложиться, и быть непрерывной …

…как чудесно было закручиваться геликоидом, перешагивая от сапфирового к гранатовому, обматываться и переходить и вверх, и вниз, и вверх, и вниз…

…и раскрыться зонтиком Витни, и заузиться ласточкиным хвостом, и растечься обезьяним седлом, и свинтиться в бутылку Клёйна…

…и три месяца назад в кабинете декана факультета репликации кто-то…

…кто-то следовал за ней?

Следил — за ней? Слушал вместе с ней?

Нет, нет, это же невозможно — и почему выбрасывает в настоящее, почему тянет к двери, при чём здесь дверь, откуда изменяющее намерение…

…которое…

…открывает…

…дверь…

… прямо. Сейчас.

На пороге стоял Хэйс. И, щурясь, смотрел на кальян.

И где-то это уже случалось. Когда-то это уже случалось.

Балкон на третьем ярусе — Самая длинная ночь. Точно: история повторялась, и стоило, пожалуй, учесть совершённые ошибки и обойтись без невнятных оправданий непонятно за что.

Правда, нынешняя ситуация была… несколько более неоднозначной. Вызвавшей — в отличие от — явное недовольство: широко шагнув вперёд, Хэйс спрятал руки за спину и холодно произнёс:

— Это было очень неразумно.

Ага.

Ну здравствуйте и значит так. Во-первых, не «очень неразумно», а «не очень разумно». Во-вторых, а таскаться с Пришибленным Приближённым по Вековечному Монолиту разве не было, а? А? А?! Подобные прогулки желания сделать замечание не вызывали?

И кстати, таскать студентку по Вековечному Монолиту было ведь неразумно тоже. Вероятно. То есть, неужели ничто не запрещало? Их сильнейшества что, были не против экскурсий для непосвящённых?

Неделимый, о чём она вообще думала.

«Немедленно возьми себя в руки и скажи что-нибудь конструктивное».

Что-нибудь умное и примирительное, ведь ребята — все трое, и Клавдий, и Дориан, и Лета — как-то неожиданно оказались перед ней; заслонили, загородили, приготовились защищать её, и требовалось спасать: кого от кого, было, стоит отметить, не очень-то ясно, но следовало что-то сделать — и быстро.

— Ребят…

Плохо. Сипло, сдавленно и чересчур тихо.

— Ребят, — откашлявшись, более (вполне) уверенно проговорила она, слезая со стола. — Всё в порядке.

Хэйс не был по-настоящему зол и не собирался разбрасываться разрушающими намерениями — Иветта не смогла бы объяснить, почему была в этом уверена, но чувствовала, словно бы точно знала, что всё закончится хорошо и никаких проблем ни у кого не возникнет, если никто сейчас не натворит глупостей, и как — как, как, как?! — удержать от них в первую очередь своих друзей?

— Разумеется, всё в порядке, — ровно (слишком ровно, голосом натянутым и напряжённым, проклятье) «согласился» Клавдий. — После обысков, проведённых в наших домах, руководство Каденвера должно понимать, что изначально запрещённых смесей у нас не было. И не может не понимать, что достать их мы не имели возможности. Соответственно, всё происходящее лежит в рамках закона.

И ох, Клавдий, Клавдий, Клавдий…

«Поаккуратнее бы ты насчёт запрещённых смесей и рамок закона».

Были ведь — впрочем, конечно, совсем не те; хуже дела обстояли с рамками закона: Иветта Герарди не имела никакого права вмешиваться в ритуал передачи, то есть не должна была обладать способностями Хранителя, а значит и использовать их ей, наверное, не следовало, и почему эта здравая мысль посетила её голову только теперь?

Почему, ну почему она никогда не пыталась разобраться хотя бы в основах юриспруденции?

А Хэйс ведь наверняка разбирался, и тоже помнил про абортирующие, и сказать мог очень много чего, и процедил:

— Я обвинил вас в неразумном поведении, а не нарушении закона. Вашей подруге, эрен Левин, требуется помощь. Оставьте нас.

Слова неубедительные, зловещие, провокационные, и Иветта не могла влезть с рвущимся из горла «Да, оставьте, я с ним уже много раз оставалась и, как видите, жива-здорова», потому что он был Представителем Оплота, явившимся к тем, кто отказался исполнять Волю Архонтов, и она не была совсем уж идиоткой, и помнила про «обязанность пугать», и понимала, что если начнёт трепать языком, то Приближённый Хэйс «Будет Вынужден» принять какие-нибудь меры, причём того не желая, и что же, как же…

— Будьте благоразумны. Если она ушла слишком глубоко и Университет удерживает её сознание, единственный, кто может ей помочь — это Хранитель, то есть я.

И никакой Университет, конечно, ничего не удерживал, — подобное вообще возможно? — но…

Вот так было лучше. Вот тут появились шансы утихомирить и уговорить.

— Навестите эри Герарди в её доме через час, этого времени мне должно хватить. Если ей придётся задержаться в Башне Целительства, я вас уведомлю.

И действительно хорошо — ну же, ребята, пожалуйста, прошу вас, уйдите, и я разберусь; жаль, что она не видела их лиц, но должны же они осознавать, что предложения привлекательнее от «страшного ужасного слуги одного из сильнейших» не получат, и послушаться здесь — наименьшее из зол?

— Идите, ребят. Встретимся через час.

Они не пошли — продолжили маячить перед глазами спиной, словно застывшие, и Иветта похолодела от пронзительного, чудовищного понимания, что она не уверена, что, если дело дойдёт до сражения, без промедления встанет на их сторону; что она не готова без колебаний защищать друзей, вляпавшихся в беду по её вине, оказавшихся в опасности из-за её решения и беспокоящихся за её никчёмную жизнь, потому что ей не безразличен и Хэйс — и потому что ей казалось, что он в итоге проявит милосердие, хотя с чего бы вдруг?

Оно у него вряд ли безгранично, знает она его… да практически ведь не знает, так откуда взялось проклятое доверие, которое никак не удавалось стряхнуть? Откуда сомнения там, где всё должно быть однозначно; да кто для неё Этельберт Хэйс, когда он стал настолько ближе, чем ему быть следовало, и не упрекнёшь его в этом, не укоришь, нельзя сваливать всё с больной головы на здоровую.

Он тоже являлся заложником ситуации, результата глупости Иветты Герарди, и действительно не был плохим человеком, нет — а вот с ней что-то явно было не так, и где лежит правильное, очевидно, но почему тогда до безумия, до истерики тошно; Неделимый, молю, избавь меня от этого выбора — я поступлю, как подобает, но я не хочу, не хочу, не хочу, я смогу, но я не хочу…

Первой к выходу двинулась Лета.

За ней — Клавдий.

Дориан, обернувшись на пороге, бросил:

— Мы будем ждать. Через час.

Дверь закрылась. Хэйс (снова) поставил звуконепроницаемый купол.

Иветта, согнувшись, выдохнула — и выпрямившись, затараторила: