— Не чего, а кого, — внушительно поправил щекастого охранника. — Это, во-первых. А во— вторых, сын мой непутевый, когда перед тобою старшие, к тому же приближенные к богу, встают и здороваются первыми.

Охранник нехотя поднялся, поправил на груди милицейский автомат. Но тут подбежал дежурный администратор, маленький, смуглый, как индус, армянин, улыбчиво заговорил:

— У нас тут проживают иностранцы. Господа.

— Вот мне один господин иностранец и нужен, — пробасил отец Артемий.

— Кто именно?

— Проповедник Эдвард Смит. Мой коллега.

— Пожалуйста, пожалуйста. Второй этаж. Номер теплый. Окнами на юг. Только для почетных. Я вас провожу.

Поднялись по ковровой дорожке на второй этаж. Администратор постучал в дверь четырнадцатой комнаты:

— Ваше преосвященство, к вам гость. — И удалился.

«Величает как генерала», — с усмешкой подумал отец Артемий.

«Преосвященство» был в сером шотландском свитере, в синей в белую полоску спортивной шапочке. Какой он из себя Эдвард Смит, рассказывал Михаил: высокий, но чуть пониже отца Артемия, волосы короткие, светлые, глаза темно-синие, нос прямой, лицо продолговатое со здоровой кожей, на левой руке массивный перстень с изображением ангела в молитвенной позе.

Словесный портрет совпадал с человеком в шотландском свитере.

— Мистер Смит? Здравствуйте, — по-светски поздоровался отец Артемий. — Я с поручением от вашего друга. — И достал из широкого рукава письмо.

Эдвард только взглянул на почерк, сразу узнал.

— Рад познакомиться с православным священнослужителем, — пожал руку, показал на кресло: — Садитесь, пожалуйста. Как вас величают ваши прихожане?

— Отец Артемий. Я служитель Николаевского прихода, — сказал по-английски и по взгляду Смита заметил, что произношение далеко не безупречное.

— Будем говорить по-русски, — предложил тот и стал расхваливать страну и его богопослушный народ. Потом пожаловался на жестокую украинскую зиму. В Соединенных Штатах, сказал он, такие зимы выпадают редко.

Из окна гостиницы было видно, как в морозной дымке за днепровскими плавнями незаметно садилось солнце. Оно было похоже на слегка приплюснутый оранжевый апельсин. Отец Артемий вспомнил, как в свое время он, будучи лейтенантом, объедался большими оранжевыми апельсинами. Это было в Алжире. В знойной Сахаре он обучал арабов водить советские тягачи, которые назывались «М-2». От жары спасали сочные и сладкие перезревшие апельсины. Потом была Военно-политическая академия, а после уже не танковые войска, а войска ПВО. Везде были задерганные, но крепко знающие свое дело солдаты и офицеры, которых он, в меру своих возможностей, всячески берег. И этим гордился.

Теперь с такой же заботой он относился к своим прихожанам. И когда николаевские старики и старухи хвалили его: «Вы так похожи на, Царство ему Небесное, вашего деда», он испытывал удовлетворение своей новой работой, оставаясь в душе замполитом.

Здесь, в Николаевке, он похоронил свою жену — погибла в автокатастрофе. На руках осталось трое малолетних детей: мальчик-восьмиклассник и девочки-дошкольницы. Но люди везде люди: прихожане окружили его вниманием, его дети стали заботой всего села.

С болью в сердце он замечал, что его земляки с каждым годом живут все хуже. Украину ограбили и обокрали, и кто — свои, но не рядовые граждане, а те, к кому еще недавно записывался на прием. И потому он, отец Артемий, майор запаса, вступил в Союз офицеров. Как в прошлом защищал своих подчиненных, теперь защищал своих православных прихожан, которых заокеанские проповедники зазывали в свою веру.

Сейчас один из них стоял перед ним. Не верилось, что это сын украинца пришел на родину своего отца опустошать души гражданам некогда великой державы.

