Когда я упомянула ткани мамонтов, доктор Сибли усмехнулся:
– В последние годы ваша бабушка вела себя немного эксцентрично. Она решила, что в подвале ее дома образцы будут в большей безопасности. Мы не стали возражать против такого решения. Вам наверняка известно, что по завещанию мистера Хилла мы обязаны бессрочно хранить данные образцы. Однако они принадлежали доктору Стивенс – она имела полное право перевезти их. По словам наших юристов, мы не обязаны брать их назад после перемещения.
По мне, так ситуацию вполне можно было трактовать иначе, но я не хотела с ним спорить. В общем, я поблагодарила доктора Кросби Сибли за помощь и повесила трубку.
В итоге, Эмма, в моем распоряжении оказался целый кабинет, полный книг о мамонтах, и подвал, забитый замороженными мамонтами. Содержимое кабинета я могла упаковать и отправить на хранение. А вот с замороженными образцами дело обстояло куда серьезнее. Выставить дом на продажу до тех пор, пока я не найду для них новое место, было нельзя. Последующие две недели я отчаянно обзванивала все научные институты. Но в летний период застать людей, принимающих подобные решения, оказалось невозможно.
Я продолжила сортировать и паковать вещи. Простыни и полотенца почти рассыпались от времени – их не продашь и не подаришь. Пришлось выбросить. Кое-какие вещи с кухни – чашки и тарелки ручной работы, изготовленные местными гончарами, – я оставила себе. Оценив все остальные вещи, я решила устроить дворовую распродажу.
Наконец я добралась до моей детской комнаты. Вяз за окном спилили, и на его месте теперь рос серебристый клен. В остальном здесь ничего не поменялось. На кровати лежало стеганое одеяло со звездами. Его сшила моя кузина из Стендинг-Рок. На подушке расположилась любимая игрушка – старая потрепанная мамонтиха по имени Мэми. Много лет назад один стеклянный глаз выпал и его заменили голубым. Второй, оригинальный, был золотисто-коричневого цвета.
Вот тогда я достигла предела. Совсем непросто разбирать вещи человека, который тебя вырастил. Не будь я так занята, то давно бы поняла, что очень сильно горюю по Роуз. Кроме того, я была расстроена. Я не могла оставить морозильники на произвол судьбы, но у меня не получалось найти для них новое пристанище раньше осени. Придется брать отпуск за свой счет. А если факультет не согласится, то увольняться.
В тот вечер я расположилась в гостиной Роуз, пила вино и рассматривала предметы, которые еще не успела упаковать: фигурки мамонтов, стоявшие на стареньком телевизоре, бивень, висевший над камином, фотографии Анселя Адамса и большую часть книг. Что же мне делать? Почему Роуз втянула меня во всю эту канитель? Почему она состарилась и умерла? Неужели она не подумала о том, как мне будет ее не хватать? Пускай я редко приезжала домой, на душе было спокойно от того, что я знала: Роуз там, копается в своем саду, возится с образцами тканей мамонтов. Я уже сама состарилась, Эмма. Но мне по-прежнему не хватает моих старших, особенно Роуз.
Я никогда много не пила. Для индейцев это дурная привычка. Однако тем вечером я несколько переусердствовала. Когда я собралась спать, в голове шумело. Вместо того чтобы отправиться в гостевую комнату, где я остановилась, я пошла в свою детскую спальню. Я сняла одеяло со звездами, сложила его и легла на чистые простыни, пахнущие лавандой. Роуз обожала лаванду и клала саше повсюду – в постельное белье, в каждый ящик с одеждой.
Я задремала рядышком с Мэми, и мне приснился сон. Обычно я не помню, что мне снится, а если и не забываю, то, как правило, вижу причудливым образом перемешанные события моего дня, словно пазл, который неверно собрали. Лишнее доказательство того, что утверждают белые психологи: будто во сне наш мозг перерабатывает последний опыт и это является частью процесса хранения данных в памяти с произвольной выборкой.
Однако сон оказался необычным. Я была в доме, сделанном из костей. Свет исходил только от небольшого тусклого костра, и в помещении царил полумрак. Тем не менее я знала, что дом – из костей, громадных костей.
