Премьер-министр качает головой:

– Обращать язычников? Вы имеете в виду – грабить целые культуры! Лишать колонии права оставаться свободными от призраков, вымышленных древними кочевыми племенами. Мы – те самые люди, что предоставили вашим предшественникам возможность поклоняться, кому они хотят: мы сражались, защищая их свободу, а в благодарность они попытались навязать нам свои верования под пистолетным дулом!

Она хрипло расхохоталась.

– «Христианская терпимость» – два слова, которые не могут стоять рядом, сколько их ни своди. И все мы знаем, каковы ваши братья-исламисты и сионисты. Даже если вы уничтожите весь архимедианский союз и всех нас, неверующих, до последнего, вы вместо нас приметесь воевать с вашими собственными союзниками! И это безумие будет продолжаться до тех пор, пока последний психопат не останется один-одинешенек на груде пепла, чтобы возносить хвалу своему Богу!

Кайн ощущает, как в нем закипает гнев, и заставляет себя молчать. Он впрыскивает в свою кровь успокаивающие вещества. Спор с ней смущает его. Она же женщина, она должна приносить мир и утешение, а между тем из ее уст звучит только ложь – жестокая, опасная ложь. Вот что бывает, когда нарушается естественный порядок вещей!

– Ты – дьяволица. Я больше не стану с тобой говорить. Делайте то, что собираетесь делать.

– Снова Шекспир! – говорит она. – Если бы ваши наставники не запретили его, вы могли бы процитировать: «Гордый человек, минутной куцей властью облеченный, – не понимая хрупкости своей стеклянной, нутряной, неустранимой, – недурно замечено, не правда ли? – как злая обезьяна, куролесит у Господа, у неба на виду – и плачут ангелы»[20].

Она складывает руки в жесте, до ужаса напоминающем молитвенный. Он не в силах отвести взгляда от ее лица.

– Ну и что же нам делать с вами? Конечно, мы могли бы просто потихоньку казнить вас. Вежливо соврать: дескать, скончался от травм, полученных при аресте, – особого шума поднимать никто не станет…

Мужчина, стоящий у нее за спиной, прочищает горло:

– Госпожа премьер-министр, при всем моем уважении, я бы советовал продолжить обсуждение этого вопроса в другом месте. Врачи ждут возможности заняться пленным…

– Помолчите, Хили!

Она оборачивается и смотрит на Кайна, смотрит по-настоящему, в упор. Ее голубые глаза остры, точно скальпели. Она лет на двадцать старше сестры-мученицы, и кожа у нее не такая уж смуглая, но внезапно, на какое-то головокружительное мгновение, они становятся единым целым.

«Господи, зачем смущаешь меня, зачем допускаешь меня попутать убийцу со святой мученицей!»

– Кайн, запятая, Плач, – говорит она. – Ну и имечко! Что имеется в виду: что ваши враги должны плакать или что вы сами плачете, беспомощный перед могуществом вашего Бога?

Она протягивает руку:

– Не трудитесь отвечать, не надо. В отдельных частях системы Завета вас считают героем, даже супергероем, если хотите. Вы в курсе? Или вы слишком много времени проводите за границей?

Он изо всех сил старается не замечать ее. Он знает, что ему будут лгать и пытаться манипулировать им, что психологические пытки будут куда утонченнее и важнее физических. Единственное, чего он не может понять: почему она? Почему к нему явилась сама премьер-министр? Не такая уж он важная персона. Однако тот факт, что она сейчас стоит перед ним, а не перед Господом, лишний раз напоминает о том, что он потерпел поражение.

И, как бы в ответ на эту мысль, голосок у него в затылке, внутри черепа, бормочет: «Ангел Смерти с Арджуны схвачен при покушении на премьер-министра Джануари!» Другой голосок осведомляется: «А вы сегодня нюхали себя? Даже члены парламента могут утратить свежесть – спросите у них самих!» Даже здесь, в самом сердце зверя, назойливые голоса в голове не умолкают.

– Нам нужно вас изучить, – говорит наконец премьер-министр. – Нам до сих пор ни разу не удавалось захватить в плен агента уровня Стража – по крайней мере, одного из новых, такого, как вы. Мы даже не знали, удастся ли это: шифрующее поле изобретено совсем недавно.

