«Ловко!» Изумлению Ивана Григорьевича не было предела. Он был счастлив, что его не убили и даже не избили. Он уже слышал, что с началом перестройки в Прикордонном передвигаются по ночному городу только группами, рассосредоточенно и с оружием. Таких пешеходов грабители, как правило, пропускали беспрепятственно, так как те стреляют без предупреждения. Уже не один грабитель поплатился жизнью. Утром на месте перестрелки обычно трупов не находят, разве что лужи крови. Но для милиции кровь не доказательство, что здесь кого-то убили. Такие происшествия не фиксируются. Сами же бандиты на судьбу жалуются: живется нелегко, деньги добывают с риском для жизни, и все потому что в Прикордонном только ленивый не имеет оружия.

Раздетый, разутый, но счастливый, что живой, Иван Григорьевич с саквояжем в руке бежал трусцой по пустынному тротуару, оставляя за собою четкие следы снежного человека.

В квартиру его впустили сразу. Собственно, никто его и не впускал — дверь была не заперта. Из кухни послышался растерянный голос Надежды Петровны:

— Ноги можете не вытирать. Наследили…

Он и не вытирал. Подошвы горели, так как не было навыка ходить по снегу босиком. Он нашел под вешалкой знакомые тапочки, сунул в них оледеневшие ноги.

Анатолий Зосимович лежал на диване, прикрыв лицо руками. Руки были по локоть в крови.

— Что с вами?

— Женечка, сыночек, по переносице…

Удар был страшен. Видно, что не кулаком.

— Чистое полотенце! Холодную воду! — распорядился доктор. — А лучше — лед.

Надежда Петровна, простоволосая, с перекошенным от испуга лицом, поспешила к холодильнику — за льдом. Игорек принес воду и полотенце. В его руках тазик с водой дрожал, образуя зыбь: мальчика бил озноб.

«Опять напутали», — с горечью подумал Иван Григорьевич.

— Пока я буду накладывать компресс, — обратился он к Игорю, — а ты рассказывай, что тут произошло. Сейчас от него одного, самого младшего, можно было получить вразумительный ответ.

— Папа принес получку, — начал Игорь, поглядывая на отца. Тот к разговору был безучастен.

— Так он же безработный?

— А он из патронного. А у Жени вышло горючее.

— Горючее?

— Ну да. Ломка началась.

— И отец не дал уколоться?

— Денег не дал. И Женя его кастетом… Чуть было деньги не отнял.

— А почему «чуть»?

— Я Женечку молотком…

— К тебе не было страшно?

— Я уже не боюсь.

«Час от часу не легче». Боль этой семьи передавалась Ивану Григорьевичу.

— А где он, Женечка?

— Где вы жили. Мама хочет, чтоб он глаза открыл.

Иван Григорьевич, закончив накладывать компресс, пошел в свою бывшую комнату. Надежда Петровна растирала сыну виски. В комнате стоял резкий запах нашатырного спирта. Женя корчился в муках. Его ломало.

— Уколоть бы, — робко произнес Иван Григорьевич. — В данный момент наркотик не повредит.

— У меня есть. Одна ампула, — призналась Надежда Петровна.

— Шприц?

— Есть.

Иван Григорьевич оголил парню руку — от ладони до локтя она была синей, в темных отеках. С трудом нашел невоспаленную вену. Уколол. Вскоре конвульсии прекратились. Дыхание выровнялось. Парень забылся глубоким сном.

— Слава богу! — прошептала Надежда Петровна, продолжая гладить мокрую от крови голову сына. У него над виском бугрилась пунцовая ссадина. Ошибись Игорь на сантиметр — и в доме был бы покойник. «Так что и впрямь слава богу».

— Ты его мог убить, — сказал Иван Григорьевич стоявшему здесь же Игорю.

— Я его все равно убью, — с вызовом ответил мальчик. — Он и маму бьет и меня.

— Его лечить надо.

Игорь отрицательно покачал головой.

— Да-да, лечить, — повторил Иван Григорьевич. Но у мальчика уже было свое, укоренившееся мнение:

— Если его не убить, он всех нас прикончит.

— Будь добрым, Игорь, — не смолчал Иван Григорьевич. — Помнишь, о чем мы с тобой говорили в интернате? Всегда делай добро.

— А разве убивать безнадежно больных — это не добро?

— Добро, но жестокое.

