— Однако, почтенный Киприан, ты выглядишь, как тот гонец, который приносит известие о победе в битве. Я бы даже сравнил тебя с ангелом, если бы из-под твоей далматики[27] проглядывал не горб, а крылья.

— О, благородный Кассиодор! — не менее насмешливо улыбаясь, отвечал королевский референдарий. — Будь я даже ангелом, я бы не смог принести тебе более полезных известий. Этими известиями я во многом обязан своему младшему брату, который скромно стоит позади меня и который действовал по моим указаниям и на мои деньги.

— Если твои известия именно таковы, то ты немедленно получишь вдвое против того, что потратил.

— Я не сомневался в этом, зная твою щедрость.

— Ну, говори же, говори! — нетерпеливо прикрикнул Тригвилла, презиравший элементарную римскую учтивость.

— Мой брат Опилион познакомился с одним рабом, который служит секретарём у нашего достопочтенного первого министра, — начал Киприан, после чего Кассиодор и Тригвилла мгновенно насторожились.

— Дальше!

— Этот раб потребовал неслыханную сумму в пять тысяч сестерциев и, получив её, рассказал о подслушанном им разговоре между своим хозяином и сенатором Альбином. Оказывается, этот неугомонный сенатор предложил magister officiorum отправить гонца к императору Юстину.

— Дальше, чёрт возьми, и прекрати делать эти мелодраматические паузы! — нетерпеливо прикрикнул Кассиодор.

— Этот гонец должен будет отвезти письма, в которых византийскому императору предлагается начать подготовку к вторжению на территорию нашего королевства сразу после того, как римское население возмутится королевским эдиктом о запрете католического богослужения.

— А что ответил первый министр? хрипло поинтересовался Тригвилла и в ожидании ответа приподнялся со своего ложа.

— Он отказался, — коротко вздохнул Киприан, отметив, как изменились лица Кассиодора и Тригвиллы. — Однако он согласился отправить гонца к папе Иоанну, чтобы побудить того уговорить Юстина отменить его эдикт о гонениях на ариан.

— И это всё? — недовольно воскликнул готский герцог, случайно смахнув на пол золотую чашу из-под вина. Звеня, она покатилась по мраморному полу, а Киприан молча проводил её взглядом, ожидая, пока она остановится и лишь затем сказал:

— Да, это всё, благородный Тригвилла.

— Так что же ты, мошенник... — гневно начал тот, и Опилион даже попятился к двери. Его брат взглянул на Кассиодора, и он мгновенно перебил гота:

— Кто этот гонец?

— Пока неизвестно, — ответил Киприан, радостно блеснув глазами — начальник королевской канцелярии сразу же подумал о том, о чём и он сам, когда ещё шёл сюда. — Но подкупленный раб обещал это узнать.

— Прекрасно. Ты заслужил свои деньги. И ещё надо выяснить, каким путём отправится гонец в Константинополь — по морю или по суше.

— Опилион сообщит тебе об этом немедленно, как только сможет узнать.

— Ты собираешься перехватить гонца? — спросил Тригвилла.

— Да, и для этого мне потребуется твоя помощь, почтенный герцог, — ответил Кассиодор. — Надо будет организовать негласную проверку всех выходящих из гавани кораблей, а также установить круглосуточное дежурство у городских ворот.

— Но зачем, если он повезёт всего лишь письма к папе Иоанну?

— А вот здесь ты ошибаешься, любезный Тригвилла. — И Кассиодор вновь усмехнулся своей непередаваемой, хорошо знакомой Киприану усмешкой. — Этот гонец повезёт именно те письма, которые нам и нужно будет перехватить, чтобы раскрыть государственную измену.

Кубикул[28] знаменитой гетеры способен был пробудить мужскую чувственность даже в отсутствие самой хозяйки. В нём преобладали два цвета — красный и золотистый. Красными были колонны, облицованные каррарским мрамором, дорогие персидские ковры и покрывала, золотистыми — непристойные фригийские статуэтки, изображавшие фавнов с возбуждёнными мужскими достоинствами гигантских размеров и нимф в самых откровенных позах. На стенах в окружении неярких светильников, излучавших не только свет, но и аромат мускатного ореха, касия и амбры, висело несколько картин, иллюстрирующих самую откровенную элегию знаменитой «Науки любви» Овидия:

И на пологе огромного ложа была выткана именно эта сцена, изображавшая Меланиона, сидящего на коленях перед Аталантой и держащего на своих плечах её стройные ноги. Глаза девушки были полузакрыты, губы полуоткрыты, а смущённое и раскрасневшееся лицо отвёрнуто в сторону от страстно взирающего на неё прекрасного юноши.

Впрочем, ни Корнелий Виринал, ни Максимиан в этот момент уже не замечали ничего окружающего. Обнажённые, они стояли на коленях на ложе, а Феодора, на которой не было ничего, кроме золотых ручных и ножных браслетов, а также тонкого витого пояса, раскачивалась между ними, всё более убыстряя темп. Максимиан придерживал её обеими руками за талию, Корнелий — за затылок, и оба вздыхали, кусали губы и закатывали глаза. Да, Феодора в совершенстве владела искусством доводить мужчин до исступления, а ведь ещё несколько минут назад они весело перемигивались и обменивались неприличными жестами. Но этот неистовый темп, сопровождаемый вакхическими мелодиями, льющими откуда-то сверху, эти невыносимо сладостные содрогания красивой развратницы с распущенными волосами, эта неутомимо-неистовая работа её языка, губ и бёдер довели обоих до безумия. И сама Феодора, казалось, уже совсем не играла, а полностью отдалась экстазу, заполняя своими томными стонами и хриплыми вздохами полутёмное пространство спальни.

Ещё мгновение, ещё — и из обоих юношей практически одновременно полились бурные потоки кипящего семени, а она наслаждалась этим, впитывая его в себя словно губка. Наконец оба обессиленно упали на ложе, а Феодора, проворно соскользнув на пол, томно улыбнулась им и исчезла за занавесом, оставив друзей одних Но не успел ещё Корнелий поинтересоваться впечатлениями Максимиана, впервые посетившего знаменитую гетеру, не успел ещё юный поэт слабо улыбнуться и закатить глаза, как перед обоими сладострастниками возникли две юные рабыни в прозрачных одеждах, которые молча взяли их за руки и повели за собой.

Они прошли в баню, совершили омовение, освежились в бассейне и уже затем завели разговор, нежась на соседних ложах от лёгкого, дразнящего массажа, который им делали рабыни, втирая в белую кожу юных патрициев душистый египетский бальзам.

— А куда делась сама Феодора? — вяло спросил Максимиан, краем глаза любуясь стройными ногами рабыни, которая в этот момент растирала плечи Корнелия

— О, она, видимо, пошла удовлетворять свою страсть с двумя другими посетителями! Помнишь, как там у Эсхила.

А о сладострастии Феодоры ходят легенды. Но согласись, что ты не напрасно поддался на мои уговоры и пришёл сюда?

— Согласен, ибо подобной роскоши и совершенства я не встречал ни у одной другой гетеры. А почему она так поспешно скрылась? Мы её ещё увидим?

— Да, когда будем готовы повторить наш подвиг, — усмехнулся Корнелий. — А скрылась она потому, что слишком хорошо разбирается в мужчинах и знает, что нужно для скорейшего пробуждения страсти. Вот она и дала нам передохнуть и насладиться этими чудными рабынями... Когда же они своими нежными ручками снова пробудят в нас желание, то ускользнут, как ящерки, и позовут свою хозяйку.