Алёнка не жаловалась. Всю дорогу она старалась помалкивать и внимательно слушать, что говорят приближённые к барину.

Так, выяснилось, что в Екатеринбургском доме главный над всей прислугой — дворецкий. И слушаться надо будет его. Ну и камердинера — тоже. А ещё говорили слуги о том, что Кешка-лакей выпивает, и скоро его погонят. Что конюх завёл шашни с портновой дочкой. И что Алексей Фёдорович — всё ещё не дворянин, но очень старается выслужить у царицы этот статус.

«Правильно, сначала он просто успешным промышленником был… Просто. Ха-ха… Сколько же усилий потребовалось, чтобы из купца с капиталом превратиться в настолько эффективного менеджера, что сама царица отдала ему в управление три посёлка со всеми рудниками и заводами? Титул он после Пугачёвского восстания получил, это я знаю. А вот когда это самое восстание было

— не помню в упор… Но раз про Пугачёва я всё ещё не слышала… Значит, бунт ещё будет… Хоть бы не в ближайшие годы. Не хотелось бы попасть в жернова истории. Я, конечно, собираюсь отсюда исчезнуть, но вдруг не получится?.. И хотя Турчанинов там всех победил… А может, быть, благодаря мне и одержал он эту победу?.. Вдруг я только для того тут и оказалась, чтобы предупредить?.. Да, нет, это бре-ед…» Ехали лесом около трёх часов, и в голове возникали самые невероятные мысли.

— …банный день в пятницу… — уловила Алёнка слова камердинера.

В баню она очень хотела, поэтому снова сосредоточилась на разговорах прислуги…

Прошла неделя со дня переезда в Екатеринбург.

Алёнка осваивалась в большом доме Турчаниновых и привыкала к новым людям и новой работе. Гнуть спину приходилось даже больше, чем у Варвары в хозяйстве. Просыпалась личная горничная барыни раньше господ, а спать укладывалась только после того, как те изволили идти почивать. В середине же дня, пока молодая жена занималась уроками с репетиторами, а муж скрипел пером в кабинете, Алёнка без конца убирала множество комнат и коридоров. Тёрла подсвечники, статуэтки и рамы картин, выгребала золу из каминов и чувствовала себя при этом всамделишной Золушкой.

Алёнка подозревала, что дворецкий свесил на неё часть чьих-то обязанностей, но проверить эту гипотезу никак не могла. Прислуга её сторонилась. Быть с пришлой девкой на короткой ноге считалось «не комильфо». Алёнка терпела. Гладила цельнометаллическим утюгом юбки фрепона, молилась, чтобы этот утюг, который постоянно приходилось нагревать на особой решетке в камине, не перегрелся и не присмолил дорогущую ткань. И мысленно считала дни до воскресного бала.

Бал давали по случаю чествования новой жены Турчанинова. В число приглашённых вошли все сливки Екатеринбургского высшего общества. Но Алёнка не интересовалась всеми этими статусными мужчинами с их затянутыми в корсеты и приличия дамами.

Больше всего её волновал один-единственный вопрос:

— А украшения из шкатулки на завтрашний бал вы наденете? — Всего за неделю между Алёнкой и Фелициатой Стефановной образовалась ментальная пропасть.

Чем больше молодую госпожу учили манерам, тех хуже эти манеры у неё становились. 16-летней барыне прививали высокомерие, требовательность и умение держать спину. И она легко обучалась.

Осторожно вычёсывая перед сном вьющиеся волосы барыни, — за дёрганье гребнем личной горничной уже перепало несколько злобных взглядов и даже угроз — Алёнка с надеждой ждала от Фелициаты ответа.

Шкатулка хранилась, вопреки ожиданиям, не в гардеробной. А в кабинете хозяина дома. И хотя кабинет этот располагался буквально за стенкой, прислуживать в нём дозволялось лишь камердинеру.

— Нет. Не хочу даже видеть эту шкатулку ужасную… Платье надену то же, свадебное. А вот драгоценности придётся от его покойной жены донашивать, — поведала госпожа сдавленным голосом. — Муж мой так и сказал: в запасах Феодосьи Михайловны остался приличный жемчужный комплект… А про то, чтобы новый купить, ни словечком не обмолвился…

У Алёнки сердце упало. Не от сочувствия к барыне. Но она очень рассчитывала, что Фелициата наденет камни на бал. Тогда можно было бы перехватить их после богатого на события вечера. Даже если танцы затянутся до рассвета, она дождалась бы удобного случая. Глядишь, и не хватятся вовремя ценной шкатулки…

Но теперь…

Придётся придумывать, как попасть в кабинет.

