— Не хочу! Конь у меня свой есть. — Мстислав Мстиславич был рассержен. — Передай князьям, что сейчас выступаю, не стану ждать никого. Пусть тоже не мешкают. Вот ладьи отправлю — и пойду. Возле Олешья буду всех дожидаться. Князья-то, поди, победу станут праздновать? — язвительно сощурился он на Даниила Романовича. — Как же — вон сколько врагов одолели! Ты, князь Даниил, не с ними ли пировать усядешься?

   — Нет, князь Мстислав, — смутился Даниил Романович. — Я лучше с тобой пойду.

   — А пойдёшь, так собирайся. Коней татарских ещё добудешь. А этих не бери себе. Эти не в бою добыты, а считай, грабежом.

Даниил Романович, кивнув, побежал к своему стану. А Мстислав Мстиславич, отдав Никите приказ складывать шатёр, спустился вниз, к ладьям.

Там уже всё было известно об избиении монгольских послов, и шёл горячий спор — правильно было их убивать или нет. С одной стороны — нарушение всех законов, преступление. С другой стороны — если они, монголы, суть создания, тьмою порождённые, то, может, против них хороши все средства?

Откуда только узнали?.. Во всяком случае, разговоры следовало прекратить и трогаться. В пути договорят.

Всё же Мстислав Мстиславич отметил про себя, что большинство людей осуждает этот неблагородный поступок, как и он сам. Но поскольку осуждать действия князей можно было только князьям, то он тут же и прекратил разговоры, строго приказав ратникам начинать движение. Сотни ладей с войском, отплывая от берега, отдавались плавному течению реки, под возбуждённый гомон множества голосов медленно и тяжело двигались с места.

Проводив плавучее войско, Мстислав Мстиславич вскоре и сам выступил вслед за ним со своею дружиной, галицким конным полком и обозом. Даниил Романович, чей стан тоже был свернут, присоединился к тестю. Они вдвоём были первыми. Другие пока оставались на месте, но ни к кому из князей перед отправлением Мстислав Мстиславич не стал подходить. Что все сразу начнут за ним трогаться, он и так знал. А больше говорить было не о чем.

Даже с Даниилом не хотелось поначалу разговаривать. На душе у Мстислава Мстиславича было сумрачно. Вместо радостного подъёма душевного, которым он был охвачен с начала похода, теперь он чувствовал только желание поскорее и подальше уйти отсюда, с места его бесчестия. Нехорошо начался поход — с низкого дела. Даже жаль как-то этих послов монгольских. Как ни оправдывайся, как ни объясняй, что их убийство вызвано справедливым гневом, ничем это грязное дело не объяснишь и не оправдаешь.

Он знал, что вскоре чувство стыда уйдёт, вытесненное другими заботами. На войне всегда случается много такого, что хочется скорее забыть — и забываешь.

Так и получилось. Постепенно Мстислав Мстиславич вновь ощутил себя бодрым и готовым к любому сражению. Много помог этому Даниил Романович — глядя на него, Удалой словно заражался желанием боя, нетерпением встречи с монголами. В самом деле, скоро грянет невиданная битва, и что тогда будут эти десять убитых монголов по сравнению с бескрайним полем, устланным трупами? Да о них и не вспомнит никто!

Дружина Мстислава Мстиславича и полк Даниила двигались теперь без особой торопливости, чтобы не слишком уйти вперёд от остальных. Но в то же время старались не задерживаться.

Через два дня достигли Варяжского острова на Днепре. И здесь встретили воевод Держикрая Володиславича и Юрия Домажирича с войском. Те по Днестру спустились до моря, а потом на ладьях поднялись до этих мест, как и было договорено. Течение Днепра, словно вдосталь набушевавшись на порогах, здесь уже было слабым, почти неподвижным, и ладьям было легко плыть снизу.

От воевод узнали, что несколько раз на берегу появлялись монгольские отряды — небольшие, судя по всему — разведывательные. До стычек с ними не доходило, хотя у многих галичан чесались руки — высадиться на берег и попытать счастья. Пустив несколько стрел, монголы исчезали в степи. Сколько их всего?

