Ишино сидел на стальном тросе, тянувшемся к разрушенной секции медпункта, болтал обутой в сандалию ногой над черной водой и глазел на небо, перечеркнутое арками ракетных снарядов.

– Пошли, – сказала она.

Мальчишка послушно соскочил с троса и пошел следом за ней в плавучий док.

– Нашли главного врача? – спросил Шираока.

Накада покачала головой.

– Никакого главного врача здесь нет.

Она перебралась через борт и села на палубу, бросив рядом свою сумку.

– Давайте заправляйтесь, – сказала она, – и пора двигаться дальше.

– Куда? – спросил Шираока.

Накада смотрела на него невидящим взглядом. Потом отвернулась.

– Сами знаете куда, – сказала она.

Перед глазами у нее стоял хирург.

– Туда смотрите, доктор? – сказал Шираока, кивнув в сторону Ла Витории, где гибли люди. – Это война. Это Антилия. Сюда едут через океан, чтобы что-то изменить в мире, чтобы изменить мир… Люди мечтают об этом тысячу лет с тех самых чертовых пор, как здесь появились чертовы епископы! С чего вы взяли, будто вы лучше других и у вас что-то получится?

Накада подобрала сумку и поднялась. Начинался дождь.

– Идем вверх по течению, – сказала она.

– Зачем? – не сдавался Шираока. – Вы посмотрите, что делается! Какого хрена вам там понадобилось?

Накада спустилась в трюм. Вытянулась на операционном столе и закрыла глаза. Дождь стучал по пластиковой посудине, а через некоторое время заработали турбины, и катер двинулся с места.

Вверх по течению.

После Ла Витории здесь был другой мир. На берегах то и дело попадались установленные Министерством желто-голубые баннеры, оптимистично обещавшие всем, кто решит переселиться в закрытую зону, мир и безопасность, и хотя санитарный катер двигался в противоположном направлении, эти слова вселяли надежду даже в его пассажиров. Начавшийся ниже по течению дождь лег плотной завесой, отделив баннеры от войны и тяжелых воспоминаний. Катер шел вверх, мимо зеленых берегов, казалось, не знавших, что такое насилие, в тишине, так не похожей на мертвое безмолвие Эспирито-Санто, и на реке не было никого, кроме них. Вскоре Ишино снова начал разговаривать, к Хаяши вернулась улыбка, и даже Шираока, похоже, решил заключить с Накадой если не мир, то по крайней мере временное соглашение о прекращении огня.

Они пристали к плавучему причалу на южном берегу, где поблизости виднелась заброшенная ферма: пара покосившихся сараев с проваленными крышами, за ними – заросшее сорной травой арбузное поле, которое охраняло лишь пугало, сооруженное из двух жердей и хлопавшей на ветру старой кожаной куртки. Ишино вместе с Хаяши пошли сорвать несколько арбузов, а Шираока занялся двигателем. Накада, растянувшись, лежала на крыше рубки. Дождь перестал, и Накада смотрела в серое небо со странным ощущением, будто она не под этим небом, а над ним, и видит оттуда безмолвный чужой мир. Может быть, она ненадолго задремала, этого она не заметила. Зато вполне отчетливо заметила, что ее разбудил крик Хаяши.

Накада села и увидела, как Хаяши бежит от большого сарая назад к катеру, запинаясь, спотыкаясь и падая, спасаясь от чего-то, чего Накада не видела, а Ишино, остолбенев, застыл на другом краю поля.

Наверное, Шираока заметил ускользнувшее от Накады, потому что схватил аптечку и сумку с сигнальными ракетами и спрыгнул на причал. К тому времени, когда Накада его нагнала, он успел зажечь две дымовые шашки, так что Накада приблизилась к нему и к упавшей Хаяши, кашляя и задыхаясь в клубах едкого медно-желтого дыма.

– Анафилактический шок, – сказал Шираока.

По синей куртке и брюкам Хаяши ползали ошалевшие от дыма лимонно-желтые с черными полосками осы размером с мизинец Накады. Лицо, кисти и стопы медсестры распухли, дыхание остановилось.

Шираока рывками давил ей на грудь, чтобы заставить заработать сердце Накада распахнула свою сумку, разбила ампулу синтетической эфедры, включила крохотную горелку, чтобы согреть воду перед инъекцией. Казалось, еще никогда вода не закипала так долго.