— Пусть! С жестокими надо по-жестокому…

Глаза мальчика сверкали гневом. Он победил себя: он перестал бояться. Игорь, подросток, был страшен в своей правоте… Не исключено, через два-три года он возьмет в руки автомат. В отличие от пенсионеров митинговать не станет, пойдет за кем угодно, чья правота совпадет с его правотой.

Сегодня его правота была на стороне его отца и его матери, и это вселяло надежду, что он не пойдет ни за атаманами, ни за фюрерами. Но, оставшись при родителях, под их опекой, может так случиться, что он не увидит своих детей — у него их просто не будет: так постараются ученые Пентагона. На планете они оставят минимум людей, но этот минимум будет послушен Америке. Среди них наверняка не окажется потомков Игоря Забудского. Америка даром деньги не тратит.

И вспомнилось Ивану Григорьевичу, как незадолго до побега он изучал отчет Бейкера о его поездке в Советский Союз. В этом отчете секретарь национальной безопасности напоминал конгрессменам: «За сорок последних лет мы истратили триллионы долларов, чтоб одержать победу в холодной войне против СССР». Эти деньги уже давали отдачу. Уже была разрушена семья инженера Забудского.

Иван Григорьевич вернулся к Анатолию Зосимовичу, осмотрел его. Нос все еще кровоточил, но не сильно: лед в махровом полотенце оказывал свое действие. Анатолий Зосимович слегка шевелил губами.

— Опять мы вас побеспокоили, — заговорил он извинительным тоном. — Мы тут с Надей посоветовались… Вы же без денег. А я немножко получил. Но не из патронного, а из нашего. За изобретение. Вы видели, как поражает «Муха»?

— Не доводилось.

— Хорошая ракета, — продолжал инженер. — Миниатюрная. Не чета гранатомету. А моя ракета еще миниатюрней. Ее можно переносить в кейсе.

— Анатолий Зосимович, а вам-то это зачем?

Инженер облизал окровавленные губы, внятно ответил:

— Как — зачем? На другой товар пока нет спроса. Свое изобретение я назвал: «Комарик». Красивое название, не правда ли?

— Красивое, — согласился Иван Григорьевич. — У вас, наверное, и прежние были не хуже? Не за пустяк же вам дали Ленинскую премию?

Забудский оживился: значит, люди помнят, что он — лауреат!

— Надя, покажи «Свидетельство».

Не успела Надежда Петровна сделать шаг, как в прихожей раздался звонок.

— Кого это нелегкая? Который час?

— Половина пятого.

Надежда Петровна вышла в приходую, открыла дверь. Судя по голосу, пожилая женщина.

— Кто там? — спросил Анатолий Зосимович.

— Это Груня. Соседка, — ответила жена. — Ботинки предлагает. Меховые. Тебе, может, будут как раз.

— Покажи.

Надежда Петровна внесла ботинки.

— Власик достал. По случаю. Ему они маловаты. А чтоб Груне утром не бежать на рынок, давай примеряю.

— Сколько?

— Сколько просит? — переспросила Надежда Петровна и в прихожую: — Грунь, сколько просишь?

— Десять «зеленых», — донеслось из прихожей.

— На карбованцы это два миллиона? — возмущенно воскликнул Анатолий Зосимович. Забыв, что нос еще кровоточит, приподнялся, крикнул: — Что она, в своем уме? Это же грабеж!

Надежда Петровна цыкнула на мужа: «Молчи уж. Что люди о нас подумают» — и тут же к Ивану Григорьевичу:

— А может, вам подойдут? Груню выручим, да и Власику поможем. Власик, сынок ее, старательный, ночь-полночь — бежит на дежурство. Он электрик.

Иван Григорьевич взял ботинки: обувка вроде знакома. «Ба! Да это же мои ботинки!» Запустил руку во внутрь. Мех еще хранил его тепло.

— Десять «зеленых», говорите? Дешево. Так что вы, Анатолий Зосимович, не правы.

— Ничего подобного! — сердито возразил инженер.

— Вы, пожалуйста, со мной не спорьте, — твердо сказал Иван Григорьевич. — Ровно месяц назад вот за эти самые ботинки я отдал на барахолке шестнадцать «зеленых». Да-да, я запомнил даже челночницу, бедрастую бабенку.

— Что же получается? — взглянула как побитая Надежда Петровна. — Это… ваши ботинки? А как они оказались у Груни?