Дальше решили двигаться вместе — для надёжности. Мстислав Мстиславич велел и обозу подтянуться, чтобы быть всё время на виду. Отставший от войска обоз — лёгкая добыча для монголов, которые, судя по рассказам, умели появляться из степи внезапно.

Больше монголов не видели. В течение нескольких дней, что войско двигалось по течению Днепра, в степи ему не встретился никто. До самого Олешья степь казалась пустой — только изредка взлетит из травы стая журавлей, или кабаны пробегут, или мелькнёт вдали кем-то потревоженное оленье стадо.

Два или три селения, встретившиеся войску, тоже оказались пустыми. Небольшие поля и огороды вокруг них были засеяны, и уж всходы зеленели, но жителей не было никого. Видимо, забрав с собой весь скот и домашнюю утварь, люди ушли, спасаясь от надвигающейся беды. Вид брошенных селений сильно подействовал на Мстислава Мстиславича: он приказал разбивать стан и дожидаться подхода основных сил. В ночь выставил усиленные дозоры, спать велел не раздеваясь и при оружии. Опасность как бы дышала отовсюду своим смрадным дыханием. Даже соловьи, от пения которых всё вокруг должно было звенеть, и те словно оробели, свистали робко, обрывали песню.

На следующий день подошли смоленские полки с князем Владимиром Рюриковичем. Потом — Мстислав Романович с киевскими. Ну а следом за ними войска стали подходить густо, на всю округу скрипя обозами и наполняя окрестности весёлым людским гомоном. Через три дня снова появился над Днепром целый город, а скопления ладей и насадов на воде напоминали большие острова. Здесь порешили стоять и отсюда ходить в степь, разыскивая противника.

На совете право первым начать поиск Мстислав Мстиславич выговорил себе и Даниилу, как прибывшим на место раньше всех. Остальное войско было решено держать в готовности и двинуть, когда придёт пора. Не шутка поднять такую громадину — вместе с половцами около ста тысяч воинов насчитывало союзное ополчение.

Всё шло хорошо. Немного огорчала, правда, Мстислава Мстиславича размолвка с Мстиславом киевским — её пока не удавалось преодолеть. Киевский князь дулся на Удалого, сердился за небольшой, но строгий разнос, учинённый ему при всех после убийства послов. Считал, что честь его задета. А Мстислав Мстиславич так не думал: о чести надо было раньше заботиться, когда на твоих глазах творится постыдное дело, а ты ему не препятствуешь, хотя и в силах это сделать.

Они оба, два пожилых уже человека, сидели во время совещаний подальше друг от друга, гордо отворачиваясь, если приходилось нечаянно встретиться взглядом. Это вызывало у молодёжи неуважительные смешки и улыбки, скрываемые, однако, от обоих старших князей.

Последнее перед началом военных действий совещание решили закончить товарищеским — не пиром, конечно, а — обедом на открытом воздухе. Многие думали, что, выпив слегка, оба князя помирятся — неладно начинать общее дело, будучи в ссоре. И уже челядь забегала, уставляя расстеленные на траве скатерти блюдами и кубками, когда прискакал из степи дозорный.

С коня слезать, кланяться в ноги князьям не стал — в походе такое разрешалось. Крикнул из седла, обращаясь сразу ко всем:

   — Отряд монгольский едет! Никак опять посольство!

И поскольку его больше ни о чём не спросили, хлестнул коня, повернул обратно и ускакал — не то любопытствовать, не то показывать послам дорогу.

Монголы вскоре появились. Подъехали на своих коротконогих мохнатых лошадёнках. Послов было пятеро, снова при белом своём знамени с птицей и конским хвостом.

Один из послов, ко всеобщему удивлению, выглядел совсем не по-монгольски да и одет был не так, как остальные: лазоревый, шитый золотом кафтан его, переливавшийся на солнце, был этому человеку явно мал — распахнут и лишь на толстом животе перехвачен простым кожаным поясом. Сапоги были тоже какие-то странные, с сильно загнутыми вверх носками, а вместо шлема или шапки на голове колпак из сыромятины.

Когда посольство спешилось, именно этот человек заговорил совершенно отчётливо по-русски, с неуловимо знакомым Мстиславу Мстиславичу выговором.