Анна-Марина, к моему удивлению, больше предпочитала молчать, уйдя в себя и не мешаясь. Судя по ее глазам, ее неприятности только начинались: до нее дошло, что папа больше не прикроет, сколько бы она не визжала.

В то, что "папа не поможет" ни я, ни Бен, особо не верили. Но лезть в душу или успокаивать тоже не торопились, пусть дойдет до того уровня, когда захочет поговорить, когда механическая работа по перемещению ног опротивеет и мозг взбунтуется, взорвавшись истерикой, плачем или тихим отказом от жизни.

Присматривали мы за ней по очереди, присматривались, в душу не лезли, но увы — мужчины всегда мужчины и самое интересное мы пропустили мимо глаз и ушей, как два сопливых, упивающихся первой властью, наследника обширного престола.

На дневном перегоне Анна просто упала и замерла, скрючившись в позу эмбриона и закатив глаза.

Пока я ругался и клялся, что обязательно распакую рации и заставлю ими пользоваться, Бен привел девчонку в чувство, поставил на ноги и едва успел подхватить, когда ее вновь повело.

"Стекло" держал обмякшее тело, выскальзывающее из рук, и растерянно пытался поставить его на ноги, я чесал затылок, пытаясь понять, что именно происходит.

Только сняв маску и рассмотрев лихорадочный румянец на щеках, блестящие глаза и крупную дрожь, выругался еще крепче.

Анна-Марина, с ее утренними походами на променад "налегке", умудрилась поймать что-то серьезное.

Уложив ее на освобожденные волокуши, взялся за аптечку и выругался еще раз — какой-то умник догадался запечатать антибиотик в ампулы, в жидком виде!

Хорошо хоть одноразовых шприцев отсыпали щедрой рукой, чтоб им икнулось, таким заботливым и внимательным!

Через 15 минут, Бен уже восседал на своем "ковре-самолете" и читал мне длинный список дел, которые надо сделать еще до вечера.

А потом улетел, только взвихрив редкие снежные крупинки, выбитые из плотного наста, нашими ногами.

Такой пустяк — остаться одному посреди тихого леса, с тремя волокушами груза и без единого укрытия в обозримой местности.

Оттащив, по очереди, все сани к раскидистой сосне, с огромной и зеленой нижней "юбкой", закидал все снегом и устроился на обед. Так сказать, "все-в-одном". И пожрать, и отдохнуть, и подумать бы, тоже не мешало.

Думать вообще, никогда не мешает.

Сытый, согревшийся и задумчивый, я и не заметил, как сладко заснул, устроившись между составленных волокуш, защищающих меня от всех неприятностей внешнего мира, хоть на самый краткий промежуток, хоть на те десять-пятнадцать минут, когда голова отключает сознание, спасая человека от перегруза, все наваливающегося и наваливающегося, бесконечным снежным комом, все растущим и растущим, грозящим если и не раздавить, то намотать на свои бока и катить еще дальше, все ускоряясь и ускоряясь.

Проснулся я посвежевшим и с уже готовым решением.

Не делать ничего!

До ночи успел натаскать под сосну лапник, расчистить место под спальный мешок и, соловело глянув на часы, отрубился на всю ночь, лишь раз проснувшись оттого, что какая-то зверюга долго и нудно жаловалась на свою голодную и холодную, жизнь.

Декан военкафедры, называл это состояние "режимом отупения" и на полном серьезе утверждал, что этот режим чертовски, опасно, смертельно, заразен.

Если это правда, тогда понятно, почему я проснулся в спальном мешке, отлично отдохнувший, а не отдельными кусками в чье-нибудь желудке!

По всем расчётам получалось, что Бен уже гостит у мастера Сибатси, сдав ему нашу болезненную дивчину, и, в обратный путь тронется только через час-полтора, когда спешащие по своим делам жители городка разбредутся на обед и на небеса станет смотреть некому.

Обратный путь ему будет вдвое быстрее, так что рядом со мной он будет к ночи, часов в десять — одиннадцать, или по-военному, как он любит, в двадцать два, двадцать три. С копейками!

Упоминание о копейках меня отчего-то рассмешило до боли в боках.

