– Вы часто так делаете? Принимаете у себя гостей?

Эпифания взглянула на мужа.

– Не очень часто, – ответила она. – Во всяком случае, не для его превосходительства. Но вообще это дело обычное: многие навещают друг друга, когда города, дрейфуя, сближаются, и почти все время от времени принимают гостей.

– У вас нет отелей?

Она покачала головой.

– К нам редко прилетают гости с других планет.

– Вы сказали «его превосходительство». Это Карлос Фернандо? Расскажите о нем.

– Конечно. Что вы хотели бы узнать?

– Действительно ли он, – я описал рукой широкий круг, – владеет всем этим? Целой планетой?

– Городом – да, конечно. И – нет.

– Как такое может быть?

– Он будет владеть городом – этим и пятью тысячами других, – но планетой? Возможно, да, а возможно, и нет. Семья Нордвальд-Грюнбаум утверждает, что владеет всей Венерой, но в реальности это заявление мало что значит. Оно может распространяться на поверхность планеты, но ее небо не принадлежит никому. Города – да. Но разумеется, в действительности он не контролирует все города лично.

– Разумеется, нет. Я другое имел в виду. Ведь он еще мальчик, и у него должны быть опекуны или доверенные лица.

– Конечно. Пока он несовершеннолетний.

– А потом?

Трумэн Сингх пожал плечами:

– Такова традиция Нордвальд-Грюнбаумов – это записано в завещании первого Нордвальда. Когда он достигнет совершеннолетия, города станут его личной собственностью.

Как я вскоре узнал, в атмосфере Венеры парили одиннадцать тысяч семьсот восемь городов.

– Возможно, немногим больше, – сказал Сингх. – Никто им счет не ведет. Есть легенды о городах, которые летают далеко внизу, никогда не поднимаясь над уровнем нижнего слоя облаков, и поэтому всегда скрыты. На такой глубине жить нельзя, там слишком жарко, но легенды утверждают, что у городов-ренегатов есть технологии, позволяющие отводить избыточное тепло. – Он пожал плечами. – Кто знает, может, и так. Во всяком случае, собственность, которую унаследовал Карлос Фернандо, включает полностью, частично или в акциях более чем половину известных городов. При этом Нордвальд-Грюнбаумы всегда были хорошими владельцами. Хочу сказать – они знали, что их служащие и работники могут при желании уйти, перебраться в другой город. Но те не уходили.

– И что, не было никаких трений?

– О, все независимые города считают, что у Нордвальд-Грюнбаумов слишком много власти! – Он рассмеялся. – Но они с этим мало что могут поделать, верно?

– Они могут сражаться.

Трумэн Сингх протянул руку и постучал по моему лбу средним пальцем.

– Это будет неразумно.

Помолчав, он чуть медленнее добавил:

– У нас здесь взаимосвязанная экология, между городами и султанатом. Мы зависим друг от друга. Да, они могут объявить войну, но в конечном счете победителя не будет.

– Да, это я понимаю. – согласился я. – Конечно, летающие города очень уязвимы – одна пробоина в оболочке, и…

– Возможно, не столь уязвимы, как вы считаете. – возразил Трумэн Сингх. – Вы привыкли строить обитаемые станции, но эти хабитаты находятся в вакууме, где даже единственный пробой станет катастрофой. А здесь, как вы знаете, нет перепада давления между атмосферой снаружи и жизнесферой внутри. И если случается пробой, то газообмен через него происходит очень медленно. И разумеется, у нас есть меры безопасности, много мер безопасности. – Он помолчал. – Но если начнется война… Мы защищены от обычных опасностей и не боимся их… но против метастабильных бомб… Словом, от них защиты нет. Так что ничем хорошим война закончиться не может.

На следующий день я решил выяснить, куда увели Лею. Но хотя все, кого я встречал, были неизменно вежливы, в поисках я добился очень малых успехов. Зато начал понемногу осваиваться в городе.

Первое, что я заметил, был свет. Я привык жить в орбитальных поселениях-хабитатах, где мягкое рассеянное освещение давали панели белых светодиодов. В Гипатии яркий солнечный свет пронизывал все внутри.

