Однако, вспомнив о недавнем триумфе первого министра, Киприан умерил свой восторг.

— Но ведь сейчас magister officiorum влиятелен как никогда, — робко напомнил он Кассиодору.

— Влиятельность политика — это недолговечная прихоть фортуны. Так почему бы не помочь ей разобраться в своих пристрастиях? — парировал тот.

— Но в чём должна заключаться моя роль?

— А в том, что именно тебе пришла в голову идея подобного диспута. И именно ты изложишь её императору Теодориху в присутствии Северина Аниция Боэция.

— Но где гарантия, что он согласится представлять противную сторону?

— А это уже не твоя забота, любезный Киприан. Ты лишь начнёшь охоту, а я позабочусь о том, чтобы загнать зверя в капкан. У меня на руках имеется одно средство, которым меня снабдил, сам того не ведая, наш учёнейший первый министр. Так что, благодаря этому средству он окажется в circulus vititiosus[11] и вынужден будет согласиться.

Киприан шумно вздохнул.

— Итак? — настойчиво спросил Кассиодор.

— Когда я должен буду это сделать?

— На ближайшем заседании королевского совета, которое состоится в следующем месяце.

— Хорошо. А если наш замысел потерпит неудачу?

— Qui vivra verra[12], — холодно сказал Кассиодор, поднимаясь со своего ложа и провожая гостя. — А обоих рабов я пришлю в твой дом сегодня же.

Ещё со времён империи Равенна славилась изысканной архитектурой своих дворцов, храмов и портиков, украшенных великолепной мозаикой, мастера которой были известны по всей Италии. Тогда в искусстве господствовал коринфский стиль, отличавшийся изяществом и изысканностью. Но постепенно с упадком государства стал приходить в упадок и художественный вкус — новые здания уже отличались какой-то дисгармонией и эклектическим смешением самых разнообразных стилей и элементов. Более того, архитекторы, словно бы чувствуя это и желая искупить неуловимые пороки своих творений, начали увлекаться украшениями и декоративными элементами. Возникает непосредственное соединение колонн и сводов, а самим колоннам начали придавать форму прямоугольных стенных выступов, украшенных сверху капителью, — так называемых пилястров.

Для своей резиденции Теодорих выбрал построенный в подобном упадочном стиле дворец городского префекта Авла Рувина — знаменитого взяточника, вольноотпущенника самого императора Феодосия. Дворец этот был громоздким и возвышался над остальными зданиями, чем и прельстил варварский вкус короля остготов. Кроме того, по его приказанию он был заново отделан изнутри. При этом главным критерием красоты для Теодориха продолжало оставаться количество золота, а там, где нельзя было заменить мраморные статуи и бронзовые фонтаны на золотые, их просто покрывали позолотой. В тщеславном желании постоянно находиться в окружении золота он уподоблялся легендарному царю Мидасу, так что от постоянного блеска у некоторых посетителей дворца начинали слезиться глаза и болеть голова.

Зал заседаний королевского совета был отделан в намного более строгих тонах, золотыми здесь были только статуи двенадцати апостолов и многочисленные светильники. Зато его украшали две гигантские настенные мозаики — одна с изображением Христа, но не распятого, каким его привыкли видеть католики, а гордо шествующего в окружении своих учеников — остготы были слишком воинственным племенем, чтобы поклоняться слабому и умирающему Богу. Вторая мозаика изображала самого Теодориха, одетого в римские боевые доспехи и находящегося рядом с богиней-воительницей, которая должна была символизировать Римскую империю. Равенна в виде нереиды выплывала из моря и простирала свои обнажённые руки к остготскому королю.

В центре зала на небольшом подиуме находилось кресло Теодориха, сделанное из позолоченной слоновой кости, а прямо перед ним располагался гигантский круглый стол. Сначала стол был продолговатым, но в королевский совет входили десять римских патрициев и десять готских герцогов, которые назывались proceres или primati, и каждый раз получалось так, что римляне садились по одну сторону стола, а готы — по другую, в результате любое заседание превращалось в яростную перепалку со взаимными обвинениями. Теодорих, который официально провозгласил своей главной целью союз двух народов в рамках единого государства, не смог долго терпеть подобных разногласий и по совету Боэция заменил продолговатый стол круглым. При этом все участники королевского совета должны были рассаживаться за ним так, чтобы римлянин чередовался с готом. Однако даже это новшество мало изменило характер самих заседаний — римлянам постоянно приходилось жаловаться на притеснения со стороны победителей, а надменным готам — оправдываться перед королём. Все прежние государственные должности, которые остались от Римской империи и которые могли занимать римляне, теперь утратили большинство своих властных полномочий. Так, даже магистр оффиций ныне не имел права контролировать должностных лиц, что и приводило к тому, что он мог только жаловаться на эти злоупотребления королю Теодориху, а не пресекать их собственной властью.

Жалобы в основном касались раздела земельных владений. Дело в том, что сразу после победы над Одоакром Теодорих образовал специальную комиссию под руководством римского патриция Либерия, которая должна была заняться переделом италийских земель. Хотя число завоевателей не превышало двухсот тысяч человек, а римское население составляло от пяти до семи миллионов, готы владели третью всех земельных участков, правда, в основном тех, которые в своё время уже были предоставлены варварам Одоакра, а потом отошли к готам по праву победителей. Помимо самих остготов, на территории Италии проживали гениды, герулы, сарматы, рутины, тайфалы, алеманны, а они тоже претендовали на свою часть земель.

Комиссия Либерия работала до 507 года. Каждый гот получил земельный надел, называвшийся tertia, право на который был закреплён специальной грамотой — pictacium. И хотя благодаря стараниям председателя комиссии при этом разделе почти не были затронуты земельные владения римской знати, беззастенчивая жадность готов побуждала их постоянно посягать на земли своих соседей. Один только Теодат, племянник Теодориха, ухитрился стать крупнейшим земельным магнатом, захватив почти всю территорию Тусции. А поскольку готские комиты[13] стояли во главе всех городских общин (civitates), причём это было даже в тех городах, где не было изолированных кварталов, в которых обычно селились победители, воздвигая там свои арианские базилики, постольку любые земельные споры решались местными властями в пользу своих соплеменников. Да и сам Теодор их боялся раздражать собственных воинов — военную службу несли только остготы, в то время как римляне привлекались к строительству оборонительных сооружений да набирались во флот. Он смотрел на эти злоупотребления сквозь пальцы, вмешиваясь лишь в тех случаях, которые грозили перерасти в открытые столкновения.

Именно об одном из таких случаев, правда, на этот раз связанном не с земельными спорами, а с закупками хлеба, и собирался доложить Боэций на очередном заседании королевского совета. При этом он находился в большом затруднении, ибо помнил о своём обещании Максимиану поговорить с королём о дочери Тригвиллы, которого ему пришлось бы обвинить в неумеренном корыстолюбии, грозившем обречь на вымирание целую провинцию! Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который раньше был городским префектом и по ночам выпускал из тюрем воров, чтобы поутру они возвращались в тюрьму и делились с ним своей добычей! Конечно, Боэций мог бы передоверить поручение сына его родному отцу, сенатору Альбину, тоже являвшемуся членом королевского совета, однако он не стал этого делать, зная о давней неприязни, которую испытывал к нему Теодорих.