И Алёнка ей сразу поверила.

Но не Авдей:

— Это ж память была. О муже. О дочери.

— И всё же, пришлось продать. Вдовий век короток, коль в кошеле не звенит. Как закончились деньги, да золотишко, что от Корнея остались, — тяжело вздохнула Людмила, — так и продала.

— Да кто ж сумел такие сокровища выкупить?

— Не сумел, а сумела, Авдеюшка… С тех пор как императрицы на троне одна другую сменяют, женщины с капиталами очень на многое стали способны… Очень на многое…

И Алёнке показалось, что это Людмила не про покупательницу драгоценностей говорит. И об том обязательно спросить надо. Но позднее.

— И всё-таки, как зовут женщину, что шкатулку купила? — как можно мягче спросила Алёнка.

— А что тут скрывать? Иоганна Этингер.

— Этингер… Что-то знакомое…

— Жена приказчика, — ответила женщина, и поднос с кулебяками величиной с ладонь к ним пододвинула. — Кушайте-кушайте, мои дорогие. Начинила яблоками мочеными. У меня сынок очень такие жалует.

Есть отчего-то не хотелось, но отказ от угощения, как уже знала Алёнка, мог обидеть хозяйку. А это в её планы не входило. Так что, взяв себе кулебяку и сунув вторую Авдею, Алёнка откусила большой кусь и принялась тщательно его пережевывать, запивая горячим отваром.

— Людмила, ты не думай, она мне не для работы нужна, — не сдавался Авдей. — Шкатулка твоя диковинная Алёнке понадобилась… Чтобы домой вернуться.

Женщина скептически подняла бровь и отпила из кружки. «Господи, что она сейчас обо мне думает?» — ситуация на глазах становилась патовой. Но терять Алёнке всё равно было нечего. И всю дрожь, как рукой сняло.

— Мы знаем, что с помощью украшений из шкатулки ваша дочь переместилась из Петербурга прямо в лес у Мраморского, — дожёвывая, напрямки сказала Алёнка. — И… Я тоже с помощью этих украшений перенеслась сюда из своей страны. И… вы, наверно не поверите, но моя страна очень далеко отсюда находится. Так далеко, что за всю жизнь не доехать… Только с помощью колдовства, — произнесла она сакральное слово и пронзила взглядом бесцветную женщину.

Заглянула в светло-голубые глаза, заметила и бледность кожи, и губы, что вдруг стали ещё светлее. Людмила замерла на какое-то время. А потом тряхнула головой, встала из-за стола и принялась ходить по горнице с беспокойством, как бы решаясь на что-то.

— Вы знаете, на что эти камни способны, — продолжила гнуть свою линию Алёнка. — А я так и не поняла, как ими пользоваться, — усмехнулась она над самой собой. — Я глупая, надела царский убор и села перед зеркалом. И наверное что-то не то сказала. Или подумала… В общем, проснулась здесь. А в моём мире… мм… точнее, стране, у меня сын остался. Маленький. И позаботиться о нём некому, понимаете? Я должна вернуться. Но как это сделать — не знаю. Может, слово, какое заветное есть? Или камушек, на который нажать надо?.. — Алёнка с надеждой глянула на Людмилу влажными глазами, но та упрямо хранила молчание. — Даже если сумею я до шкатулки добраться… Хотя, как это сделать? Ума не приложу… Всё равно нужно знать, как эти камни работают.

— Я не знаю, — тихо ответила женщина.

— Может, дочь ваша знает? Она знает, верно? Неспроста Забава царице дерзкое слово сказала. Понимала, что сможет перенестись… Куда она уехала, Людмила? Вы же мать… Так скажите…

Людмила молчала.

И если бы она только взглядом указала на дверь, Алёнке и Авдею пришлось бы уйти, не солоно хлебавши.

Но, видимо, сегодня им повезло. Или Людмилу задели материнские чувства молодой женщины. Вдова тоже давно не видела дочь. И скучала по ней нестерпимо. И переживала. Ведь отдала, по сути, в незнакомую семью.

Она стояла ещё какое-то время посреди горницы, прижимая руки к груди. Потом подошла к красному углу, завесила рушником иконки и зашептала какой-то наговор, из которого Алёнка уловила лишь: «Не слушай, избушка моя — хороминка… Не тут слово сказано…» А когда закончила, села за стол. Пальцы затеребили вышивку на рушнике, что лежал на столе.

