— Знаю, знаю, что твоя мать умерла. Знаю, что ты нашла своего отца. Знаю, что тот, о котором ты думаешь, тяжело ранен. — При этих словах он вдруг схватился за правое плечо и сморщился, словно от невыносимой боли.
Беатриса задрожала всем телом и с испугом посмотрела на обоих братьев.
— Замолчи, Кирп, и не смей пугать нашу сестру! — вдруг твёрдо сказал Симмах-младший. — Убирайся в свою нору и не появляйся нам больше на глаза.
— Подожди, — вдруг пролепетала девушка. — Кто ранен, когда? О ком ты говоришь?
— О том, чей отец сейчас входит в этот дом.
Оба брата и Беатриса непроизвольно оглянулись, словно ожидая кого-то увидеть на дорожках сада, а Кирп воспользовался этим и исчез.
— Ну вот, что мы говорили... — раздосадованно и зло сказал Боэций-младший. — Пойдём отсюда, Беатриса, мы отведём тебя в твои покои.
Когда они приблизились к дому, то увидели, как с другой стороны в сопровождении слуги идёт седовласый патриций в белоснежной тоге.
— Это сенатор Альбин, — сказал своему брату Симмах-младший. — Неужели проклятый Кирп прав и с Максимианом что-то случилось?
Беатриса вспомнила юношу, которого они с отцом встретили по дороге сюда, и на мгновение крепко-крепко зажмурила глаза, чтобы сдержать слёзы.
— Приветствую тебя, благородный Альбин! — Боэций поднялся с кресла и пошёл навстречу своему гостю. — Я давно тебя жду и рад видеть.
— И я рад нашей встрече, — хмуро отозвался сенатор, — а если и явился с опозданием, то лишь потому, что мой сын потерял сознание от потери крови и сумел передать мне твою просьбу всего лишь два часа назад.
Боэций удивлённо вскинул брови.
— Но ведь я видел Максимиана только вчера! Что могло произойти за столь короткое время?
Альбин сел в предложенное кресло и коротко, с трудом сдерживая негодование, рассказал о «несчастном случае на охоте». Сам он узнал обо всём происшедшем со слов Корнелия Виринала, который и привёз домой своего раненого друга. И если Корнелий по дороге ещё колебался — рассказывать ли обо всём до конца, то, представ пред грозные очи разъярённого сенатора, не сумел устоять и назвал имя Амалаберги.
— Так что эта готская cunnus[21] едва не лишила меня сына! — воскликнул Альбин.
— Странная история, — опечаленно заметил Боэций, думая о последствиях, которые она может вызвать при дворе. — Так, значит, свадьба не состоится...
— Надеюсь, что нет, хотя этот безумец, мой сын, что-то лепечет о глазах, мечущих стрелы, и бровях, изогнутых, как луки. Однако перейдём к делу. Зачем ты меня звал?
Боэций прошёлся по залу, уставив глаза в пол, выложенный мозаикой, изображавшей одну из ключевых сцен морской битвы при Акции, когда Клеопатра приказала повернуть назад свой корабль, а затем осторожно сказал:
— Через два дня состоится диспут.
— Знаю, — коротко бросил Альбин. — И кто будет выступать на нём с нашей стороны?
— Ты, благородный сенатор!
Крупные, рельефные черты лица Альбина исказились таким удивлением, что Боэций поспешил добавить:
— Я не сумел уговорить Бенедикта Нурсийского, а Иоанн I, как ты знаешь, находится в Константинополе, так что времени искать нового проповедника просто нет.
— Но какой же из меня богослов...
— Об этом не беспокойся, ибо я уже приготовил для тебя основные тезисы, с которыми ты вполне успеешь ознакомиться. — Боэций подошёл к столу, взял в руки свиток и передал его Альбину. Тот нерешительно развернул его, пробежал глазами, а затем вскинул взгляд на Боэция.
— И всё же, почему я? Почему не принцепс сената, который известен своими учёными сочинениями? Почему не ты, который является первым философом королевства?
