— Понял… — Авдей незаметно начал отводить Алёнку подальше от сутолоки свадебных гостей.

Когда парочка оказалась в безлюдном проулке, Авдей спросил:

— Значит, действовать будешь иначе?

— Иначе. Вот только прощаться сейчас уже надо… — вздохнула Алёнка и взгляд свой печальный на него подняла. — Милый… Любимый… Авдей…

— Почему сейчас? — мастер выглядел ошарашено.

Нет, он знал, что в день свадьбы Алёнка попробует устроиться к Иоганне прислужницей. Но в тайне надеялся, что ничего не получится, и любимой его придётся ещё немного пожить в Полевском, пока они не придумают, как добраться до украшений.

— Потому что в церкви мы по разным сторонам стоять будем… А потом… Сам увидишь, не спрашивай, — Алёнка судорожно вздохнула, закрыла глаза, и две слезинки скитались к подбородку.

Они обнимались и целовались ещё какое-то время. И никто не мешал. Да и кто бы мог, если вся деревня торопилась на венчание?

Алёнка будто прилипла к тёплому Авдееву телу, гладила его спину и до последнего отставать не хотела. И он сжал её в крепких объятьях, и тоже не хотел выпускать. Потому что дороже человека на всей земле для него просто не было…

Солнце пекло, пахло влажной землёй и молодыми берёзовыми листочками. У обоих от сердца расходилось волной какое-то волнение… И в какой-то момент оба поняли, что идти сейчас на чьё-то венчание — последнее, чего они хотят.

— Авдейко! — сосед Митроха, выпучив глаза, мчался к церкви короткими обходными путями, когда увидел в проулке обжимающуюся парочку. — Поторопись в церкву-то! Начальство ясно постановило: чтоб на венчании все были! До единого человечка!

Мужик припустил дальше, а влюблённых будто ушатом воды обдало. Сначала они отстранились друг от друга. Потом снова прижались.

— Авдей… — обречённо шептала Алёнка, — Авдей, Авдей…

— Не пущу, — глухо шептал мужчина и прижимал тонкую фигурку к себе ещё крепче. Это могло длиться бесконечно… Оба они этого хотели.

— Ну почему всё так?.. — Алёнка всхлипнула и тут же принялась вытирать свои мокрые щёки. — Увидят же… Не хочу…

В расстроенных чувствах они плелись по следу Митрохи. И оба молчали. Потому что пророни хоть один из них слово, и агония мучительного прощания снова захлестнула бы с головой.

Венчание длилось целую вечность… Из последних сил Филька держала свечку в руках и молилась не о долгом супружестве, а том, чтоб не сомлеть.

Жал корсет, тёрли туфли для ног непривычные. Даже кольца давили нещадно, хотя сидели свободно на тоненьких пальчиках. Серьги оттягивали уши, под бусами кожа зудела, а от уборов головных эта самая голова так болела, что порой хотелось кричать.

Но нельзя было даже рот раскрыть. Тому с детства её обучали, что жизнь женщины тесно с болями связана. И что много её с замужеством приходит. С мужем ляжешь

— терпи, в родах — тоже терпи. Заболела — терпи. И если муж колотит — терпи.

— Боли что? Они вскоре закончатся, — наставляла матушка, на ночь дочкины косы расчёсывая. — Зато жить будешь сытно и без работы тяжёлой. Будь хорошей женой мужу, Филечка. Будь опорой ему. И он тебя не оставит… И запомни, хорошая жена понапрасну не хнычет, не жалуется, — подытожила мать и, будто нарочно, гребнем в волосах дёрнула, да так, что Филька змейкой зашипела. — И в болезни при муже не корчится.

— Як Параське давеча ходила, — поделилась Филька новостью. — Муж её сызнова поколотил… Скажешь, хорошо это? Даже к колодцу выйти не может…

— Нехорошо. Знать, сестра твоя сама виновата. С малолетства меня не слушала. Вот и женой строптивою стала. Да и зачем ей к колодцу, коли муж ей сиротку-работницу в помощь нанял?

— Она ж дочь твоя, неужели не жалко? — сердцем Филька не принимала матушкиных уговоров.

— А ты не учи мать детей пестовать! — строго прикрикнула не старая ещё, но вечно уставшая женщина. Потом вздохнула и добавила примирительно. — С Параськиным мужем батюшка твой сладит… А вот до Турчанинова, случись что, не дотянется. Так что, брось эти глупости, Фелициата. А коль заест тебя барин, так лучше девок сенных за косы таскай. Глядишь и попустит.

