— Извините. Я не хотела вас подставлять, я ужасно сглупила, мне правда очень жаль, простите, ваше преподобие, клянусь, я не хотела…

Она размазывала бы эту несчастную мысль по воздуху ещё очень и очень долго, но Хэйс выставил руки вперёд, призвав к молчанию, и гораздо теплее, чем раньше, — чем она заслуживала — сказал:

— Вы меня не подставили, эри. И думаю, что вам стоит сесть.

В тюрьму? Да, вероятно, стоило.

А-ха-ха-ха-ха. Ха. Смешно — обхохочешься.

Пожалуй, сесть и вправду было отличной идеей.

Не на стол, разумеется, — на стул; преподавательский, единственный поблизости, и получилось неловко и невежливо, но Хэйс, ни капли не обидевшись, выразил изменяющее намерение, устроился рядом на стуле, перелетевшем к нему через половину помещения, и, обхватив руками её голову, заставил посмотреть на себя в упор.

Его пальцы как всегда были мягкими, тёплыми и аккуратными…

— Назовите своё имя.

А вопросы — странными ис-клю-чи-тель-но.

— Э-э-э… Иветта. Иветта Герарди.

«Вы ещё слишком молоды, чтобы страдать деменцией, разве нет?»

— Сегодняшняя дата?

Э-э-э-э-э-э… Да что за?..

— Двадцать шестое Янвера. Тысяча двести девяносто второй год от Исхода Создателей.

«Кто из нас травку-то курил? Может, это глюк?»

— Продолжите ряд: один, один, два, три, пять, восемь, тринадцать?..

Серьёзно? Серьёзно?!

О, ради Неделимого и всех Ипостасей Его…

— Двадцать один, тридцать четыре, пятьдесят пять, восемьдесят девять… Хватит?

— Да. Бериллий, магний, кальций, стронций и?..

Да твою же…

Так. А что там было-то — магний, кальций, стронций, ну же, ну…

Барий! Точно — барий!

— Барий. Ваше преподобие, со мной всё в порядке, правда. Я всё помню и нормально мыслю, я не пострадала.

И не пострадает — если ей перестанут задавать вопросы из школьного курса.

Хэйс (бедолага, за что ему это) смотрел на неё озабоченно и видел… да обычное лицо, раскрашенное «под каредские халирсадины», и зрачки, расползшиеся на всю радужку — и в его глазах всё-таки было что-то гилийское. Точнее, в их разрезе.

(Очень давно, во времена Создателей, которые ушли, в Гилии, восточной стране, которой больше нет, у обычных, ничем не примечательных людей родился щуплый ребёнок со странными чертами лица: узкие губы при широких скулах, низкопосаженный нос и глаза удивительной, не виданной прежде формы — сильно раскосые, с нависающим веком; позже их назовут «гилийскими». Шли годы — отличия становились всё выраженнее, и в конце концов обеспокоенные родители привели своего сына к Создательнице Ан’Гараде и спросили, не может ли она вернуть несчастному украденное судьбой, не может ли — исцелить; и Создательница, рассмеявшись одновременно весело и горько, ответила с непонятной, не свойственной ей жёсткостью: «Нет».

«Я не могу исцелить вашего сына, потому что он не болен. Не искалечен, не изуродован и не обделён; он лишь выглядит иначе — и больше ничего. “Он такой же, как вы, и нечего здесь бояться и желать исцелить”, — говорю я вам; идите и передайте мои слова всем, кого встретите на пути».

И он не был единственным, мальчик, чьё имя забылось, из страны, которой уже давно нет: по всему миру у обычных, ничем не примечательных людей рождались — рождаются и будут рождаться — дети с глазами гилийскими, глазами разного цвета, с кожей желтоватой, смуглой и даже крайне тёмной, и разгадка проста: генетические мутации.

И совершенно нечего здесь было бояться или желать исцелить.).

Глаза Хэйса не были гилийскими, но что-то гилийское в них было — а сам он был очень и очень близко; весь целиком, со своими глазами; изящными — длинными и, возможно, чуть узковатыми для мужчины, но оттого почему-то ещё более красивыми — бровями, милыми родинками и губами — его губы тоже были очень. И очень. Близко…

Он, убрав руки, отстранился — Иветта, проведя ладонями по лицу, пообещала себе научиться отсекать подобные мысли быстрее: в идеале — ещё на подлёте, на стадии образования.

