— Значит, ты утверждаешь, что в Троице различны только лица, в то время как субстанция едина, а потому отношение между её ипостасями — это отношение того же самого к тому же самому? Поистине это невозможно помыслить, благородный Симмах! Я категорически отрицаю, что Отец и Сын обладают единой субстанцией! Как можно говорить о единой субстанции у порождающего и порождённого? Ведь одно существует раньше другого и одно не может быть без другого!

— Тогда разберём это дело повнимательнее, — спокойно заметил Симмах. — Как хорошо известно, имеются субстанции телесные и бестелесные. Могут ли телесные субстанции переходить друг в друга? Да, поскольку обладают одной и той же материей. Могут ли бестелесные субстанции переходить в телесные или, напротив, телесные в бестелесные? Нет, ибо у них нет общей материи, которая бы позволяла им воспринимать свойства друг друга и изменяться в соответствии с этими свойствами! Ведь бестелесные субстанции вообще не имеют материи, которую имеют телесные! Согласись, что всё это очевидно, а потому не менее очевиден и ответ на вопрос: могут ли бестелесные субстанции переходить одна в другую? Не только переходить, но не могут даже смешиваться, так что уж говорить о порождении одной такой субстанцией другой! Поэтому я и беру на себя смелость утверждать, что бестелесная субстанция Сына не порождена Отцом, а равносущна ему и существует от века!

— В таком случае одного нельзя называть Отцом, а другого Сыном! — отчаянно возопил Эннодий. — Ведь ясно же, что Отец — это тот, кто порождает Сына, а если он этого не делает, то на каком основании можно именовать его Отцом? Человеческий разум не в состоянии уловить, как Отец может быть равнозначен Сыну!

— Этого не может сделать лишь тот разум, который ещё не углубился в сферы изучения духа, — зло отрезал Симмах. — Задумайся сам, любезный Эннодий, в чём субстантная разница между двумя твоими мыслями: первая мысль — ты подумал о Боге, вторая мысль — ты подумал о том, что подумал о Боге. И в первом, и во втором случае субстанция этих мыслей едина — твоя бессмертная душа, но ты же не будешь отрицать, что первая из этих мыслей была причиной или, можно сказать, породила вторую? Субстанция едина, мысли различны...

Это было уже слишком — спор достиг таких метафизических высот, что по залу пролетел лёгкий ропот. Большинство из присутствующих ничего не понимало в этих диалектических тонкостях и с нетерпением ожидало окончания затянувшегося диспута.

— Один не может быть Тремя, — окончательно растерявшись и запутавшись, вскричал Эннодий, искоса бросая взгляд на мрачного Теодориха.

— Не может лишь с точки зрения обыденного, а не мистического опыта!

В этот момент королева Элия вдруг сильно побледнела, задрожала всем телом и откинула голову на высокую спинку своего трона. Теодорих поспешно встал и склонился над супругой.

— Королеве плохо, — прошелестело по залу. — Врача!

— Благодарю вас обоих, учёные мужи, — с сумрачной язвительностью заговорил король, обращаясь к Симмаху и Эннодию, по-прежнему стоявшим в центре зала. — Но из всего вашего диспута мы можем вынести только одно убеждение — все эти споры совершенно невыносимы для тех, кто предпочитает верить не умом, но сердцем. Так пусть же каждый из наших подданных верит именно в то, что подсказывает ему его сердце, а мы не будем выносить своего вердикта и провозглашать чьё-то мнение более истинным.

Боэций радостно и с гордостью за своего короля взглянул на Теодориха. Нет, всё-таки этому готу не откажешь ни в государственной мудрости, ни в природном уме! Лучшего исхода нельзя было и придумать.

Однако совсем иначе думал Кассиодор, вечером того же дня стремительно расхаживая по атрию своего дома и гневно кусая губы. Диспут так и не перерос рамок теоретической дискуссии, а потому не смог вызвать живой заинтересованности или гнева короля. Теперь эдикт о запрете католицизма будет отложен на неопределённое время, а позиции Симмаха и Боэция только укрепятся. Нет, несмотря на всю тупость и комичность Эннодия, начальник королевской канцелярии не мог не признавать и собственной вины. Разумеется, его подвело самомнение, ведь он решил сразиться со знаменитым философом на его же территории, так что же удивляться сегодняшнему поражению? Кассиодор не мог воспринимать всё произошедшее иначе, как поражение, поскольку главная его цель оставалась всё так же далека.