– Тащи ИВЛ[83]! – крикнул Шираока Ишино.

Не дождавшись, пока Накада вскипятит воду, он достал из аптечки трахеотомическую трубку, из-за пояса – нож и сделал надрез в распухшем горле Хаяши.

Он опоздал. Как опоздали Накада и Ишино. Хаяши была мертва.

Шираока взял сумку, где лежали оставшиеся световые ракеты и дымовые шашки, поджег с одного конца и швырнул в раскрытую дверь большого сарая. Накада успела заметить огромное, похожее на ифрикийский термитник, осиное гнездо. Вероятно, в сарае оставался трактор, или машина, или какая-нибудь сеялка, а теперь гнездо ее поглотило, скрыло полностью, разросшись так, что почти касалось стен.

Из сумки вырвалось пламя, и его желтые языки закрыли собой это зрелище.

Тело Хаяши они сожгли на берегу. Помост сделали из алюминиевых носилок, а на погребальный костер пошли доски от второго сарая и арбузные плети. Шираока зажег благовония, а Ишино прочел сутру. Снова пошел дождь. Сырые доски долго не разгорались, хотя Шираока плеснул на них соляркой, и только дымились, клубы дыма поднимались белыми облаками. Ветер нес их то туда, то сюда, и в конце концов людям пришлось отойти от костра подальше.

Когда костер догорел, Шираока достал две пары палочек для еды и отдал одну Накаде. Та посмотрела непонимающе, но потом догадалась. Молча, не произнеся ни слова, они собрали оставшиеся от Хаяши кости и переложили в стальную урну. Накада видела перед собой юное круглое лицо медсестры, ее загорелые руки. В ней было столько жизни, что эти почерневшие кости казались на удивление легкими.

– Идем вверх по Рио-Балдио, – сказала Накада. – Довезете меня до первого города. Дальше я пойду сама, а вы с мальчишкой можете возвращаться.

– Как скажете, доктор, – холодно отозвался Шираока.

Он отнес урну в трюм, и они двинулись дальше.

Через некоторое время дождь перестал. И почти одновременно прибрежный лес закончился, и открылось огромное, на сколько видел глаз, пространство, засаженное кустами с блестящими листьями, в бело-желтых цветах. Вероятно, это была чья-то разросшаяся за время войны плантация гардений, и теперь цветы росли у самой воды.

Выглянуло солнце. Никто не произнес ни слова.

Так продолжалось четыре или пять километров – будто небеса решили спуститься на землю и принять облик цветущих кустов.

Потом снова подступил лес, и пошел дождь.

Через два дня после смерти Хаяши вечером катер приблизился к слиянию восточного рукава и Рио-Балдио, вошел в русло реки и двинулся на юго-восток. Узкая река казалась еще уже из-за бетонных панелей, закрывавших пологие склоны ее берегов. Дождь, к тому времени превратившийся в ливень, барабанил по зеленой воде, и вода, покрывшаяся рябью, напоминала измятый металл. По берегам смутно виднелись неизвестные строения, смотревшие на реку пустыми глазницами окон, поднимая к низкому небу изломанные линии стен, но нигде не было ничего похожего на обитаемый город. Течение здесь было сильное, и катер почти замер на месте. Шираока не спускал глаз с реки, чтобы вовремя обойти плывущий мусор.

– Ни черта не видно, – проворчал он себе под нос.

Они миновали лодочный причал, широкий и низкий, покрытый водой. У причала стояли, покосившись, накренившись друг к другу, с десяток небольших суденышек, судя по всему, давно брошенных. В длину все были примерно как катер, но поуже, с металлическими крышами, закрывавшими часть палубы, и гнутыми стеклянными колпаками на носу. Горбатые в профиль, они напоминали злобных древних морских рептилий. Корпуса проржавели, стеклянные колпаки кое-где были разбиты.

Впереди показался на удивление узкий железнодорожный мост, без консолей, на каких держатся пролеты железнодорожных мостов на Акуамагне. Он висел над рекой кривой дугой и с замершими посередине вагонами – яркими, блестевшими под дождем – походил на аляповатые бусы. Когда катер проходил под мостом, Накада вдруг поняла, что это детский поезд, и вагоны в четверть обыкновенного.