Далеко не в первый раз: она вечно клялась и вечно же терпела неудачу, но когда-нибудь ей должно повезти, ведь правда?

(Нет. И ничего-то здесь не исцелить.).

— Зачем, эри? Чего вы хотели добиться?

А вот это — вопросы здравые. И логичные. И справедливые.

И что делать — пришлось отвечать: рассказывать о Самой длинной ночи и признаваться, что если честно, то низачем и просто так. Потому что Любопытство невероятно любит толкать и бить под дых, и дураки — необучаемы.

И она ожидала, что Хэйс наконец выразит всё, что о ней думает, и откажется иметь с ней какое-либо дело (и будет в своём праве по обоим пунктам), но он, немного помолчав… да. Конечно же, неожиданно спросил:

— Скажите, эри, ваша связь с Университетом причиняет вам неудобства?

Она, признаться, искренне растерялась. И, подумав, пожала плечами:

— Да не особо. А что?

И что-то ненормальное, словно бы сущностно неправильное было в том, чтобы видеть Хэйса смущённым и пристыженным, ведь за что ему-то — ему! — испытывать стыд?

— Мы с вами… достаточно давно друг с другом объяснились и пришли к взаимопониманию. Соответственно, мне уже давно следовало предложить вам провести ритуал передачи. Не поймите меня неправильно, эри, — заговорил он с внезапной звенящей настойчивостью, — это только предложение. Если вы желаете передать связи будущему Хранителю — тому, кто займёт эту должность после меня — смело откажите мне. Я не собираюсь ни на чём настаивать, это ваше решение. Однако если они причиняют вам дискомфорт, вы можете передать их мне — если хотите.

И Иветта… ни о чём подобном не думала, потому что у неё не было причины, но теперь — а о чём тут размышлять-то?

— Хорошо, ваше преподобие, давайте я вам их отдам.

Зачем они ей? Что она может с ними сделать, кроме глупостей, и разве не разумнее избавиться от них и, как следствие, всяческих соблазнов, которые ни к чему хорошему не привели и вряд ли приведут?

Хэйс взглянул на неё не с удивлением, а аж ошарашенно — и осторожно ответил:

— Полагаю, нам лучше обсудить это позже — когда вы будете… не в изменённом состоянии сознания.

И ой, ну началось.

И «изменённое состояние сознания», ишь — использовать человеческие слова навроде «обкуренная» ему что, запрещает Оплотский Устав?

— Состояние моего сознания не настолько изменено, чтобы я не осознавала, что делаю, ваше преподобие. — «Пятьдесят пять, восемьдесят девять, сто сорок четыре, двести тридцать три, триста семьдесят семь, ага». — Я хочу отдать вам связи и, возможно, сейчас как раз сделать это будет… проще. Я ведь раньше не участвовала в ритуалах передачи.

«Нет, ночь тройного “П” не считается, пожалуйста, не вспоминайте о ней».

Улыбнулся Хэйс… мрачно, дёргано и откровенно уродливо — он скорее оскалился, но не со злобой или ненавистью, а с едкой и отчаянной болью.

— Не волнуйтесь. От вас не требуется ничего, кроме согласия.

А.

Да.

Несколько неловко вышло.

— И я всё же предпочёл бы отложить ритуал… скажем, на завтра? На шесть часов вечера?

И вот что ж ты будешь делать?

Ладно-ладно, порядочный вы наш.

— Хорошо: завтра, так завтра. И… извините. Я правда не хотела доставлять вам неудобства.

— Вы их не доставили, — гораздо более естественно улыбнулся Хэйс. — Вы снова рисковали только собой, и не буду скрывать, я не одобряю, однако это ваша жизнь, и кто же в молодости не прибегал к… нестандартным экспериментам. И тем не менее. Эксперименты с разумом — самые опасные из всех, эри. Прошу вас, будьте осмотрительнее в будущем: если уж в них участвовать, то под надзором специалистов.

Он был прав. А она всё знала и понимала, так почему…

Если человек — идиот, то не поможет и весь Оплот, вот почему.

— Я буду осторожнее, ваше преподобие. Обещаю.

Кивнув, Хэйс встал и протянул руку.