Темно-синие глаза проповедника светились радостью встречи, прямые светло-русые волосы были явно славянского происхождения. И все же этот дружеский взгляд, и эти радостные темно-синие глаза, и эти прямые светло-русые волосы настораживали: такого человека люди легко могут принять за своего, поверить его слову. И не каждому придет в голову, кто это, откуда он и зачем тут появился с дружеской улыбкой на лице. Теперь колонизаторы приходят, дружески улыбаясь, иначе нельзя — абориген может схватиться за автомат.

Отец Артемий имел надобность задать проповеднику несколько вопросов, но тот сам стал спрашивать:

— Вы на машине?

— На машине.

— Вы не могли бы мне показать свой город?

— Могу, но уже скоро вечер. К тому же зимой наш город теряет некоторую прелесть.

— Но некоторая прелесть остается? — улыбнулся проповедник. Несмотря на молодость, проповедник Смит дал понять опытному политработнику, что он по части осторожности его превосходит.

Уже когда машина катилась по набережной, проповедник сказал:

— Хоть у вас и демократия, но я, смею заметить, в своем номере обнаружил как это у вас называется, «жучок».

— Я тоже смею признаться, — в свою очередь, в том же тоне ответил отец Артемий, — если кому и потребовалось такое устройство, то разве что фирме, которая вас обслуживает. Для украинской госбезопасности по нынешним временам это непозволительная роскошь.

— Я вас понимаю.

С каждой минутой отец Артемий убеждался, что гость довольно хорошо говорит по-русски, видимо, не один год штудировал этот трудный для иностранца язык. Его учителями наверняка были люди, жившие в России, а вот офицера Чепика не обучали американские словисты, и его познания в английском ограничивались учебником для военных академий.

Постояли у памятника воинам-освободителям. Гость обратил внимание, что за взятие города погибло очень много русских солдат.

— Немцы тоже умели воевать, — произнес отец Артемий. — Но и немцев полегло немало.

— А где их кладбище?

— Не ведаю, — ответил гид. — Было в восемнадцатом. Потом — в сорок первом. Последнее — в сорок третьем. Немцы к нам регулярно приходят. Потом их выпроваживают, как и всяких захватчиков.

— Но их уже нет и не предвидится, — заверил гость.

— Это как посмотреть, — щурясь от морозного солнца, ответил отец Артемий.

Гость лучше, чем кто-либо, знал, с чем пришли американцы. Знал, конечно, и его отец, коль поспешил на свою родину и не остался ни на Кубе, ни в Москве.

— Вы с моим отцом знакомы?

— Я друг его друзей.

— Скажите откровенно, мой отец терпит нужду?

— Как и большинство наших граждан.

— А вы не смогли бы ему передать небольшую сумму денег? При нашей встрече я предложить не решился.

Отец Артемий взять деньги из рук американского проповедника отказался.

— Вы ему передайте лично, — сказал он. — Иван Григорьевич здесь будет в следующую пятницу. Я за вами заеду. Мы потом осмотрим новый православный собор. Его выстроили на пожертвования прихожан.

— Это при вашей-то бедности? — изумился гость.

— Что при бедности жертвуется, надолго остается. А если строится громадой, то, значит, навсегда.

— Что есть «громада»?

— По-русски это община, по-французски — коммуна. Наша громада берет свое начало от Киевской Руси. И потому Русь была и осталась громадной.

Отец Артемий уже имел представление о русских эмигрантах, просвещавших будущего эмиссара. Вряд ли они толком объясняли, что такое «громада», и он просвещал гостя по-своему:

— Нас пытаются дробить: живите каждый по себе. Но желание наших доброхотов неисполнимо. Мы дети громады, а это единое стремление к возвышенной цели. И я, бывший политработник Советской армии, с чувством долга принял сан священника, чтоб сохранить славянскую громаду.

— Коль вы бывший советский политработник, значит, в Бога не верите?

— Верю, — степенно отвечал отец Артимий. — Верю. Если Бог справедлив.

— Иным он и не может быть.

— И все-таки наш Бог отличается от вашего, — заметил отец Артемий.

— Чем же?

— Ваш учит безропотно подчиняться, наш остался языческим, и потому учит: если тебя сбили с ног, не позволяй себе долго лежать, иначе сбивший тебя растопчет.