Она улыбается снова, короткой ледяной улыбкой, напоминающей первый взблеск снега на горной вершине.

– Но знаете, даже если бы вы и добились успеха, это не имело бы ровным счетом никакого значения. В моей партии есть еще как минимум десяток людей, способных занять мое место и защитить нашу планету от вас и ваших наставников. Но из меня получилась хорошая приманка – и вы попались в ловушку! И теперь мы узнаем, что именно делает вас таким опасным орудием, ангелочек вы наш!

Он надеется, что теперь, когда игра окончена, они, по крайней мере, отключат это проклятое семя у него в голове. Но нет, они оставляют его на месте, при этом отключают все органы управления, лишая Кайна возможности хоть как-то им управлять. Детские голоса распевают у него в голове о том, как важно начинать каждый день с питательного и здорового завтрака, и он скрежещет зубами. Безумный хор непрерывно изводит его. Поганое семя демонстрирует ему картинки, которых он не желает видеть, сообщает ему информацию, которая его не интересует, и непрерывно, непрерывно твердит о том, что его Бога не существует.

Архимедианцы утверждают, что у них нет смертной казни. Быть может, это то, что они применяют вместо нее? Доводят узников до самоубийства?

Что ж, если так – он не станет выполнять за них их работу. У него имеются внутренние ресурсы, лишить его которых они не могут, не убив его, и он заранее был готов к пыткам, правда куда более очевидным – но почему бы и не к таким тоже? Он старается рассеивать волны отчаяния, которые накатывают на него по ночам, когда гаснет свет и он остается наедине с идиотским бубнежом этой идиотской планеты.

Нет, Кайн не станет делать за них их работу! Он не покончит жизнь самоубийством. Но это наводит его на мысль…

Если бы он сделал это у себя в камере, они отнеслись бы к этому с большим подозрением, но, когда его сердце останавливается в разгар довольно сложной операции, целью которой является выяснить, как нанобиоты встроились в его нервную систему, это застает их врасплох.

– Это, по-видимому, предохранитель! – восклицает один из докторов. Кайн слышит его, но словно издалека: высшая нервная деятельность мало-помалу прекращает работу. – Система самоуничтожения!

– А может, просто обычная остановка сердца?.. – возражает другой, но его голос уже превратился в шепот, и Кайн проваливается в длинный тоннель. Ему уже кажется, что он слышит зовущий его голос Духа…

«И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

Его сердце снова начинает работать двадцать минут спустя. Доктора, не подозревая о совершенстве его автономного контроля, возятся с ним, пытаясь его оживить. Кайн надеялся, что остановка сердца продлится дольше и его сочтут мертвым, но он недооценил их. Вместо этого ему приходится скатиться со стола, голым, опутанным трубками и проводами, и убить растерявшихся охранников, прежде чем они успевают достать оружие. Кроме того, приходится сломать шею одному из докторов, который пытался его спасти, но теперь совершает ошибку, бросившись на него. Но и после того как он оставил прочих перепуганных медиков съежившимися на полу реанимационного зала и выбежал из хирургического отделения, он по-прежнему находится в тюрьме.

«Устали от старой привычной атмосферы? Священнодубская Гавань – поселок, накрытый пузырем! Мы сами делаем свой воздух, свежесть гарантируется!»

Его внутренние изменения исцеляют следы хирургического вмешательства так стремительно, как только это возможно, но его все равно шатает: ему недостает питательных веществ, и он сжигает энергию со скоростью лесного пожара. Бог дал ему шанс, он не имеет права потерпеть неудачу, но, если не подкрепить свои силы, неудача неизбежна.

Кайн спрыгивает из идущего под потолком воздуховода в коридор и убивает патруль из двух человек. Сдирает с одного из них форму, и отвердевшими, похожими на когти пальцами принимается сдирать с костей куски мяса и глотать их, не жуя. Кровь соленая и горячая. Желудок сводит и выворачивает от того, что он творит: это же древний, ужасный грех! – но он принуждает себя глотать. У него нет выбора.