Напротив меня, по ту сторону огня, сидела согбенная ссохшаяся старушка в платье, изготовленном из шкуры и заляпанном дымом и жиром. Похоже, что некогда оно было белым, но теперь стало грязно-серым. Длинные седые волосы свободно ниспадали ей на плечи.
– Мне эти проблемы не нужны, – заявила я ей. – Да, я унаследовала все после смерти Роуз. Однако у меня не было возможности поспорить или отказаться. Я не принадлежу этому миру. Это не моя жизнь.
Я обвела рукой костяной дом, хотя на самом деле подразумевала жилище Роуз.
– Не тебе рассказывать мне о жизни, – сказала старуха. – Мой народ мертв, а вскоре и твой последует за ним. Разве не так было обещано людям лакота? Если они будут чтить мамонтов и бизонов, то выживут.
– Но бизоны не вымерли, – возразила я.
– Они почти исчезли! Сколько их осталось после великого истребления белыми людьми? Несколько сотен. Тысячи особей, что существуют сегодня, – потомки тех нескольких сотен. Я – дух, а не генетик, но даже я понимаю, что генофонд популяции сильно сократился. Современные бизоны не могут похвастаться тем генетическим разнообразием, которое существовало два столетия назад.
– И ровно то же самое грозит мамонтам, если нам удастся возродить вид, – бросила я.
– Роуз сохранила много образцов тканей, пусть даже они были взяты у незначительного количества особей. Среди имеющихся хромосом, возможно, удастся найти вариации, – сказала пожилая женщина. – Как знать, может, мамонты оказались бы в более выигрышном положении, нежели бизоны, возроди вы наш вид. Уж по крайней мере, хуже точно не станет.
Из темноты раздался еще один голос:
– Ты изучала биологию. Ты сведуща в современных технологиях. Белые люди создают множество компаний, которые делают из генов деньги! Скоро появятся инновации, которые позволят вернуть к жизни наш вид.
Вот теперь я разглядела второго человека – женщину средних лет плотного телосложения. Ее длинные черные волосы были заплетены в косы. Цвет платья напоминал кремовые облака в жаркий летний полдень, поблескивающие в знойном мареве резервации.
– Биология не так проста, – отвечала я второй женщине. – Нельзя верить всему, что говорят люди из компаний, занимающихся генной инженерией. Естественно, они обещают необыкновенные чудеса уже через год-другой. Им нужны инвесторы. Лично я не верю, что удастся возродить мамонтов из замороженных клеток в ближайшем будущем.
– Если не сохранить эти замороженные клетки, то такой возможности вообще не будет, – вступила старуха.
– Образцы наверняка имеются в других местах, – не сдавалась я.
Тут заговорил третий голос – юный, звонкий, мелодичный:
– Роуз была великолепным специалистом в том, что касается замораживания клеток мамонтов. Разве есть работы, достигшие того же уровня? Насколько пригодны образцы из других мест?
Из тени выступила третья женщина – стройная и грациозная, в белом, словно только что выпавший снег, платье из шкуры. Она остановилась рядом с женщиной средних лет, а старуха по-прежнему сидела у их ног. Все трое уставились на меня. В их темных глазах отблескивали языки пламени.
– Я найду подходящее место для морозильников, – отвечала я. – Это мой долг перед Роуз. Но не более того. У меня своя жизнь.
Женщины по-прежнему пристально глядели на меня.
– А вы точно духи? Уж слишком много вы знаете о биологии.
– Во-первых, – начала старуха. – мы в твоем сне. Следовательно, мы знаем все, что известно тебе. Мы сейчас, как и ты, находимся в конце двадцатого века. Белые люди поклоняются Богу, который существует вне времени и истории и который, как мне кажется, слишком мало внимания уделяет проступкам своих созданий.
– Духи индейцев живут в мире, который они же помогали строить. Почему нет? Мы неплохо поработали! Это замечательное место! И, как все остальные существа: двуногие и четвероногие, птицы, рыбы, насекомые, – мы меняемся с течением времени в ответ на происходящие события. Не жди, что мы будем соответствовать описаниям из учебников по антропологии.