Во-вторых, птицы. Их здесь было множество. В орбитальных поселениях птицами тоже никого не удивишь, ведь разные виды попугаев хорошо приспосабливаются к невесомости, но все пространство Гипатии буквально кишело яркими тропическими птицами, мелкими попугаями, какаду и лори, кардиналами, синичками-гаичками, кецалями и другими, названий которых я не знал. Никогда в жизни не видел столько птиц сразу – хрипловатый оркестр цвета и звука.

В летающем городе имелось двенадцать основных камер, разделенных тонкими прозрачными мембранами, с множеством проходов из одной в другую. Каждая из камер была хорошо освещена и приятна на вид, и у каждой имелся свой, немного отличающийся стиль.

Помещение, где меня разместили, находилось в секторе Карбон. Отдельные «дома» тут висели на канатах, словно нитки переливчатых жемчужин, подвешенные над широким столом из леса и травы. В этом секторе кабельные кабинки перемещались, как маятники на длинных подвесках, по головокружительным дугам доставляя путешественников с платформы на платформу через весь сектор. Палаты Карлоса Фернандо располагались в самом высоком, центральном пузыре – его еще называли верхним городом. Этот пузырь был покрыт цветными огнями и тенями, а в его архитектуре преобладали желобчатые минареты и восточные купола. Но я, похоже, не был допущен в эту элитную сферу. Я даже не смог узнать, где именно разместили Лею.

Я отыскал балкон, с которого сквозь прозрачную оболочку были видны облака, столь же величественные, как и вчера, медленно меняющиеся, вырастающие в башни. Их заливал золотистый свет, а вокруг чуть прикрытого перистым кружевом солнца сияло бронзовое гало. Судя по высоте солнца, было начало дня, но заката сегодня не планировалось: могучие ветры, опоясывающие планету, увлекут город на ночную половину Венеры только завтра.

Из одиннадцати тысяч других городов я не увидел ни одного: глядя по сторонам, я не заметил никаких признаков того, что мы не одиноки в этом облачном ландшафте, простирающемся в бесконечность. Венера, как и все планеты, невелика, но она достаточно большая, чтобы проглотить десять тысяч городов – и даже в сто раз больше, – не создавая видимой толчеи в небесах.

Так хотелось узнать, что об этом думает Лея.

Мне ее не хватало. И пусть даже она меня как будто и не замечала… наше пребывание на Марсе, хотя и краткое… когда мы делили одно уютное жилище… Возможно, для нее это ничего не значило. Но для меня то время стало самым главным в жизни.

Я вспомнил ее тело, податливое, с золотистой кожей. Где она сейчас? Что делает?

Парком здесь была платформа, заросшая орхидеями-челночницами; в воздухе ее удерживали толстые канаты, закрепленные на опорных стропилах, – похоже, обычное строение тут, где даже сама почва была подвешена в летающем воздушном куполе. Я немного попрыгал, определяя резонансную частоту, и ощутил, как платформа под ногами едва заметно покачнулась. Наверное, детей здесь с самого раннего возраста учат не делать этого, потому что умышленное усилие могло породить разрушительные колебания. Я перестал подпрыгивать и дал платформе успокоиться.

Когда ближе к середине дня я вернулся «домой», там не оказалось ни Эпифании, ни Трумэна. Меня встретила его вторая жена Триолет, смуглая, с темносерыми глазами. Ей было, наверное, уже за шестьдесят. Нас познакомили накануне, но в сумятице знакомства с многочисленными людьми, составляющими эту большую семью, у меня не имелось возможности поговорить с ней. В доме Сингха постоянно находились какие-то люди, и меня смущало, что я не мог понять, кем они приходятся хозяевам, и приходятся ли вообще. Лишь теперь, пообщавшись с Триолет, я понял, что именно она заведует финансами хозяйства Сингхов.

Я узнал, что семья Сингхов – фермеры. Или управляющие фермой. Флора на Гипатии либо была декоративной, либо служила для очищения воздуха. Реальное сельское хозяйство было вынесено в отдельные купола, летающие на высоте, оптимальной для роста растений, и необитаемые. Автоматическое оборудование сеяло, поливало и собирало урожай. Трумэн и Эпифания были операторами этого оборудования, они принимали решения, требующие участия человека, присматривали за роботами и делали нужные вещи в нужное время.