Плоскиня между тем говорил не останавливаясь:

   — Уж они тебя, князь, уважают — просто сил нет! Понравился ты им. Они, монголы-то, любят, когда с ними отважно. Это у них, слышь-ка, — он понизил голос, словно сообщал нечто секретное и ценное, — за самую большую честь почитается, если кто отважный. Ну! Что ты! Страсть как любят. Если храбрый — они не глядят, какого рода, знатного или низкого, к примеру. Могут и темником поставить. А ты, князь, уж очень им понравился.

Мстислав Романович напряжённо думал, но старался, чтобы при этом на лице не отражались его думы. Слабо верилось монгольскому прихвостню. А даже если отпустят, каково будет возвращаться домой? Что это, — спросят, — всех князей, значит, побили, а ты, стало быть, один уцелел и своих людей сберёг? Отсиделся где-то?

Впрочем, эта мысль была невнятной. Никто так не спросит великого князя Киевского. А самая могучая мысль, которая всё громче звучала в мозгу, была: жить! Жить!

Он не был трусом, князь Мстислав Романович. Если бы монголы продолжили попытки взять приступом его холм, он отбивался бы, пока хватало сил. Он погиб бы, но не побежал и не сдался. А если тебе не хочется умирать, то это не значит, что ты — трус. Никому не хочется.

   — Отпустят, говоришь? — переспросил Мстислав Романович, оборвав поток слов неожиданного посланца. — И меня с князьями, и войско моё? Я без войска отсюда не уйду!

   — И войско. А как же? И войско тоже, — зачастил Плоскиня, почувствовав, что князь поддаётся. — Говорю же — они храбрых отпускают! Всех отважных, кто им понравился, всегда всех домой отпускают!

Тут Плоскиня слегка запнулся, поняв, видимо, что чересчур загнул. Но Мстислав Романович, напряжённо слушавший, не заметил оговорки.

   — Развяжите ему глаза, — приказал он.

Двое дружинников сразу подошли к Плоскине и в несколько рывков содрали глазную повязку. Невольно причинили ему боль, потому что он схватился за уши. Зажмурился под ярким солнцем, но всё равно продолжал широко улыбаться.

   — Вот ты, — наконец произнёс Мстислав Романович, глядя Плоскине прямо в глаза. — Вот ты — русский ведь? Тебя русская мать родила! Вот мне скажи, им скажи, русским людям, — он кивнул на своё войско, застывшее в молчании. — Не обманут нас твои монголы? Правда ли всех отпустят?

Плоскиня облегчённо улыбнулся.

   — Да что ты, кня-азь, — протянул он, — они ж никогда не обманывают никого! Так и велели передать: выходите, мол, и поезжайте на все четыре стороны. Хватит, мол, кровь проливать.

   — Ты крест носишь? Перекрестись!

Плоскиня живо омахнулся крестным знамением, честно глядя на князя.

   — Целуй теперь! Крест целуй!

Не моргнув глазом, Плоскиня вынул из-за пазухи крест на тонком кожаном шнурке. Истово впился в него губами.

Услышав вздох, пронёсшийся по войску, Мстислав Романович вдруг поверил, что Плоскиня говорит правду. Он собирался было уже приказать ему, чтобы бежал к монголам — оговаривать условия выхода из крепости, как услышал чей-то удивлённый вскрик:

   — Плоскиня! Ты ли это?

Люди расступились, давая дорогу тому, кто кричал, и в круг вышел один из ратников. Ополченец, вспомнил Мстислав Романович. Человек подошёл к Плоскине, выпучив от удивления глаза.

   — Ты ли это, сосед? Не вспоминаешь меня?

   — Иванко! — вскрикнул в ответ Плоскиня и кинулся к человеку с раскрытыми объятиями. Они крепко обнялись.

Войско, замершее, разом рассмеялось, одобрительно зашумело. Весело смотреть, когда старые дружки встречаются!

   — Вот так встреча! Ай да встреча! — восклицал Плоскиня, хлопая Ивана по плечу, от чего тот морщился. — Да как же это, Иван Демьянкович?

   — А ты-то как, Плоскинюшка? — моргал усиленно Иван, стараясь не пустить слезу. — Он сосед наш бывший, братцы! — крикнул он, обращаясь ко всем. — Сосед наш, княже! Мне однажды жизнь спас! Немца убил! Из Новгорода он! А я, княже, смотрю: он это или нет? А это он самый! Сосед наш!

