Тут, несмотря на трагический вид Павлиана, Максимиан не выдержал и улыбнулся.

— Не устов, а уст.

— Знаю, господин, — вздохнул бывший конюх. — Но тогда нарушается размер...

— Значит, эту строку надо просто переделать.

Произнося это, Максимиан услышал снаружи звук открываемых ворот, приоткрыл занавеску и увидел, что они уже находятся возле его дома.

— Что же мне делать, господин? — испуганно спросил Павлиан. — Ты хочешь прогнать меня?

— Пожалуй, нет, тем более что моему отцу нужны конюхи. — Максимиан задумался. Как поступить ему с этим несчастным влюблённым конюхом, который к тому же мнит себя поэтом? Чувствуя на своём лице бегающие глаза Павлиана, он медленно произнёс: — Твой хозяин и дальше будет тебя разыскивать, поэтому тебе следует прибегнуть к королевскому покровительству.

Это означало, что королю докладывали о судебном преследовании того или иного человека и он мог поручить какому-нибудь должностному лицу — как правило, это были сайоны, специально предназначенные для выполнения разовых поручений короля, — защитить преследуемого. В этом случае дела изымались из обычного суда и тот, кто осмеливался преследовать своего противника и дальше, мог быть подвергнут крупному денежному штрафу.

— Но я же простой конюх, кто доложит обо мне королю? — отчаянно вскричал Павлиан.

— Говори всем, что я нанял тебя на работу, отправляйся ночевать в помещение для слуг, а об остальном не беспокойся, — заявил Максимиан, выходя из паланкина, как только его поставили на землю. — Позаботься об этом человеке, — коротко сказал он одному из изумлённых рабов, кивнув в сторону Павлиана, который жалобно выглядывал из носилок. Затем Максимиан медленно прошёл в дом.

Уже тогда он подумал о Боэции, зная первого министра как человека, который, несмотря на свою занятость, редко отказывает в помощи. Вот только захочет ли он заступаться за этого пусть даже столь необычного вора?

Однако когда на следующий день Максимиан явился в дом своего покровителя, то узнал, что первый министр уехал в провинцию и вернётся лишь через несколько дней.

— Смелее, братья, смелее! Разбейте постамент этого проклятого языческого идола. А ты, брат Клемент, приготовь свой могучий молот, чтобы расколоть его на части, когда он наконец рухнет. — Высокий и худощавый пожилой монах стоял у подножия прекрасной античной статуи бога Аполлона и, нетерпеливо притопывая ногой, резким и крикливым тоном отдавал команды. У него было красивое, резко очерченное лицо, длинная, но всё ещё чёрная борода и ястребиный взгляд, который из всего многообразия человеческих чувств, казалось, мог выражать только чувство гнева. Одет он был в такую же поношенную и подпоясанную обрывком верёвки рясу, как и другие монахи, суетившиеся со своими кувалдами и ломами у мраморного постамента. Однако один только горделивый жест указующего перста, одно только бесспорное право гневаться на неумелость других четырёх братьев выдавали отца-настоятеля нового аббатства, которое возводилось в местечке Монтекассино неподалёку от Неаполиса, на месте старинной, лежащей в развалинах римской усадьбы. Наружные стены строили крестьяне из окрестных деревень, сами привозя для этого гигантские камни на своих повозках, запряжённых быками, а храм и кельи возводили монахи, используя для этого остатки некогда роскошной виллы.

Увидев, как неуклюжие удары молотов не раскалывают, а лишь крошат когда-то белоснежный, а ныне пожелтевший мрамор, отец Бенедикт Нурсийский, прославленный суровостью своих обетов отшельник из Субианских гор, распалился ещё больше.

— О неумелые воители Господа! — возопил он, вздымая вверх худые жилистые руки. — Зачем же вы портите мрамор, предназначенный для оратории святого Иоанна, которая будет стоять на этом месте? Вам нужно всего лишь уничтожить изображение этого нечестивца, когда-то почитавшегося духовными слепцами за бога, а не превращать его статую в пыль!

— Постамент слишком прочно врос в землю, — робко пожаловался один из монахов — невысокий, длинноволосый, с испуганно бегающими глазами. — Будет намного лучше, если брат Клемент просто перебьёт ноги этому идолу и свалит его.