Боэций затруднялся ответить, зная, насколько горд и самолюбив его собеседник. Данный диспут должен был состояться против воли Боэция, поэтому он хотел придать ему как можно меньшую значимость. Что такое догматический спор сенатора с арианским священником? Не больше, чем дворцовое развлечение... Но если в этом споре примут участие первые люди королевства — глава сената или magister officiorum, тогда он наверняка будет иметь самые грандиозные последствия. Но как объяснить это Альбину, не затрагивая его амбициозности? Сенатор славится своей отвагой, что ж, тогда есть смысл апеллировать именно к ней...
— Видишь ли, благородный Альбин, — после некоторый паузы снова заговорил первый министр, — в случае неблагоприятного исхода этого спора моего влияния и влияния главы сената может хватить на то, чтобы избавить от наказания одного из его участников... Но кто спасёт нас самих, если мы вдруг разгневаем готского короля? Он и так сейчас достаточно раздражён тем поистине императорским почётом, который был оказан в Константинополе делегации Иоанна I. До меня доходят слухи, что готовится королевский эдикт о полном запрете нашей литургии. Конечно, это может оказаться только слухами, и всё же в такой ситуации нам надо быть достаточно осторожными и тщательно продумывать свои поступки.
— Прекрасно! — гордо блеснув глазами, воскликнул Альбин. — Если дело идёт об опасности, то я, разумеется, согласен. Единственное, чего я опасаюсь, так это отсутствия всякой привычки к учёным диспутам...
— Обстоятельства не всегда потворствуют нашим привычкам, а потому мы должны быть выше своих привычек, чтобы суметь возвыситься над обстоятельствами. Впрочем, по-видимому, соперник у тебя будет не слишком силён... Вчера мне стало известно, что в город прибыл епископ Тичина.
— Магн Феликс Эннодий, твой дальний родственник?
— Совершенно верно. И поскольку он не явился ко мне с визитом, я полагаю, что в Равенну его пригласил Кассиодор. Более того, я почти не сомневаюсь, что эдикт о запрете католического богослужения готовится именно в недрах королевской канцелярии.
— В таком случае и у меня для тебя есть одно предложение.
Пока сенатор Альбин произносил эти слова, Боэций задумчиво вращал перед собой глобус, стоявший на специальной подставке, поэтому и не смог увидеть того странного, пожалуй, даже коварного выражения, которое непроизвольно проскользнуло в хмуром взгляде его собеседника.
— Я слушаю тебя.
— Необходимо направить к Иоанну гонца с предложением переговорить с Юстином или Юстинианом о подготовке вторжения в Италию. Пусть они воспользуются тем возмущением римлян, которое вызовет запрет на отправление обрядов нашей святой церкви! Сколько ещё можно терпеть владычество этих проклятых готских варваров!
Боэций вздрогнул и непроизвольно оглянулся по сторонам. Если бы слова, призывающие к государственной измене, мог услышать кто-то посторонний, то... Он быстро обошёл близлежащие покои, а затем, не найдя никого из рабов, приблизился к сенатору, смотревшему на него с откровенной усмешкой.
— Тебе, видно, не терпится поскорее переправиться в лодке Харона на тот берег Стикса, с которого уже не возвращаются, раз ты предлагаешь мне такой безумный план? — звенящим от внутреннего напряжения голосом тихо спросил он, опершись обеими руками о край стола и сверху вниз глядя на Альбина.
— А ты называешь безумием восстановление той величайшей в мире империи, которую столько веков создавали наши доблестные предки?
— Империи создаются именно доблестью, но никак не предательством, которое таится в твоих речах.
— Предательство по отношению к врагам называется военной хитростью!
Они обменялись напряжёнными взглядами, после чего Боэций выпрямился и шумно вздохнул.
— Я, пожалуй, действительно направлю гонца к Иоанну, но не за тем, о чём ты только что говорил... Пусть приложит максимум усилий, пусть идёт на любые подкупы и обещания, но он должен непременно убедить Юстина прекратить гонения на ариан. Только это сможет спасти римлян Остготского королевства от таких же преследований со стороны Теодориха и сохранить мир и спокойствие.
— Позорный мир и шаткое спокойствие!
— Но это лучше массовых кровопролитий и жестокой резни...
— Во имя свободы и могущества Римской...