«Ключи от него носит сам Турчанинов и Николай Семёнович. И надо бы вызнать, где спит камердинер и связку свою как хранит? А может быть, проще в барский карман залезть? Иногда перед сном он сюртук свой с жилетом в гардеробе жены оставляет…»

Алёнка так расстроилась и сосредоточилась на поисках способа попасть в кабинет Алексея Фёдоровича, что не сразу заметила кое-что странное… «Хм, быть такого не может» — она подняла глаза на картину, висящую на стене, и застыла, не зная, как реагировать…

С холста на неё смотрел шевалье в шляпе с пером. Причём взгляд этот казался донельзя живым. Даже поблескивал в мерцающем свете канделябра.

— Ну что ты там замерла? — недовольно поторопила барыня. — Расчесала? Иди уже. Спать хочу…

Алёнка непроизвольно обернулась на требовательный голосок, а когда снова посмотрела на картину, глаза на ней были самыми обычными, серыми, прорисованными масляными красками.

«Чертовщина какая-то… Или недосып…»

Алёнка прибралась на туалетном столике, пожелала Фелициате Стефановне добрых снов и вышла за дверь, в сени господских покоев, где и спала обычно прямо в одежде на большом сундуке с плоской крышкой.

В день перед балом в господском доме царили шум и суета. Спешно наводился лоск в танцевальной зале и смежных с ней комнатах. На кухне до самого вечера что-то резали, жарили, парили.

Кричал сквозь шкворчание главный повар на поваров.

Кричала ключница на прачек, конюхов и дворника на заднем дворе.

Кричали дворецкий и камердинер на всех, кто попадался им под руку. Но, не смотря на это, прислуга, казалось, пуще господ томилась ожиданием вечера.

Алёнка гладила ненавистное платье белого шёлка, нижняя юбка которого никак не хотела лишаться заломов. И думала о запертом кабинете… Мысли её ходили по кругу. Утюг надо было ставить тихо, чтобы грохот металла об стол не беспокоил дневной сон Фелициаты Стефановны.

В искомом кабинете барин спорил с Вороновым и ещё с кем-то из начальства. Порой разговор вели так громко, что голоса слышались даже в гардеробной.

«Фелициата, наверняка, не спит и злится… Она-то хотела отдохнуть, чтобы предстать перед гостями свежей, как роза. А тут бубнят за стеной… Впрочем, науку лицемерия она освоила подозрительно быстро. Поэтому барину пенять не станет. А вот мне со слугами достанется».

Наконец-то стукнуло семь часов, и приглашённые начали съезжаться к парадному входу. Гости входили в прихожую, из которой дворецкий или лакеи провожали их в бальную залу на первом этаже. За высокими позолоченными дверями открывалась просторная зала с лучшими тканными обоями, огромными вазами со свежими цветами сирени и сотней свечей на люстрах и канделябрах, которые камердинер собирался зажечь на закате.

Именно там галантных кавалеров и разряженных дам встречала чета Турчаниновых с поклонами, книксенами и официальным представлением супруги каждому гостю.

Рядом с монументальным во всех смыслах барином молодая жена смотрелась хрупкой и нежной. Все умилялись. Мужчины делали комплименты. Женщины уверяли в искреннем расположении.

Фелициата оказалась способной ученицей. Она мило улыбалась в ответ и говорила приличествующие случаю вещи. Турчанинов выглядел довольным успехами жены и гордился этим своим приобретением.

В бальную залу Алёнка заглянула всего раз, в девятом часу, когда, помогая поварам, принесла в соседнюю банкетную комнату огромный поднос с закусками.

После дворецкий в праздничной горчичной ливрее, на удивление, отпустил её ужинать в кухню и спать, со словами «утром вы нужна будете мне отдохнувшая — после бала всегда много работы». Проходя по коридору, Алёнка на удачу толкнула дверь в кабинет, но он оказался закрыт. «А чего я ожидала? Дом полон гостей, вот барин и запер ценные вещи. Дворецкий прав, надо поспать». Уставшая, она легла на сундук и сразу же выключилась, хотя до сумерек оставалась ещё как минимум пара часов.