— Тише-тише, Алёнка, не голоси — волки услышат, — Как маленькую, обнимал и успокаивал её Авдей.

Хотелось и плакать, и смеяться. Отвар пролился на тулуп, и женщина поставила кружку на пол.

— Прости, я… В общем, мне нужно домой, и я вернусь… Чего бы это ни стоило. Только способ попасть туда такой же, каким меня сюда забросило. Надо надеть все украшения из малахитовой шкатулки и загадать желание. Наверное, лучше вслух… И, как ты понимаешь, перенесусь тогда я одна. И тебя с собой взять не смогу. Да и не стоит этого делать. Мой мир… Он слишком не похожий на твой… — Алёнка уже не вырывалась.

Она сидела в объятьях мастера с широко раскрытыми зелёными глазами и мысленно представляла родной Екатеринбург. Сияющие высотки, дорожные развязки, суету и многолюдность. И всюду бизнес-бизнес-бизнес, реклама и шумовой фон… Нет, это не место для полевского мастера по камню. Да и где он там малахит найдёт?

— Хорошо. Давай найдём эту твою шкатулку и отправим тебя домой, — прервал Авдей затянувшуюся паузу.

Алёнка глянула на него. Такого ответа она не ожидала. А между тем, представить себе злого Авдея она тоже не могла. И обиженным его не видела. Растерянным слегка — да.

Этот Авдей был почти таким же, каким Алёнка знала его раньше — улыбчивым и уверенным в себе. Вот только печаль на дне глаз залегла. И в лице что-то такое появилось, отчего сердце начинало сжиматься.

Стало совсем жарко. Алёнка всё-таки подалась в сторону, поднялась на ноги, сняла тулуп и два платка, повесила их на крючок в стене у выхода.

— Давай тулуп с шапкой, — протянула она руку к Авдеевой верхней одежде, развесила её по крючкам и вернулась к теплу костра.

— Добрый ты, Авдей.

— Просто тоже без родителей вырос… Матери не видел… Она в родах померла. А отца не стало, когда мне, аккурат, как твоему сыну, года четыре было.

— И как ты жил всё это время? — Алёнка знала, что Авдей — сирота, но как-то не задумывалась до сегодняшнего дня о жизни сирот в России 18 века.

— Как жил?.. А где придётся. Куда приказчик определит, там и кукую. Бывало, в одной семье нажалуются — в тот же день в другую переведут.

— На что жаловались-то?

— Что работник из меня плохонький, зря похлёбку перевожу. Но это, как по правде. А так, приказчику всякое рассказывали, мол, такой и сякой. И в каждой новой семье для начала прутом проучали, чтоб, значит, слушался… Да что там, — махнул рукой Авдей. — Прошло это, быльём поросло.

Алёнке стало грустно.

— А родственников у тебя тут не было?

— Неа. Родители мои — приезжие. Их у барина царь выкупил для работ на казённых заводах. Ну, не сам, конечно. Прислужники его в деревню приехали. Мои как раз повенчались, а на следующий день всех выкупленных собрали и ватагой на завод повели.

— Как повели? — Алёнка округла глаза.

— Повели и всё тут.

— А в повозки усадить нельзя было?

— Так, где ж столько повозок взять?.. — усмехнулся Авдей. — Коней всего с пяток отрядили, на них солдаты ехали с ружьями да кнутами для острастки. Потому как, бежали людишки в леса от конвоя. И отец мой может и сбёг бы, коли с матерью не был повенчан.

— Можно подумать, что если бы он не был женат, то сбежал бы, бросив невесту? Значит, не по любви они поженились?

— Кто его знает, Алёна? Они крепостными были. Может и по любви, а может и по барскому указу.

— Даа… В моём мире людям никто не указывает. Если что и делают против воли, так только за деньги. Или ради иной выгоды. Но жениться никто не заставляет.

— Скучаешь по своему краю? — сочувственно спросил Авдей.

— Стараюсь не думать об этом, чтобы сердце не рвать. До тех пор, пока не услышала от Михея про шкатулку, я выхода отсюда вообще не видела.

— Так что со шкатулкой-то? Думаешь к Людмиле сходить?

— Ага. Прийти и сказать: дайте мне ваши драгоценности погонять! — съязвила Алёнка.

— Куда погонять?..

— Забудь… — махнула она рукой.