— Тут если сказывать, то с самого сначала надо… — женщина тяжело вздохнула. — Мы с Корнеем тогда только-только поженились. Вольными ещё не были. Он — рудобой пришлый, я — сирота. По чужим избам всё мыкалась. А тут зажили ладно да складно. Не сразу заметила я, что муж мой смурной стал. Всегда балагурил. Один только и мог тоску мою развеять. А тут слова не вытянешь… Зато уроки по камню лучше всех у него пошли. И что диковинно — зашлют в какой забой плохонький, где только вода по колено да шлак один, а он и там ведро малахита за день набьёт. И всё одно — пороли его. Гуторили, мол, шибко приказчику дерзит.

Потом Забавушка родилась. Через какое-то время он шкатулку эту и принёс. Говорит, ударил кайлом, порода осыпалась, а из стенки готовый ларец выпал. Вынул он из мешка заплечного всю посуду с едой, шкатулку тряпками обмотал, да так в мешке и вынес наверх. Тогда ещё их кладь на выходе не обзыркивали. Это сейчас всё по строгости… Отдал мне, значится… Мол, от самой Горных богатств хозяйки это, в подарок за дочку. Я тогда ещё ничего не знала. Обрадовалась. Чудеса-то всякие и раньше у нас в Поясе случались.

А летом в праздники… на Купалу, кажется… Или на троицу, что травницы духовым днём кличут… Не припомню уже… Ушёл Корней ночью в лес и вернулся под утро с полными карманами золотого песка… Повезло, говорит, золотишка намыть. Даже место мужичкам показал. Ходили там потом, тоже мыли, было кое-что, но не сказать, чтоб много… Откупились мы тогда сами и избу выкупили. Зажили вольными. Ещё двоих сыновей народили. И вроде сытно жили. Но не весело как-то. Ушла из Корнея какая-то жилка. Стал он днями всё больше по лесу бродить. Охотиться, вроде как. Кашель ещё одолевать начал. Я к Варваре, трав попросить. Она от кашля дала, а от маяты, сказала, трав не бывает. А какие и есть, от тех вреда больше, чем пользы… Не помогли сборы. Ни забота, ни слова ласковые… Пару лет походил так-то, а потом в лесу его нашли. Мёртвого.

Схоронили мы Корнея и зажили дальше. Забава заневестилась. Всё чаще шкатулку эту открывала, камни примерить. Вроде как от тятеньки памятка. Наденет, и тоска прочь. Я и не препятствовала. Хоть какая-то девчонке радость. Только вот приговаривать она стала, что хочет, мол, барыней стать. А ещё лучше, царицей. И над всеми богатствами, что в Каменном поясе схоронены, владычицей быть. Я смеялась только, речи такие слушая. Оказалось, что зря.

По осени это и случилось. Вечера стали длинные, ветер стылый. По домам всё больше сидели. Я Забаву от трудов берегла всяко. А с подружками у неё не сложилось. Оно и понятно — с ней водиться — своих парней не видать. Вот и дозволяла на досуге с камнями играть… — Людмила смотрела прямо перед собой, будто сквозь незваных гостей. — Сидела Забава так-то, на лавке, да вдруг говорит: интересно мне, маменька, на Горных богатств Хозяйку глянуть, про которую тятя сказывал. Только я от печи отвернулась, чтоб сказать ей, что дурная это затея с Хозяйкой-то… Как истаяла доченька моя! Прямо туманом сизым в воздухе рассеялась… До утра я глаз не сомкнула, думала, что уже не увижу красу мою ненаглядную.

На заре она снова в горнице проявилась. Посредине прямо из воздуха и образовалась. Да одета не по-нашенски. И весь убор из шкатулки на ней. А сама-то, аки царица. Камни так и сияют! Я сначала глазам не поверила, думала, снится мне. Оказалось, не сон это был. Схватила я её за белу рученьку, а она упала на лавку, да так и уснула, слова не сказав. Крепко спала. Долго. А когда от сна отошла, поведала, что была в каменных палатах у самой Хозяйки подгорной. Что красива та не по-человечески. И хитра, что лисица старая. Хотела она чего-то от Забавы, про что заклинала в тайне хранить, а дочка не согласилась. Уговаривала Хозяйка долго. Обещала богатства неслыханные. Даже Петербурх ей показала с царицей всамделишной. И комнату, нашенским малахитом отделанную. А как повелела царица Екатерина схватить мою доченьку, та к стеночке малахитовой прижалась и обратно к хозяйке под гору попала. А оттуда домой попросилась. И отпустила её Хозяйка.