«Не хочу я таскать никого», — упрямо подумала тогда Филька.

Но теперь, стоя перед аналоем и изнемогая от тесного облачения, она, пожалуй, не против была в кого-нибудь бросить тяжёлое…

Меж тем набившийся в церковь народ видел только то, что стояла невестушка прямо и улыбалась сквозь мелкие слёзки.

— Верно, от счастья плачет, — шептались по рядам старушки.

Народ тоже от духоты мучился. А уходить начальством было не велено. И хотя двери на улицу открыли, спасительный сквознячок доставался только дальним рядам прихожан. В эти дальние ряды попали и Алёнка с Авдеем, которые в церковь вошли, когда она уже забилась народом под завязку. Причём все настолько смешались, что влюблённые стояли рядом, держась за руки, и никто не обращал на это внимания.

Всю церемонию они вздыхали друг по другу, крепко держались за руки и передумали столько всего!

К концу венчания Авдеево лицо будто окаменело, а Алёнкины глаза стали сухими и решительными. Они вышли из церкви с первой волной прихожан и заняли удобные места в толпе, чтобы иметь возможность осуществить задуманное.

Пока молодожёны медленно пробирались к коляске, сквозь сгрудившихся вокруг церковного выхода гостей, Алёнка во все глаза смотрела на свежеиспечённого мужа. Видела она его впервые.

Алексей Фёдорович Турчанинов может и разменял 60 годков, но дряхлым стариком не выглядел. Крепкий и статный. Мужчина среднего роста с крупными чертами лица. Его тёмные быстрые глаза, казалось, видели насквозь каждого. Двигался он, вопреки Алёнкиным ожиданиям, не как разленившийся от сытости кот. А как человек деятельный, предприимчивый. Говорил громко, коротко и по делу. И почему-то мало смеялся. Вроде бы свадьба у него, вокруг только и слышатся поздравления. А он будто на подписании делового соглашения. Спешно и по-простому жмёт руки, что друзьям своим и высшим чинам в камзолах, что начальникам мелкого пошиба, в зипунах летних да лаптях.

Парика барин не надел. Так что, когда он приподнял треуголку для очередного приветствия, Алёнка увидела, что голова его покрыта густой шевелюрой цвета соли с перцем. С длинными волосами перевязанными тёмной лентой, Турчанинов смотрелся куда как моложе своего возраста.

Алёнка знала, что в управлении у Алексея Фёдоровича находятся все рудники и заводы Полевского, соседнего Северского и Сысерти. И это знание внушало ей невольное уважение к постороннему, в сущности, для неё человеку. Она даже сначала оробела. Но вовремя вспомнила, что пришла сюда не барина разглядывать.

Фелициату уже усадили в высокую коляску со всеми её фижмами. Турчанинов тоже поднялся на подножку и напоследок раскланивался.

Клюнув Авдея в губы, (а и пусть смотрят) в последний раз, Алёнка вырвала из его руки свою ладошку и бросилась бегом к коляске с молодожёнами.

— Матушка, Фелициата Стефановна! — бросилась она на колени перед барином. — Не вели казнить, вели слово молвить!

— Это ещё что такое? — Турчанинов явно не ожидал такой эскапады.

— Пусть скажет, — повелела Филька, мигом вошедшая в образ барыни, коей она только что стала.

— Фелициата Стефановна, возьми в услужение! — Алёнка осмелилась поднять голову на блистательную пару.

— Алексей Фёдорович, давайте возьмём, — попросила мужа Филька. — Это Алёна. Она-хорошая девушка. Неленивая и…

— Вот ещё. Своей дворни хватает, — сказал, как отрезал барин.

— Я с французским платьем хорошо управляюсь и англицкий язык знаю, — быстро проговорила Алёнка, вдруг почувствовавшая себя будто на собеседовании.

Очень глупо, если честно, чувствуя. Перед барином этим, который завис на подножке открытой кареты, ни туда, ни сюда. И перед всем Полевским в грязи на коленях.

— М?.. — поднял густые брови Турчанинов. — И откуда такие познания?

— Я в Екатеринбурге с детства жила, а там у портнихи немецкой служила и обучалась пока работала, — очень вовремя Алёнка вспомнила, что в России 18 века обреталось множество немцев и французов, а вот с англичанами наши, кажется, не поддерживали плотных отношений.