— Какое счастье! — невольно воскликнул Максимиан. — Иначе мы никогда бы не встретились.

Беатриса слабо и задумчиво улыбнулась. Воспользовавшись этой задумчивостью, поэт немедленно завладел её рукой и, чтобы отвлечь её внимание, спросил:

— Ну, а когда же тебе пригодилось это удивительное умение так ловко метать нож?

— Когда мы оказались в Капуе, — просто ответила она.

Видимо, благодаря тёплой лунной ночи Беатриса подпала под власть какого-то странного настроения, когда всё кажется столь необыкновенным, что можно позволить себе особую доверительность и рассказать о том, о чём никогда не осмелилась бы рассказать при дневном свете. Максимиану не пришлось настаивать — он просто держал девушку за руку и упивался звуками её голоса.

В Капуе Элпис познакомилась с одним богатым вольноотпущенником, имевшим свою книжную лавку. Он охотно и щедро заботился о матери и дочери, хотя сам был женат. Элпис надеялась, что его интерес к ней объясняется её собственной красотой и стихами, а потому охотно принимала все подарки и ухаживания книготорговца. Однако её всё чаще посещали приступы безумия, во время которых Беатриса могла надеяться лишь на помощь их покровителя. И тот весьма искренне заботился о больной поэтессе, приводил к ней врачей и нежно опекал Беатрису. По воспоминаниям девушки, это был рослый, красивый и статный мужчина, который хорошо разбирался в поэзии и умел говорить убедительно и красноречиво. Именно там над постелью больной матери Беатриса вдруг снова почувствовала, что испытывает к нему нечто большее, чем просто благодарность. Она испугалась этих чувств, испугалась того, что придётся обо всём рассказать матери, но тут произошло нечто страшное. Однажды, поздно вечером, когда Элпис лежала в бреду, книготорговец, придя к ним, стал откровенно заигрывать с Беатрисой. Сначала ей были даже приятны его ласки, и потому она почти не отстранялась, но когда он, всё более возбуждаясь, стал срывать с неё пеплум[37], Беатриса испугалась и стала отчаянно вырываться. Она боялась кричать, боялась звать на помощь, поскольку они жили в большом многоквартирном доме и на её крики могли бы сбежаться соседи или городская стража, а Элпис с детства учила свою дочь опасаться людей и не доверять им.

А книготорговец, поняв, что девушка не будет звать на помощь и поэтому целиком находится в его власти, стал играть с Беатрисой, как кот с мышью. Он бросался на неё, она уворачивалась, он повторял свою попытку — и она уворачивалась снова. Дверь была заперта, а комната не отличалась большими размерами, так что рано или поздно он бы достиг своей цели. Беатриса тоже это поняла и, выбрав момент, решилась на отчаянный шаг. Книготорговец отдувался после неудачного нападения, оперевшись рукой о деревянный столб перекрытия, подпиравший потолок, и хищно улыбался ей, готовясь к очередному прыжку. Лучшего момента не стоило и дожидаться — она быстро выхватила свой нож и, метнув его, пригвоздила ладонь книготорговца к столбу. От неожиданности и боли он взревел так, что мгновенно разбудил всех соседей. И даже Элпис очнулась от своего глубокого забытья. После этого начался жуткий переполох — дверь выломали, и в комнату ворвались какие-то люди, но у Беатрисы в её разорванном платье был столь красноречивый вид, что истекающий кровью торговец, которого освободили от ножа, не вызвал ничьего сочувствия и вынужден был поспешно удалиться. На следующий день мать и дочь покинули Капую и больше там никогда не появлялись.

«Странно, — подумал Максимиан, дождавшись конца её рассказа, — но женщины любят или тех мужчин, которые слабее их самих, или тех, кто сильнее, но никогда равных себе по достоинствам. Почему? Потому что они могут только покорять или покоряться, но никогда — дружить, поскольку дружба предполагает именно равенство. Или потому, что любить можно, только жалея или восторгаясь, — и никак иначе?»

— Я буду любить тебя и заботиться о тебе, как о самом дорогом, что у меня есть, — нежно сказал Максимиан, когда она закончила, и он услышал, как задрожал её голос. Сейчас он чувствовал себя невероятно сильным и... счастливым. — И я сделаю всё, чтобы наше с тобой будущее было таким же ясным, как твои чудные глазки, когда их не туманят слёзы. Ну же, не надо плакать, — удивился он, заметив, как Беатриса низко опустила голову. — Лучше пойдём в дом, а то уже стало совсем холодно.

