Стрела высоко взмыла вверх, описала гигантскую дугу, пролетела над снижающимся орлом и стремительно понеслась вниз. Корнелий затаил дыхание, приподнявшись на стременах, чтобы лучше видеть её полёт.

— Максимиан! — Ему показалось, что он крикнул, но на самом деле он лишь прохрипел это слово, когда его приятель, вздрогнув от внезапного удара и удивлённо оглянувшись, стал медленно сползать с седла. — Ты убила моего друга!

Корнелий гневно взглянул на Амалабергу, на что она, слегка побледнев, небрежно пожала плечами.

— Я просто промахнулась...

— Нет, клянусь святым причастием, ты целила именно в него! — выкрикнув это, он помчался вниз, туда, где на дороге корчился от боли Максимиан. Испуганные рабы поскакали следом, а Амалаберга осталась стоять на месте, прекрасная, бледная и взволнованная, как сама Артемида.

Когда Корнелий, едва не свернув себе шею от бешеной скачки, выскочил на дорогу, рядом с Максимианом уже остановилась какая-то колесница, из которой выглядывал бледный рыхлый толстяк с бледно-голубыми глазами. Виринал стремительно спрыгнул с коня и склонился над своим другом. Максимиан был жив и даже не потерял сознание. Стрела пробила ему правое плечо, и он, морщась от боли, полулежал на левом боку.

— Это она стреляла? — только и спросил поэт, увидев встревоженное лицо Виринала.

— Да-да, проклятая ведьма!

— Не говори так... о... о... о моей невесте.

Бледный толстяк, одетый в роскошную епископскую мантию, спустился на землю с помощью своих слуг и быстро засеменил к ним.

— Кто этот бедный юноша и что с ним?

— Несчастный случай на охоте, — сквозь зубы пробормотал Корнелий. — Помогите, святой отец, это Максимиан, сын сенатора Альбина.

— Конечно, конечно, надо отнести его на мою колесницу. К счастью, со мной личный врач. Эй, рабы, немедленно позвать сюда Пассена!

— Подождите, — прохрипел Максимиан, когда к нему приблизились его слуги. — Сначала дайте мне взглянуть на неё...

— Ты истечёшь кровью, дружище! — яростно кусая губы, закричал Корнелий при виде того, как по белой тунике Максимиана стремительно расплывается кровавое пятно, а торчащее из раны оперение стрелы угрожающе подрагивает при каждом движении его приятеля.

— Ничего... пусть с этой кровью вытечет и моя любовь к ней... Поверните меня в её сторону!

Виринал сделал знак слугам, и Максимиан, весь дрожа от напряжения, смог взглянуть на пригорок, где высилась конная фигура Амалаберги, зловещей неподвижностью своей напоминая статую.

— «Стрелы метал её взгляд, молний зловещих страшнее...» Как ты думаешь... это ревность... или ненависть? — успел прошептать Максимиан, прежде чем потерял сознание.

Боэций не напрасно опасался реакции жены на появление в их доме Беатрисы. Рустициана внимательно выслушала рассказ мужа обо всех обстоятельствах появления на свет его дочери и холодно заявила, что не желает её знать. Впрочем, от неё трудно было ожидать чего-то иного. Ведь непреклонная дочь Симмаха впервые увидела своего будущего мужа, когда он робким и застенчивым подростком впервые появился в их доме после трагической гибели родного отца. Боэцию тогда было тринадцать, ей — пятнадцать, поэтому она с самого начала относилась к нему и как старшая сестра, и как мать, и это слегка покровительственное отношение сохранилось даже тогда, когда они стали мужем и женой. Каково же было теперь, спустя двадцать с лишним лет, узнать о том, что её суженый изменил ей буквально накануне их свадьбы, более того, изменил по любви, хотя по всем законам, божеским и человеческим, должен был любить только её, Рустициану!

Боэций слишком поздно понял, что его тесть Симмах так никогда и не рассказал своей дочери о той драматической сцене на площади, после которой он навсегда потерял Элпис. А ведь об этом следовало догадаться хотя бы по тому, что сам Симмах ни разу не заговорил с ним о его сицилийской возлюбленной, словно бы на той площади Боэций вступился за совершенно постороннюю женщину. И вот теперь Рустициана заявила, что Беатриса не существовала и не будет существовать для неё никогда! О, эти суровые патриархальные нравы, которые когда-то позволили Риму сначала стать властелином Италии, а затем и всего мира! И не потому ли погибла великая империя, что на смену этим нравам пришёл самый разнузданный разврат, сокрушивший все святыни добродетели?