Потом до Ивана вдруг дошло, что он обнимается с вражеским послом, отпустил Плоскиню и стал рядом, виновато глядя на Мстислава Романовича.

Князь смотрел на них обоих, то улыбаясь, то хмурясь. Неожиданное это происшествие придало нынешним событиям какой-то свой, домашний смысл, как бы лишило его скрытой опасности. Вот теперь можно было соглашаться с монгольскими предложениями.

   — Ладно, что встретились, — кивнул он обоим. — Как дальше-то быть?

   — А вот они махать знаменем начнут, тогда, стало быть, и выходите. Только сначала, князь, тебе нужно к ихним начальникам подъехать. Поздороваться. И они тебе золотую пайцзу вручат, как знак уважения. А потом — иди куда хочешь!

   — Ладно, — согласился Мстислав Романович. — Ну что, братья? Всё ли слышали?

   — Всё! Всё, княже!

   — А коней отдадут нам?

Плоскиня снова оживился.

   — Кони ваши там, на выпасе, — махнул он рукой куда-то на заход солнца. — Отсюда недалеко пасутся. Все целы. Найдёте, небось.

К Мстиславу Романовичу придвинулся сотник Ярун. Нагнувшись к уху, зашептал:

   — Ох, не верил бы ты ему, княже. Не нравится он мне, разбойничья морда. Этого, земляка его, поспрошать бы надо, что за человек.

   — Ладно, ладно, — отмахнулся Мстислав Романович, мысли которого уже были заняты другим. — Вот ты его и поспрошай. И с Иваном этим возьмите пока Плоскиню да приглядите за ним, пока не выйдем отсюда.

   — Князь! Они машут! — крикнул кто-то, наблюдавший за монголами.

Мстислав Романович решился окончательно.

   — Собирайся, братцы! — приказал он. — Выходить будем!

Люди стали наспех собирать вещи. То, что казалось ненужным, отбрасывали в сторону. Возникла общая суматоха, какая бывает перед внезапным повелением двигаться в поход. Плоскиня так и стоял здесь, отойдя с Иваном в сторонку. Рядом с ними уже был Ярун, о чём-то подозрительно спрашивавший обоих.

Эх, не успел обговорить — разрешат ли монголы обоз с собою взять, подумал Мстислав Романович. И сам себя оборвал: о каком обозе речь, когда и так жизнь подарили? Живы будем — добро наживём. А монголам тоже свою добычу взять надо.

Несколько возов с пологой стороны холма уже отодвинули, образовав проход для войска. Теперь принялись разбирать дебри, так надёжно послужившие русским за эти два дня.

Мстислав Романович подозвал к себе князей Андрея и Александра, дал им некоторые наставления: как вести себя с монгольскими начальниками, как держаться с достоинством, одновременно выражая признательность. И первым вышел из крепости.

От монгольского шатра, где развевалось их знамя, князьям уже призывно махали. Наверное, там находился главный начальник, тот самый Субэдей, про которого тогда рассказывали послы.

Трое князей приблизились к кучке начальников. Один из них, толстый мужчина в меховой шапке — Субэдей, как понял Мстислав Романович, — ласково кивал, словно дорогих гостей встречая. Пришлось остановиться и отвесить ему приличный поклон.

Потом князь обернулся к холму, чтобы посмотреть, как выходит из укрепления его полк. И в этот самый миг почувствовал, что его крепко, железными пальцами схватили сзади, прижав локти к туловищу. При этом Субэдей подошёл со своими монголами близко, чтобы издали не было видно русским, что их князь схвачен. Мстислав Романович дёрнулся — и увидел, что такая же участь постигла и обоих молодых князей, Андрея и Александра.

А на его пеший полк, уже успевший сойти с пригорка вниз, во весь опор летела, будто из-под земли выскочив, монгольская конница.

Началась жестокая рубка.

Несколько мгновений Мстислав Романович смотрел, как гибнут его воины. Потом заворочался в руках тех, кто его держал, пытаясь найти взглядом Субэдея — главного здесь начальника. Поняв бесполезность этого, обвис как мешок.

Не страх близкой смерти он почувствовал. Мстислав Романович почувствовал стыд.

Он прожил долгую жизнь. На его веку случалось всякое. Однажды, поддавшись уговорам князя Рюрика Ростиславича, вместе с ним разорил дотла свой любимый Киев, вдобавок напустив на древнюю столицу половцев. Всю жизнь потом раскаивался в этом поступке, замаливал грех как мог. Но такого, давящего непомерным грузом на душу и сердце стыда, как сейчас, он ещё никогда не испытывал.