Она позволила ему обнять себя за талию, и, когда они проходили перистиль, Максимиан, повинуясь безотчётно-волнующему побуждению, вдруг замедлил шаг, остановился, медленно наклонился к Беатрисе и осторожно поцеловал её в слегка полуоткрытые пухлые губы. Она слабо дёрнулась, попыталась освободиться, но Максимиан прочно держал её в объятиях, и вскоре она перестала вырываться. Отпрянуть друг от друга их заставил лишь голос Боэция. Беатриса застенчиво опустила голову и, поклонившись отцу, быстро убежала, а Максимиан, радостный, гордый и немного смущённый, остался стоять на месте, чувствуя на себе внимательно-доброжелательный взгляд первого министра. Наконец он вздохнул, поднял глаза и твёрдо сказал:

— Я люблю твою дочь, Северин Аниций, я безумно люблю твою дочь!

— Это прекрасно, — спокойно и даже ласково ответил Боэций, чувствуя лёгкую зависть к этому юноше, зависть любви родителей к любви детей, — но как же твоя свадьба с Амалабергой? Ведь это решение самого короля!

Максимиан растерянно пожал плечами. За весь этот вечер он впервые вспомнил об Амалаберге и теперь умоляюще посмотрел на Боэция. Тот понял его взгляд и задумчиво потрепал юношу по плечу.

— Я попробую поговорить с королём, как только выберу подходящее время. Но не сейчас, а в будущем, так что наберись терпения... — Произнося эту фразу, Боэций даже не подозревал о том, при каких драматических обстоятельствах он сумеет выполнить своё обещание!

Читая письмо от Корнелия Виринала, Амалаберга почти непрерывно хмурила свои красивые брови. Какой же бесцеремонный и циничный наглец этот самоуверенный римлянин! Насколько же развратна и бесстыдна вся их порода! Кто позволил ему обратиться к ней с этим посланием?

«Корнелий Виринал приветствует прекраснейшую изо всех покорительниц Италии и шлёт ей свой самый низкий поклон. Да будет тебе известно, что написать это письмо меня побудило не только искреннее восхищение твоей воинственной красотой и разящими наповал стрелами глаз — и не только глаз! — но и целый ряд других обстоятельств. Начну по порядку и надеюсь, что тебе хватит терпения дочитать это письмо самостоятельно, не передавая его в другие руки...» После слова «терпения» так явно напрашивалось и слово «умение», что Амалаберга шумно задышала от ярости. Этот самодовольный римлянин сомневается в её грамотности!

«Итак, первое известие, которое тебя, о прекраснейшая, без всякого сомнения, обрадует и разочарует одновременно. Только обрадуешься ты при свидетелях, а разочарование будешь тщательно скрывать даже от самой себя, яростно покусывая свои прелестные губы». Его самоуверенность простирается даже на то, чтобы предсказывать ей её же реакцию! При этой мысли она невольно прикусила нижнюю губу и тут же её отпустила.

«Известие это состоит в том, что мой лучший друг и твой наречённый жених Максимиан после одного прискорбного случая на охоте потерял слишком много крови и теперь уже не слишком горит желанием лишиться оставшейся, вступив в законный брак с самой надменной из красавиц. Более того, он изложил мне свою сокровенную просьбу — уговорить и тебя отказаться от данного брака по взаимному согласию. Но, поскольку любое расставание происходит намного легче, если только не перерастает в одиночество, постольку он сам уже нашёл себе утешение и искренне советует тебе последовать его примеру. Его утешение зовут Беатрисой, хотя он сам предпочитает называть её «ангелом». Твоё утешение могло бы зваться Корнелием, то есть по тому имени, которым его наградили родители, или по тому имени, которым ты соблаговолишь наградить меня сама, например, «мой львёнок». О, я прекрасно представляю себе твой гнев по поводу моего друга, но посуди сама, разве мог он поступить иначе, ведь каждое живое существо приручается лаской, а отталкивается побоями и злобой. Что уж тут говорить о человеке, а тем более о поэте, самом чутком и легкоранимом существе на свете!