Однако если Рустициана не пожелала даже взглянуть на Беатрису, то её сыновья, названные в честь отца и деда Боэцием-младшим и Симмахом-младшим, отнеслись к своей новой сестре совсем иначе. Юные консулы, одному из которых едва исполнилось шестнадцать, а второму не было ещё и восемнадцати лет, заговорили с Беатрисой так просто и дружелюбно, что у смущённой девушки полились слёзы.

— Не надо плакать, дорогая, — растроганно сказал Боэций, наблюдавший эту сцену. — Теперь ты дома, и здесь тебя никто не обидит.

Он поцеловал девушку в низко склонённую голову и, поднявшись с места, предложил сыновьям показать Беатрисе всё, что она пожелает увидеть.

— Пойдём же, сестричка, — первым сказал шестнадцатилетний Боэций-младший, беря её за руку. — Ты ещё не видела нашего дворца и сада.

Беатриса подняла заплаканные глаза и слабо улыбнулась. «О любовь моя, — уже уходя, подумал про себя её отец, — чьё сердце сможет устоять перед твоими глазами и твоей улыбкой!»

А Беатриса вместе с обоими юношами отправилась бродить по дому, с восторгом оглядывая высокие лепные потолки, подпираемые стройными колоннами, заканчивавшимися коринфскими капителями, с изумлением останавливаясь перед картинами и статуями, укрывшимися в многочисленных нишах, радостно погружая свои маленькие ручки в прозрачную воду фонтанов. Они побывали повсюду — в атриумах, триклиниях, кубикулах, зашли даже в бани и элеотезий, не говоря уже об отцовской библиотеке, отделанной слоновой костью и уставленной множеством шкафов, заполненных свитками книг. У Беатрисы стала кружиться голова от всей этой роскоши и красоты, ведь она была во дворце первый раз в своей Жизни! Из воспоминаний детства остались лишь сельские хижины бедняков да густонаселённые многоэтажные дома городской бедноты. И теперь всё окружающее казалось ей таким невероятным, словно она попала в сады Эдема.

Это ощущение усилилось, когда все трое вышли из дворца в сад, где тёплый воздух был пронизан восхитительным ароматом роз и жимолости, где находились удивительно уютные беседки, увитые виноградом и плющом, а в маленьких голубых водоёмах неторопливо шевелили плавниками невиданные рыбы.

И только в одно место не повели её сыновья Боэция. То был маленький одноэтажный домик, стоявший в самом углу сада вплотную к высокой каменной стене.

— Там живёт один страшный раб по имени Кирп, который с утра до ночи разбирает разные свитки, а их привозят нашему отцу со всего света, — понизив голос, пояснил Беатрисе Боэций-младший.

— А ещё он умеет делать совершенно невероятные вещи, — подхватил старший брат, по-юношески восторженными глазами глядя на свою милую сестру. — Говорят, что он сириец, является жрецом какой-то ужасной восточной религии и поклоняется богу с головой собаки.

— А что он умеет делать? — с любопытством спросила Беатриса, присаживаясь на скамью и поглядывая в сторону домика.

— Во-первых, он умеет гипнотизировать людей и подчинять их своей воле, — заговорил Боэций-младший.

— Потом он может зажать между двумя пальцами зерно, и через несколько минут оно начинает прорастать прямо на глазах! — поддержал его Симмах-младший.

— Он умеет предсказывать будущее!

— Вылечивать страшные болезни!

— Разговаривать с животными!

— Находить спрятанные вещи и видеть сквозь стены!

— Появляться и исчезать в любом месте, причём неожиданно!

— Особенно когда обо мне так громко говорят вслух!

От звука этого странного голоса, словно исходившего из-под земли, все трое разом вздрогнули. Беатриса внезапно увидела перед собой невысокого чернобородого и совершенно лысого человека, у которого было смуглое, испещрённое мелкими морщинами лицо и пронзительные глаза. Одет он был в старую хламиду и чёрный плащ. Боэций и Симмах глядели на него с откровенным ужасом и отвращением, но Беатриса была не столько испугана, столько заинтересована, а потому он вдруг заговорил именно с ней: