– Ты попросил о помощи моего сородича, а затем забрал единственную вещь, которую он хотел сохранить. И это после того, как он с готовностью отдал тебе все остальное, даже свою жизнь. Но теперь бивни вернулись к нему. Ты же ничего от меня не получишь.

Она развернулась и помчалась через прерию».

«Если мы не должны убивать мамонтов и забирать их бивни, откуда у тебя этот?» – спросила я, когда мне было десять лет и в голове у меня постоянно крутились вопросы, которые я научилась задавать в экспериментальной школе Миннеаполиса.

«Эта история учит нас тому, – вещала бабушка, – что надо спрашивать разрешения, прислушиваться и почтительно относиться к ответам, которые получаешь, а также держать свои обещания. Бивень у меня на коленях взят у молодой особи. Вероятно, один из наших предков убил зверя до того, как тот присоединился к группе самцов. Если же это была самка, то она погибла от раны или засухи, а бивень забрали уже у мертвого зверя.

Если он принадлежал молодой самке, то, возможно, наш предок вырезал сцену охоты по ошибке. Однако мне неизвестна история человека, который завладел этим бивнем. Скорее всего, ничего плохого с ним не приключилось, хотя могло бы, нарушь он правила».

Поскольку бабушка очень часто иронизировала, сложно было сказать, говорила она всерьез или шутила. С одной стороны, она занималась наукой, а еще считала, будто в мире произошло много плохого, за что люди так и не расплатились. С другой стороны, оно верила древним легендам.

«Существуют различные способы организовывать знания и формулировать истину. При должном терпении, упорстве и доле везения справедливость со временем восторжествует».

Бабушка рассказала мне о судьбе Мериуэзера Льюиса. Из экспедиции он вернулся известным человеком и стал губернатором территории Миссури, но затем впал в депрессию. В возрасте тридцати пяти лет, путешествуя в одиночку по Натчезскому тракту, Льюис покончил с собой. В кармане нашли клочок бумаги с предсмертной запиской. На нем дрожащей рукой было накарябано два слова: «мамонты», «индейцы». Больше ничего, хотя Льюис в своей обыкновенной манере допустил ошибки в написании обоих слов.

«И что значило это послание?» – поинтересовалась я.

«Кто ж его знает! – отвечала бабушка. – Может, пытался предупредить нас о чем-то. Например: „Будете обращаться с мамонтами как я – закончите столь же плачевно“. А может, просто напился. Он питал слабость к алкоголю и опиуму. Так или иначе, никто не обратил внимания. На берега Миссури прибыло еще больше белых людей – ученые, первооткрыватели, торговцы, охотники, английская знать, русские царевичи. И все они убивали мамонтов, – по крайней мере, так казалось нашим предкам, которые с ужасом наблюдали за происходящим. Мы пытались предостеречь европейцев, но они не слушали. Может, им просто не было дела. В какой-то момент мы сообразили, что у приезжих уже сформировалось представление о том, какой именно должна стать наша страна: повсюду фермы белых людей сродни тем, что существуют в Европе, хотя наши земли совсем не походят на Англию или Францию. Должны исчезнуть мамонты и бизоны – и мы. Если взглянуть на пейзажи, написанные на берегах Миссури в девятнадцатом веке, кажется, почти на каждой заходит солнце. Небольшие стада мамонтов, большие группы бизонов, индейцы – все они направляются на запад, уходят в закат и исчезают с равнин.

Часть бивней отправилась в Англию, Москву и украсила стены знатных домов. Другая закончила свой путь в музеях на Восточном побережье Штатов, порой вместе со скелетами и шкурами мамонтов. В Американском музее естественной истории в Нью-Йорке в зале мамонтов есть целое стадо чучел. Я там была. Тебе тоже стоит как-нибудь съездить.

Шли годы, и европейцы начали отлавливать мамонтов. Как правило, это оказывались детеныши, чьих матерей подстрелили. У Баффало Билла Коди было целых два мамонта. В тот год, когда его шоу „Дикий Запад“ приезжало на территорию лакота, вождь Сидящий Бык приходил к мамонтам. Рассказывают, будто он разговаривал с ними, а животные обвивали хоботами его руки и искали еду, спрятанную в карманах одежды. Никто не знает, что именно они ему отвечали. Но возвращался он печальный и мрачный.

К концу девятнадцатого века мамонты сохранились только в цирках и зоопарках, за исключением небольшой популяции в Национальном парке „Глейшер“. Всего выжило не более четырех сотен особей. В цирках выступали мамонтята. В зоопарках держали как взрослых, так и молодых особей, но все они выросли в неволе. Культура мамонтов, передаваемая из поколения в поколение старейшинами, как у нас, индейцев, исчезла. Лишь мамонты в „Глейшере“ сумели сохранить часть древней мудрости. В этом они походили на наших соседей – черноногих[27]. Луис У. Хилл, сын Джеймса Хилла, „строителя империи“, убеждал черноногих следовать традициям предков, поскольку тогда он мог показывать туристам, путешествующим по Великой Северной железной дороге, подлинную культуру Запада. Историки много чего плохого писали о семействе Хиллов, но стоит отдать им должное – они защищали мамонтов и черноногих от цивилизации белых людей.

Предостережения женщины Белого Бизона оказались не пустыми словами. По мере того как исчезали мамонты, поголовье бизонов тоже сокращалось быстрыми темпами. К концу столетия сохранилось лишь несколько сотен особей, а ведь прежде по равнинам Запада бродили стада в миллион голов. Что стало с индейцами, мы прекрасно знаем. Не хочу поддаваться гневу, потому не буду рассказывать эту историю. Да и потом, моя повесть о мамонтах.

Здесь история оказывается связана с моей собственной бабушкой, твоей прабабушкой. Звали ее Роуз, а настоящая фамилия была Красный Мамонт, однако в очень раннем возрасте ее удочерили миссионеры, поэтому она взяла их фамилию – Стивенс. Родители отправили Роуз в школу на Восточное побережье, затем она изучала ветеринарию и стала первой женщиной, получившей степень по ветеринарным наукам. Роуз была мало знакома с индейской культурой, но ей снились правильные сны. В одном из сновидений к ней пришел мамонт, а точнее – белая мамонтиха.

– Я хочу, чтобы ты посвятила свою жизнь изучению мамонтов, – сказала она. – Настало время, когда что угодно способно уничтожить наш вид: вирус, подцепленный от домашних животных, болезнь, развившаяся из-за инбридинга[28], или изменившееся отношение белых людей. Что, если Луис Хилл найдет иной способ продвижения железных дорог? Да и потом, большинство моих сородичей утратили свою культуру.

– Я, конечно, хочу работать с крупными животными, – отвечала Роуз. – Но я подумывала о том, чтобы заниматься домашним скотом или лошадьми, а не мамонтами. Я ничего о них не знаю.

– Всему можно научиться, – заметила мамонтиха. – Если тебе не хватит информации по стаду в парке „Глейшер“, ты всегда можешь исследовать наших ближайших сородичей – слонов. Если не спасти наш вид, погибнут бизоны – не думаю, что у индейцев тогда много шансов выжить. Белые люди – ненормальные. Они не понимают, что нельзя возделывать высокие равнины так же, как их родные земли, что здесь невозможно выращивать европейский скот. В нашей стране для этого чересчур сухой и холодный климат. Конечно, белые люди могут и дальше пасти на наших прериях слишком много скота, осушать реки или загрязнять их ядами, строить шахты и вырубать священные Блэк-Хилс[29]. В итоге они уничтожат этот край, и им придется либо покинуть его, либо жить, подобно падальщикам, среди руин. Сохранить земли можно, лишь сохранив бизонов и нас.

Не сложно догадаться, внучка, что мамонтиха была рассержена. Мамонты, как и их сородичи-слоны, способны испытывать горе и таить злобу.

Роуз нельзя было назвать дурочкой. Она понимала: ей приснился необычный сон. Белый мамонт – это какой-то дух. Поэтому она согласилась исполнить просьбу зверя. Как выходец из племени лакота, с дипломом колледжа она сумела получить работу в парке „Глейшер“. Все происходило в тысяча девятьсот одиннадцатом году, когда парк только открыли для посещения и еще даже не построили знаменитые домики для туристов.