Брат Клемент — огромный и тучный монах с тупым выражением смуглого некрасивого лица, на котором выделялись толстые вывернутые губы, молча кивнул и выразительно помахал большим молотом, держа его чёрными волосатыми руками.

— Сейчас время собирать, а не разбрасывать камни, брат Валент, — проворно возразил отец Бенедикт. — Так что мрамор этого постамента нам всё равно будет необходим для постройки оратории. Но если у вас не хватает сил справиться самостоятельно, то я сейчас пришлю к вам поселян. А вы шока сотворите молитву, дабы Господь даровал вам сил.

Он повернулся и быстро направился в тот конец усадьбы, откуда раздавались голоса крестьян. Однако на полпути ему повстречался какой-то невысокий худой юноша в бедной одежде с небольшой котомкой за плечами, который до этого сидел возле старой туи, но, заметив отца-настоятеля, поспешно поднялся с земли.

— Мир вам, отец Бенедикт, — робко сказал он, опускаясь на одно колено.

— Мир и тебе, отрок! — немного смягчив свой резкий голос, отозвался монах. — Что скажешь?

— Я бы хотел стать послушником в вашем аббатстве...

— Оно принадлежит не мне, но Господу!

— Да-да, конечно, — забормотал юноша. — Позвольте мне стать одной из овец вашего стада.

— Не моего, но Господа! Встань с колен. — Отец Бенедикт вперил в своего собеседника ястребиный взгляд. — А знаешь ли ты, какая суровая жизнь во имя вечного спасения тебя здесь ожидает? Аббатство станет твоим единственным домом, пребывать в котором ты будешь обязан до конца дней своих. Послушание и воздержание, обязательный труд и молитва, которую ты будешь возносить к Христу семь раз в день...

— Ради вечного спасения я готов на всё, — поспешно перебил юноша, вскидывая робкие глаза на священника и тут же опуская их долу.

— Ну, хорошо, ступай к братьям, — вдруг спокойно сказал отец Бенедикт, — они укажут тебе кельи послушников.

— Благословите, святой отец.

— Бла... А это что такое? — Настоятель осёкся, и его уже поднятая было для благословения рука гневно указала на какой-то свиток, торчавший из котомки.

— Это? — Юноша скинул котомку и развязал её. — Это книги, наставления по геометрии, арифметике...

— Немедленно сожги их в ближайшем очаге! — яростно загремел настоятель. — Как только у тебя хватило наглости и неразумия брать их с собой, словно ты направлялся в обычную римскую школу!

Юноша потрясённо посмотрел в его гневные глаза и растерянно опустил руки.

— Но ведь это же... это же... Я хотел учиться наукам, чтобы... я думал...

— Настоящему христианину нужна только одна наука — наука служения Господу! Всё остальное — тлен и суета. Молиться и трудиться — и это всё, что необходимо, дабы пред тобой растворились сверкающие врата рая. А теперь ступай прочь, ибо я вижу, как в тебе ещё сидит бесовской соблазн, которым так одержимы миряне.

Отец Бенедикт говорил столь быстро и горячо, что его тонкие бледные губы брызгали слюной во все стороны, попадая и на испуганное лицо юноши. Однако тот стоял, смиренно опустив руки, боясь отодвинуться или утереться. Услышав слова настоятеля, он зарыдал и вновь опустился на колени.

— Простите меня, святой отец. Мне некуда идти, поэтому я умоляю вас, позвольте мне остаться. Я сожгу свитки, сделаю это прямо сейчас...

— Как? — снова возопил священник. — Так ты пришёл сюда лишь потому, что искал пристанища, а не желая послужить Господу? Вон!

Со стороны построек, в которых находились временные жилища монахов, прибежала тоненькая стройная девушка с распущенными чёрными волосами. Она хотела было подойти к отцу Бенедикту, но, увидев эту бурную сцену, в нерешительности остановилась немного поодаль. С другой стороны, оттуда, где возводились ворота аббатства, приблизился пожилой монах и тоже остановился, испуганный видом разъярённого отца-настоятеля.