Хотя, если увидишь, то зачем помирать? Жизнь! Снова тебе она дарована! Не помирай, а иди домой, к жене и детям, к тому, что тебе дорого!

Ну вот, снова размечтался. Так помечтаешь ещё немного — и перемахнёшь стену, побежишь домой пешком, прямо под монгольские клинки. Надо опомниться.

Иван хотел было сплюнуть тягучую зелёную слюну, но спохватился и проглотил её вместе с нажёванной травяной кашицей. Вроде попил. Терпеть стало легче.

У него неприятно побаливало левое плечо. Рука работала, это так, но плечо болело, ныло ночью даже. Оплечье спасло кость от удара монгольской сабли, но ушиб остался. Кроме того, кровоточила распоротая стрелой щека. Рану Иван замазал дёгтем, но кровь ещё пробивалась сквозь замазку и капала с подбородка. Приходилось опять замазывать. Вот и все его раны. По нынешним меркам — здоров, хоть сейчас в бой, на стену, мечом махать.

Странное дело: убив первого своего человека, хоть и монгола, Иван совершенно его не вспоминал, а ведь рассказывали, что тот человек ещё долго являться будет и пальцем грозить. Пусть грозит, это ничего. А только не является и не беспокоит, словно Иван стал уже бывалым воином. Впрочем, может быть, и стал. На Руси не каждому княжескому дружиннику приходится за всю жизнь намахаться мечом так, как довелось это Ивану. Ну что ж, с этим и помирать легче.

В монгольском становище между тем началась какая-то суета. Там забегали, зашевелились. Иван прильнул к своему окошечку и принялся смотреть.

Поначалу сердце так и ёкнуло: с западной стороны к становищу приближалось войско. Но радость быстро сменилась горьким разочарованием: то шли свои к монголам, те, что отделились от орды в первый день побоища и устремились в погоню за беглецами. А теперь, наверное, догнали и убили всех до единого — вон как вальяжно едут, покачиваясь в сёдлах. И телеги за собой тащут с добычей, с награбленным добром.

Из большого шатра, стоявшего обособленно, вышел тучный человек в богатой одежде — монгольский начальник. Он приветственно поднял руки навстречу приближающемуся полку. Ехавший впереди человек увидел этот приветственный жест, наддал ходу и, подъехав к толстому начальнику, ловко соскочил с коня. Этот подъехавший был похож на обычного воина, был сухощав и строен, но, видимо, занимал в монгольском войске немалую должность. Оба начальника обнялись и прошли в шатёр. Следом за ними вошли туда ещё несколько человек.

Среди защитников крепости, тоже, как и Иван, наблюдавших за переменами в монгольском стане, сразу пошли разговоры.

   — Видал? Подкрепление пришло!

   — Ну, братцы, теперь нам всем конец.

   — А тот-то, брюхастый! Как он обрадовался? Один не справился с нами, так на товарища своего надеется!

   — Сколько их всего-то? С этими, новыми?

   — Да много было, а теперь и вовсе без счёту. Мы-то подмоги не дождёмся, небось.

Постепенно общее внимание переместилось к князю Мстиславу Романовичу, который, вместе с молодыми князьями влезши на стену, смотрел туда же, куда и все. Защитники крепости ждали: что скажет князь? Особенно сейчас, когда монголов стало вдвое больше.

Вид у князей был озабоченный, хотя и старались они выглядеть молодцами. Каждое утро надевали новые одежды взамен старых, порванных и перепачканных кровью, чтобы у подчинённых при взгляде на князей сердца радовались. Но и одежда уже не помогала. Молча переглянувшись друг с другом, князья слезли со стены и направились к себе в палатку, установленную в центре укрепления, — совещаться.

Народ недовольно загудел.

   — Куда это они? Судьбу нашу решать?

   — А мы как же? Бок о бок вместе бились два дня, неплохо бы и нас послушать!

   — Эй, князья! Выходите к народу! Сообща думать надо!

Как из-под земли, выскочил откуда-то сотник Ярун с тремя плечистыми дружинниками.

   — А ну — молчать! Чего раскудахтались? Выйдут к вам, когда нужно будет!

Войско понемногу затихло. Разошлись все по своим местам. Каждый думал о чём-то своём. Странное дело: вот только что шумели и были как один человек. А утихомирились — и стали каждый сам по себе. Кто-то думал, что князья готовятся выйти из крепости и погибнуть в бою со славой. Им-то своя слава и честь дороже всего на свете. А некоторые мечтали о том, чтобы додумались начальники сдаться в плен к монголам. Всё-таки не смерть. Из плена и выкупят, и убежать можно, да мало ли чего.