— Как забыть, коли я помочь тебе хочу? — не понял Авдей.

— Я имею ввиду, что нельзя просто так прийти к Людмиле и попросить у неё шкатулку с царским убором.

— Почему?

— Потому что украшения эти вместе со мной перенесутся. Ты вспомни, Забаву в них мраморские видели… Значит, Людмила их попросту не отдаст. Они мало того, что стоят дорого, так ещё и память о муже и о дочери хранят.

— Ну, про мраморских мы доподлинно не знаем. Там те ещё сказочники живут. — Авдей почесал подбородок. — А как иначе до камней добраться?

— Украсть, Авдей… Не смотри на меня так… Я ради сына на что угодно готова… Для того и Косой нужен был.

— Так вот ты какая — Алёна Васильева… — Авдей покачал головой.

«Разочаровался… Конечно… Конец лавстори», — сердце упало, и печаль снова придавила душу.

В хлеву за стеной беспокойно заржала Снежка.

— Мне это тоже поперёк совести, — сказала Алёнка не для оправдания, а потому, что так оно и было. — Но иного пути я не вижу.

В горле снова встал комок. Алёнка подняла с пола кружку и принялась допивать свой отвар, чтобы хоть как-то облегчить неприятные ощущения.

— А я всё ж по-людски попытаю, — в упрямстве мастер не уступал горе-попаданке. — Вместе пойдём. И если Людмила откажет, тогда сам для тебя эту шкатулку украду.

Алёнка аж поперхнулась и закашлялась.

— Тебе говорили, что ты самый удивительный мужчина на свете? — сиплым голосом проговорила она и опять закашлялась.

— Ты только что сказала, — обворожительно улыбнулся мужчина.

Волчий вой раздался неожиданно громко, почти у самых стен зимовья.

Сердце девушки бешено заколотилось от панической атаки, а ладошки вспотели. Она машинально глянула вверх на дырку в крыше, в которую уходил дымок от костра. В проёме синело ночное звездное небо. И стало понятно, что засиделись они в избушке до темноты.

— Мне страшно, — простучала зубами Алёнка.

— Ты чего? Волки в зимовье не пролезут. Его же строили по-особому, чтобы от дикого зверя ночью спасаться.

Алёнка на всякий случай оглядела и массивную дверь с тяжёлым засовом, и стены без окон. И постаралась успокоиться. Но от каждой волчьей рулады всё равно становилось зябко. Авдей, видя, что Алёнка дрожит, подкинул в прогорающий костер дров, и пошёл было за тулупом.

— Обними меня лучше, — попросила она тихо.

И Авдей обнял.

— А до Снежки они добраться могут? — Алёнка жалела лошадь, которая вынуждена была бояться в одиночестве и время от времени громко ржала.

— Нет. Там такая же дверь, как у нас. А засовы тяжёлые волки снимать не обучены.

Дальше они сидели молча… Смотрели на пляшущие язычки огня и слушали потрескивание и шипение отсыревших веток.

Алёнка слегка приподняла голову. Щека прикоснулась к щеке. И как-то так получилось, что их губы встретились.

Оба они замерли в каком-то предвкушении…

Взвыли волки. Алёнка инстинктивно крепче прижалась к горячему телу Авдея. Губы проникли в губы… И оба они, не сговариваясь, решили жить здесь и сейчас, и выпить всё счастье, которое им подарила судьба…

Вечером следующего дня Алёнка с Авдеем сидели у Людмилы за столом, слушая, как во дворе заходится лаем собака.

Сына своего вдова отправила к другу, потому что Авдей с порога сказал, что перемолвиться хотелось бы с глазу на глаз. Где в это момент был Тимоха, Алёнка не знала. Но встречаться с ним не хотела.

«Раз она сына попросила уйти, значит, Тимохи в избе тоже нет», — рассуждала про себя Алёнка. — «Вряд ли Людмила позволила бы подслушивать чужаку».

Пока гостеприимная хозяйка накрывала на стол, Алёнка волновалась так, будто сидела в очереди к стоматологу. Не помогали от дрожи в теле ни ладонь Авдея, которая легонько сжимала Алёнкины пальцы, ни улыбка Людмилы, которая явно хотела угодить гостям.

«Надолго ли хватит той доброты, когда она узнает, зачем пришли?»

— А шкатулку, Авдеюшка, я продала давно, — спокойно ответила женщина, выслушав мастера.