Позевывая и похихикивая, выбрался наружу и понял — прав был декан. Очень даже прав. Режим "отупения" существует и действует на все, до чего может дотянуться.

Буквально в десятке метров от "моей" сосны сверкала в лучах зимнего солнца синяя палатка, с оранжевыми, зелеными и красными, полосами. В ее боках зияли рваные дыры, снег вокруг был истоптан когтистыми лапами и заляпан кровавыми пятнами. Вещи оставались на своих местах, в отличии от ее жильцов, точнее их фрагментов, разбросанных во все стороны пиршеством победившего дикого царства хищных животных.

Черепов я нашел четыре и только одни сани-волокуши, перевернутые и поломанные. Вещей было немного, но вот качество и тщательность подбора предметов однозначно говорили о том, что эти четверо куда-то спешили, не отвлекаясь, также, как и мы, на охоту.

Ни документов, ни писем. Только фотографии в кармане разорванной во время боя, красной куртки. Улыбающаяся девушка и двое хмурых мужчин, один из которых, вместо того, чтобы улыбнуться — упрямо закусил нижнюю губу.

Анна-Марина и мы, с Беном.

Вот и догнали нас, на свою голову…

Внимательно перебрав вещи, стащил все целое себе под сосну, а в рваную палатку закатал бренные останки преследователей и закидал снегом, привалив, для надежности и от лап животных, обломками волокуши.

Не знаю, что бы они сделали с нами, вступи мы в открытое противостояние, но бросать вот так, на поживу зверям — это уже совсем не по-человечески!

Да и Аркан, не приведи Звезды, прилетит засветло, увидит всю эту кровь и побоище — испугается и оторвет мне голову!

На всякий случай, включил свою рацию и трижды нажал на кнопку, давая сигнал в эфир.

Рации нам достались слабенькие — десятикилометровки, но дареному коню, как говорится, в зубы не смотрят.

В том магазине, где мы с морпехом разжились лыжами, достался нам и еще один своеобразный агрегат, эдакий "перпетуум мобиле", как сказал я, когда внимательно изучил инструкцию.

Агрегат этот получал электричество в процессе нагревания контактов и, если верить рекламе, то кипящая над костром кружка воды вполне обеспечивала подзарядку сотового телефона, освещение лагеря или работу миниатюрной конфорки, на которую можно было поставить кружку воды и быстро заварить себе китайской лапши!

Агрегат весил около двухсот грамм, так что я прихватил из магазина пять штук, в надежде проверить все это добро, по пути и решить — таскать или выбросить.

Вскипятив на сухом горючем воду, опустил контакты и замер, ожидая результата.

Результат оказался неприятно-удивительным: из пяти "агрегатов" заработали только два. Два так и остались не при делах, а один, у меня на глазах обуглился и прекратил свое существование, оставив после себя смрад горелой, низкокачественной, пластмассы и кучку металлических пластин мерзко-сиренового цвета.

Дав себе торжественное слово вернуться в тот магазинчик и выгрести из недр его подсобок все, что хоть сколько-то меня заинтересует, я убрал "рабочих представителей" в пакетики и снова трижды нажал на кнопку вызова.

Рация зашипела в ответ, перепугав меня — по моим подсчетам, до прилета Аркана оставалось никак не меньше шести часов!

— Толстый — Худому! — Осторожно выдал я в эфир позывной и задумался, что же еще сказать?

— Олег! Тарься! — В голосе морпеха слышалась не шуточная тревога. — По наши души вышли Младшие! Если ты остался на месте, то… Буду очень скоро!

— Понял, "Стекло". Жду на точке. — От обиды, злости и безысходности чуть не вышвырнул рацию наружу, в снег. Хотя мечтал просто разбить ее ствол дерева.

До слез было обидно бросать все, вот так, запросто. Но и сдохнуть из-за барахла — верх человеческой глупости!

Выбросив на снег "звездно-полосатое" полотенце, чтобы Аркан не пролетел мимо, принялся перекладывать вещи, отбирая самое необходимое и желательно — самое легкое и дорогое. Получилось три кучи. Из которых, "самая необходимая" оказалась больше всех.