Время шло, а князья не показывались. И монголы, кажется, успокоились уже на сегодня — подъехавший недавно полк вновь сел на коней и уехал, скрылся за недалёким холмом, исчез из виду. Опять, поди, отправился ловить беглецов, помоги им Царица Небесная! Может, хоть кто-нибудь доберётся до дому, расскажет там про нас.

   — Едет! Едет!

Кричал молодой парнишка с перевязанной рукой. Ею он и показывал в сторону монгольского становища. Все сразу кинулись смотреть.

С той стороны ехал одинокий всадник.

Даже отсюда, издалека, было видно, что это не монгол: окладистая чёрная борода выдавала в нём русского. Он и на коне сидел по-русски. Махал обеими руками, показывая, что оружия при нём нет, и прибывает он для переговоров.

Позвали князя Мстислава Романовича. Тот, недовольный, вышел из палатки, приблизился к стене, посмотрел.

   — Да это, кажись, тот самый. Ну, друг ихний! — сказал князь громко, чтобы всем слышно было. — Начальник над вольными людьми здешними. Над сволочью то есть. Как бишь его зовут? Плоскиня!

Мстислав Романович вспомнил про Удалого, который не позволил убить тогда второе монгольское посольство. Почему-то Мстиславу Романовичу сейчас казалось, что именно он зарубил бы тогда этого Плоскиню, которого свои бродники тоже зовут Удалым. И рука бы не дрогнула!

Тем временем монгольский посланник уже спешился и стоял перед дебрью, в которой запуталось несколько десятков мёртвых тел. Он широко улыбался, делал приветственные знаки руками. И в тот раз вёл себя нагло, а сейчас стоял весь такой ласковый, что так и хотелось рубануть мечом по плоской роже.

Впрочем, любопытно будет узнать, зачем он пришёл. Вообще-то послы всегда предлагают жизнь вместо смерти. А жить всё-таки хочется, несмотря на пожилой возраст, хочется куда больше, чем в юности! Мстислав Романович глядел на Плоскиню и всем телом ощущал эту жгучую жажду жизни, твёрдо зная, что спасаться любой ценой не станет — честь не позволит.

Плоскиня всё махал руками, звал.

Тогда Мстислав Романович велел своим людям провести его через дебрь и представить для допроса. Да глаза завязать гаду! Не то разнюхает чего не надо. Несколько дружинников кинулись и привели его с завязанными белой тряпицей глазами. Толпа народа окружила их плотным кольцом. Князь сел на принесённый из палатки стул, вперил в Плоскиню гневный взор.

   — Говори, зачем пришёл! — Мстиславу Романовичу не хотелось даже и тени страха за свою жизнь показывать этому переметнику.

   — А, так ты, князь, узнал меня? — обрадовался Плоскиня. — И я тебя помню. Вот — снова к тебе пришёл с поручением!

   — Гад ты ползучий! — гневно произнёс Мстислав Романович. — Погляди, сколько беды нам твои монголы наделали! А ты, русский, служишь им! Платят они тебе, что ли?

   — Ой-ой-ой, — сразу затуманился Плоскиня. — Правильно ты, князь, говоришь. Такое горе, такое горе, что и сказать нельзя.

И, тут же забыв про горе, продолжил:

   — А я что вам говорил давеча? С ними надо в дружбе жить, с монголами-то. Вы же так их рассердили! Уж так рассердили! Беда просто!

   — Это ещё что! — надменно проговорил Мстислав Романович. — Мы их не так ещё рассердим, погоди! А ты чего пришёл-то? — спросил он, стараясь, чтобы Плоскиня не догадался, как может хотеться человеку жить, даже когда гордость обязывает его умереть.

   — Так я опять с тем же самым! — оживился Плоскиня под своей повязкой. — Велено тебе передать, княже, что хотят отпустить и тебя, и дружину твою!

Радость толкнулась в сердце Мстислава Романовича. Однако виду он не подал, сидел по-прежнему неподвижно и не обратил внимания на возбуждённо-недоверчивый гул, что прошёл по его войску. Подумалось только: а вот Удалой — обрадовался бы он, если бы враги ему жизнь подарили? Что бы он сделал?