«В конце концов будем рассуждать логически, — немного успокоившись, решил он. — Я попытался одолеть своего противника в той сфере, где он наиболее силён. Это не получилось, да и не должно было получиться. Остаётся прибегнуть к самому очевидному — нанести удар там, где неприятель наиболее слаб. Да-да, знаю, — тут же досадливо перебил он сам себя, — конечно же, это область политических интриг, то есть та самая область, в которой издавна применимы самые грязные средства. Но мне нужно любой ценой показать этим надменным и гордящимся своим старинным благородством защитникам империи, что история идёт уже совсем не так, как они того желают. Не сделав этого, я проиграю окончательно...»

— О чём задумался? — раздался голос Тригвиллы, и Кассиодор вздрогнул, только сейчас вспомнив о своём госте, который до этого момента молча возлежал на ложе, лениво потягивая неразбавленное вино из виноградников начальника королевской канцелярии.

«Теперь мне не обойтись без помощи этого хитрого и жадного варвара, — подумал тот, бросая быстрый взгляд на своего собеседника. — Осталось лишь придумать способ, благодаря которому он сможет быть мне полезен...»

— Я думал о том, благородный Тригвилла, — вслух сказал Кассиодор, останавливаясь и присаживаясь напротив него, — что тебе не слишком бы хотелось видеть свою дочь женой единственного сына сенатора Альбина.

— Проклятье! — выругался тот. — Это ещё мягко сказано! «Не слишком бы хотелось...» Конечно же, нет, тем более что ещё в те времена, когда она была совсем девчонкой, я обещал её Конигасту. Обещание моё так и осталось невыполненным, поскольку в то время это могло вызвать недовольство дочери нашего короля Амаласунты. Впрочем, — и тут он хитро прищурился, — я бы не отказался увидеть её и у твоего домашнего очага.

Собеседники обменялись быстрыми взглядами. «А ведь Амалаберга весьма хороша собой, и в её чертах нет ни малейшего сходства с гнусной рожей её папаши, — подумал про себя Кассиодор, — Женитьба на ней была бы для меня не только полезна, но и приятна».

«Из всех придворных римлян этот самый хитрый, — думал в эти же секунды Тригвилла, — недаром он пользуется таким доверием короля. Кроме того, он чертовски богат и у него прекрасные виноградники...»

Теодорих, узнав о случае на охоте, который помешал назначенной на сегодняшний день свадьбе, заявил, что не собирается брать назад своего решения, поэтому бракосочетание состоится тогда, когда жених сможет встать под венец. «Если, разумеется, до этого дня она его не отравит, не задушит и не заколет мечом», — с грубым смехом добавил при этом король, заставив побледнеть сенатора Альбина и помрачнеть Боэция.

— Я готов принять твоё предложение, — вдруг быстро сказал Кассиодор, — однако нам надо обдумать дальнейшие действия...

Он не закончил, поскольку в зале незаметно возник раб-атриенсис и, склонившись перед хозяином, знаком попросил его разрешения говорить. Кассиодор коротко кивнул.

— Королевский референдарий Киприан и его брат Опилион просят твоего разрешения войти.

— Проводи их сюда, — отрывисто сказал Кассиодор и, повернувшись к Тригвилле, добавил. — Что-то подсказывает мне, что два этих негодяя явились сюда неспроста. Будем надеяться, что они принесут нам такую новость, которая искупит горечь сегодняшнего дня.

Тригвилла кивнул и снова занялся чашей с вином, буквально обсасывая её своими толстыми губами. Через минуту в зале появился Киприан, позади которого шёл его брат, с явной робостью поглядывавший по сторонам. Королевский референдарий выглядел откровенно торжествующим, поэтому даже его поклон готу и римлянину был переполнен какой-то затаённой гордостью. Опилион же, напротив, выглядел намного смиреннее брата. Тригвилла ограничился холодным кивком, а Кассиодор насмешливо улыбнулся и заявил своему новому гостю: